Я это и сама отмечаю – на мониторе какое-то осмысленное, еще не очень старое лицо. Обещаю дочери в ближайшее время помолодеть еще на пять лет и гоню ее спать. На улице уже совсем темно, и под окном опять слышна узбекская ночная серенада.
В пятницу иду на родительское собрание в школу. Один из главных вопросов – как отмечать окончание четвертого класса. До этого радостного события еще целых девять месяцев, но классная руководительница настаивает, чтобы мы определились как можно скорее, а то все хорошие места будут заняты. Родители начинают мозговой штурм.
– Давайте свозим детей в роллердром, – предлагает одна мамочка.
– Нет, давайте лучше в панда-парк, – возражает другая.
– А мне понравилось в экстрим-парке на Минском шоссе, – сообщает третья. – Там и развлечения, и пиццу можно заказать.
Учительнице тоже нравится этот вариант. Детей, по новым правилам, нельзя возить на экскурсии во время учебного дня, а после уроков все уже как выжатые лимоны. По новым правилам, детей также не рекомендуется возить на метро. Если уж ехать общественным транспортом, то на троих школьников должен быть один взрослый. Это все в целях безопасности, поясняет классная.
Я хочу, чтобы наш класс как можно скорее посетил Галерею Славы и музей Беслана на Верхних Полях. Чтобы дети увидели пластиковые бутылки с водой – самую большую роскошь, которую могли представить себе их ровесники. Террористы не давали тысяче человек пить трое суток, а жара была под тридцать. Я хочу, чтобы ученики четвертого класса вгляделись в лица тех, кто шел под пули и ложился на мины. Я хочу, чтобы мальчики выросли настоящими мужчинами.
Но я молчу, соблюдая политкорректность. Родительское собрание – это не тот формат, где надо говорить о нравственности и патриотизме. В нашем классе учатся дети разных народов. Некоторые из них еще совсем недавно воевали между собой.
Я предлагаю никуда не ездить, а организовать в конце года концерт в честь учителей и чаепитие.
– Ну, тогда надо клоунов приглашать, – растягивая слова, говорит молодой папаша за соседней партой. – Вы же сами не будете аниматором?
А вот это уж нет, извините! Аниматором я, точно, не буду. Я готова быть сценаристом, педагогом, даже графоманом. А вот аниматором, который развлекает недорослей, я не буду ни за что! Хотя, чего уж там кокетничать – я уже давно сама себе клоун – одновременно и рыжий, и белый: хожу в пальто рыжего цвета и больше не парюсь насчет белого платья.
Вопрос стравится на голосование. С перевесом в один голос выигрывает вариант «экстрим-парк». Один папа, по виду, уроженец Северного Кавказа, обещает съездить туда на днях и привезти прайс-лист.
Утром в субботу мы с Лизаветой встаем в полседьмого. Она любезно согласилась поехать со мной на присягу в училище, а потом на праздник в Лужники. Ей интересно, как снимают кино. Тренировка по гимнастике отменяется.
– Мама, ты не находишь странным, – говорит она, когда мы подъезжаем к «Братиславской», – что мы именно здесь были с тобой всего неделю назад?
Я отрицательно качаю головой. Мне уже не кажется странным, что мы едем в то самое училище, где учились люди с портретов, и откуда их посмертно выставили в сарай.
Вчера на семинаре одна умненькая студентка призналась, что стала писать роман, но никак не может его закончить.
– Вы не знаете, что мне делать? – спросила она, прямо как в анекдоте.
– Не волнуйся, – успокоила я ее. – События сами тебя найдут, если ты захочешь о них рассказать. Для того чтобы начать писать, надо научиться видеть в жизни такие совпадения, которые, на первый взгляд, кажутся невероятными. Именно цепь таких событий и есть настоящий сюжет.
Неделю назад Лиза потащила меня на «Братиславскую», чтобы встретиться со своей новой подружкой, с которой познакомилась в летнем лагере. Та, естественно, тоже пришла со своей мамой – в таких же очках и такой же куртке, как и я. Оценивающе поглядев друг на дружку, мы выяснили, что обе работаем в одном и том же университете. Мы даже пару раз пересекались – она заставляла меня писать объяснительную, когда у нас сдох первый хомяк.
Приятное знакомство мы отметили в фуд-корте торгового центра. Теперь мне кажется странным лишь то, что я шиканула и выбросила пятьсот рублей за шестнадцать рисовых рулетиков. Впрочем, что ж тут удивительного? Вкусовые ощущения лучше всего связаны с воспоминаниями. Не зря Клёнов просит всех, с кем сидел за столом, написать пожелание на чеке. Вот и мне захотелось мысленно перенестись в «Гараж».
– У вас, наверное, большая зарплата, – тяжело вздохнула моя старая новая знакомая.
Зарплаты у нас одинаковые, а вот воспоминания разные. Она на целых двенадцать лет моложе меня.
На присягу мы опаздываем. Пока Гоша кружит на «Леане» в поисках нужной улицы, мы обмениваемся последними новостями. Наш режиссер родом с Дальнего Востока, где сейчас сильное наводнение. У его родственников затопило дом, и я догадываюсь, что они ждут от него помощи. От кого же еще ждать, как не от близких?
– Слушай, а какую территорию затопило? – интересуюсь я, чтобы продолжить светскую беседу.
Для меня Дальний Восток – это всего лишь правый конец карты, где-то поблизости от Японии и по соседству с Китаем. В Японии делают настоящие суши, а родом из Китая новая подружка моей дочери. Вчера она принесла в школу сушеную морскую капусту.
– Да, наверное, шестьсот квадратных километров, – вздыхает Гоша в бороду.
– Мама, не задавай глупых вопросов, – шепчет дочь. – А то мы так и не найдем нужную улицу.
Наконец, нужный поворот пройден. Мы подъезжаем к военной части. Возле проходной – длинная вереница машин. Серебристой «Леане» велят освободить проезд – в зеленые ворота со звездой то и дело въезжают черные джипы. Забегаю в проходную, говорю, что нас пригласил сам Клёнов. Это, как ни странно, срабатывает, и «Леану» пропускают внутрь. Люди в военной форме смотрят на нас подозрительно, но указывают дорогу к плацу. Погода стоит серая, моросит мелкий дождь.
Гоша с Денисом вытягивают с заднего сиденья два кофра, нагружают меня сумкой со штативом, и мы вчетвером бежим трусцой туда, где уже началась церемония. Денис на ходу расчехляет камеру, сует мне свой кофр и пристраивается к своим более шустрым коллегам. Операторы деловито ходят взад-вперед, как грачи на пашне. Сам строй напоминает взошедшую полосу озимых. Мы с Лизой в своих ярких пальто не вписываемся в формат.
К нам подходит военный и вежливо просит вписаться в толпу гостей. Тут, в основном, женщины – постарше, помоложе. Много детей-школьников, а вот мужчин в штатском, кроме операторов, почти не видно. Впрочем, сегодня все сами себе операторы – кто с фотоаппаратам, кто с мобильником, а кто с планшетом. Все-таки, присяга – очень важное событие в жизни военного и его родных и близких.
Курсантов на плацу человек триста. Они по одному выходят к столикам, похожим на маленькие кафедры. Возле каждого – по два офицера. Курсанты в темно-зеленом, офицеры – в темно-бирюзовом. Отрывисто звучат слова клятвы:
– ..клянусь… Российской Федерации… конституционный строй… приказы командиров…
Офицера в темных очках нигде не видно.
Это моя вторая присяга. Когда-то я тоже фотографировала своего бойца. Это было Геленджиком почти тридцать лет тому назад. Сейчас в тех местах строят объект специального назначения, который охраняют люди в черном. Хотя журналистам с фотоаппаратами вход за бетонный забор строжайше воспрещен, в Интернете можно найти много любопытных фотографий этого секретного объекта. Это двухэтажный дворец в псевдо-классическом стиле с колоннами и шикарными интерьерами.
Почти тридцать лет назад в Праскавеевке были лишь халупы да сараи, в один из которых меня пустили переночевать за десятку. По молодости, соотношение цены и качества показалось мне странным. А еще мне, по глупости, казалось, что все солдаты вскоре вернутся к своим девушкам, что впереди у меня горы счастья и море любви. Война в Афганистане уже фактически закончилась, а война на Северном Кавказе еще фактически не началась. Солнце было золотым, море – голубым, а горы вдали – темно-зелеными, как форма пограничников.
– Мам, я замерзла, – дочь возвращает меня из моих воспоминаний.
Я натягиваю на нее красный капюшон и обещаю, что мы скоро пойдем греться.
Наконец, находим Клёнова. Он не в черных, а в дымчатых очках. Лиза в первый раз видит перед собой военного при параде и смотрит на него во все глаза. Она здоровается с А.В. за руку и спрашивает, какие у него ордена. Тот начинает подробно объяснять, но тут подбегает Денис и просит нас обеих выйти из кадра.
Дождь, наконец, перестал. Сквозь тучи проглядывает солнышко и озаряет позолоченный купол церкви из красного кирпича. Этот маленький храм построен в честь святого благоверного князя Александра Невского. При жизни князь был не только отважным полководцем и тонким дипломатом. Сейчас он – небесный покровитель российского воинства. Именно к нему обращают свои молитвы женщины, стоящие у входа в храм. У многих в руках – красные гвоздички.
– А почему у гвоздик только две? – шепотом спрашивает дочь.
– Потому что этот храм в память о погибших, – тихо объясняю я.
Играет гимн. Женщины с гвоздичками косятся на нас. Клёнов и его ординарец поднимают руки к фуражкам, отдавая честь. На плацу застывает полтысячное русское воинство. Может быть, на него, раздвигая тучи, взирает сверху святой благоверный Александр.
Наконец, парад окончен. Мы с режиссером очень довольны. Вот он, тот самый строй, в котором должны остаться наши герои. Я предложила продюсеру назвать фильм – «Герои остаются в строю», но он сказал, что это слишком длинно. «Строй» остался, а «герои» – нет.
Зато я теперь я точно знаю, с чего надо начать сценарий. Гоша просит Дениса снять, как Клёнов произносит торжественную речь перед курсантами. А.В. соглашается, кому-то звонит, и вскоре мы нестройной колонной выдвигаемся к желтому зданию в псевдо-классическом стиле. Ордена и медали майора отливают золотом и серебром. Каждая награда стоила ему смертельного риска, а Орден Мужества – зрения.
– Мама, – шепчет Лиза, – у А.В. больше всех орденов.
Я соглашаюсь. Наверное, так оно и есть. Семнадцать лет назад его еще к «звездочке» представляли, но она куда-то закатилась.
Клёнов, Гоша и Денис заходят в здание, а мы с дочерью остаемся ждать в толпе родителей, невест и младших братьев-сестер.
– Мама, а у нас большая армия? – от нечего делать спрашивает Лиза.
Я пожимаю плечами. Когда я была в ее возрасте, но на улице можно было часто встретить военных в форме. Сейчас люди в одежде установленного образца – это или полицейские, или сотрудники МЧС. Я честно говорю, что не знаю, сколько человек в армии.
– Если хочешь, можем посмотреть в Интернете, – предлагаю я, но дочь уже задает новый вопрос:
– А наша армия с кем-нибудь сейчас воюет?
Ну что ты будешь делать? Не рассказывать же ей, еще ребенку, что о нашей армии в последний год было только две новых вести: первая – про коррупцию в Министерстве обороны, а вторая – про очередной неудачный запуск ракеты «Булавы». «Булава» для моей дочери-гимнастки – это всего лишь снаряд, который может сильно ударить, если неумело с ним обращаться. А что такое «коррупция» я не знаю и сама. Это какое-то очень политкорректное слово, которое не значит ничего. Когда у чиновницы из оборонного ведомства в квартире из одиннадцати комнат находят собрание антиквариата и несколько миллионов наличными, то какая разница, как это назвать? Да хоть горшком!
Из здания выходят наши довольные мужчины и затягиваются. Они полны энтузиазма и решают ехать прямо в Лужники, чтобы снять А.В. и В.А. вместе. Я с дочерью напрашиваюсь в командирский джип. Боец садится в машину для курящих, и наша кавалькада доезжает по Третьему кольцу до стадиона практически без приключений.
В Лужниках в разгаре большой спортивный праздник. Еще недавно здесь был большой рынок, и жизнь тут била ключом. После запрета на торговлю людей тут заметно поубавилось, но сегодня – особый день. На волейбольных полях играют в мини-футбол, на теннисных кортах – в волейбол. Мы идем к Северному ядру, где праздник инва-спорта. Так написано в рекламе, которую я уже две недели вижу в метро. Бондарев – один из организаторов этого мероприятия.
Находим В.А. на самом дальнем конце стадиона. Тут установлены столы с настольными играми.
– Ну что же вы так поздно, – сокрушается он. – Шествие уже закончилось. Был министр спорта.
Я говорю, что нам нужны не министр и шествие, а снять его и Клёнова.
Мужчины пожимают друг другу руки. Денис уже наготове. Оба наших героя хорошо вписываются и в кадр, и в формат. Жаль, конечно, что к нам не присоединился другой В.А. – наш второй герой.
– Он сегодня на параплане летает, – говорит Бондарев. – Он не очень любит массовые мероприятия.
У его друга нет обеих ног. Он подорвался на мине в Афганистане, где служил авианаводчиком во время необъявленной войны. После госпиталя летчик Богданов вернулся в строй и повторил подвиг Алексея Маресьева. К нашему проекту он отнесся более чем скептически, но все-таки дал интервью. В нем были простые мудрые слова: «Война ломает слабых, а сильных делает еще сильнее». Он, также, как и наш режиссер, с бородой, только она вся седая.
Я гляжу на Гошу и вижу на его лице полное разочарование: «Ну чего же ты? Не смогла уговорить! Зачем нам всего два героя?»
Сейчас на режиссерском лице – полное разочарование: «Ну чего же ты? Не смогла уговорить! Зачем нам всего два героя?» Я тоже чувствую, что в Лужники мы прикатили зря. Два героя в конце фильма – это как два богатыря на картине – явный недобор. Цифра «три» имеет свой сакральный смысл, символизируя триединую сущность. Так и участники нашего проекта – все очень разные, но все вместе создают портрет идеального героя. Клёнов символизирует отвагу, Богданов – мудрость, а Бондарев – инициативу и организующее начало. Клёнов и Бочаров об этом вряд ли задумываются. Они вообще не обращают на нас ни малейшего внимания, неторопливо беседуя друг с другом. Это знакомство – единственный бонус, который наши герои получили за участие в малобюджетном проекте.
Снято! Пора закругляться. Денис снимает камеру с плеча. Гоша выходит со стадиона и с удовольствием затягивается сигаретой. Теперь моя работа – писать закадровый текст и выбирать (или выдирать?) эпизоды из интервью. Я помню, на киношном языке такие куски прямой речи называются «синхрон». Десять часов отснятого материла надо превратить в сорокаминутный фильм.
Я прощаюсь с героями и с коллегами. Скорее всего, мы больше никогда не увидимся.
3
В воскресенье вместо сценария пишу сочинение по истории. По предмету «Окружающий мир» дочери надо сочинить эссе по картине «Поединок Пересвета с Челубеем на Куликовом поле».
Залезаю в Интернет, забиваю вопрос: «Как бились на поле Куликовом Пересвет и Челубей?» Яндекс выдает море ссылок. Среди них встречаются совершенно неполиткорректные произведения народного творчества. Читаю их дочери, обе смеемся.
Как на поле Куликовом закричали кулики,
И в порядке бестолковом вышли русские полки…
Этот образец современного фольклора мои приятели пели когда-то пели нестройным хором в лагере комсомольского актива. Сейчас на видеохостинге есть несколько клипов, но лучше не стоит их смотреть. Тот, кто их снимал, явно не считает себя патриотом, в отличие от нас – тинейджеров тридцатилетней давности.
Нахожу ресурс посерьезнее, читаю дочери про битву.
Она внимательно слушает и, наконец, спрашивает:
– Так, короче, кто победил?
Снова лезу в Яндекс, и поисковик выдает рейтинг вполне серьезных сайтов. Читаем первые три. Судя по одному, и битвы-то никакой не было. Судя по другому – была ничья. Наверное, это я запрос неправильно сформулировала – вот и получаю кашу в голове.
Меня уже не удивляет, что у ребенка в школе еще нет истории, а по предмету «Окружающий мир» задают сочинение на спорную историческую тему. Наверное, это для того, чтобы четвероклассники как можно раньше поняли: окружающий мир полон парадоксов.
Совместными усилиями сочиняем политкорректный рассказ про двух богатырей – русского и татаро-монгольского. У каждого были свои достоинства: Челубей отличался силой и хитростью, а Пересвет был готов на самопожертвование во имя победы. У татаро-монгольского всадника было самое длинное и тяжелое копье. Русский инок храбро подставил под удар свое плечо и из последних сил поразил противника прямо в сердце. Оба участник поединка погибли как герои. В итоге, ничья.
Не знаю, понравился бы такой рассказ героям нашего фильма, но нашу классную руководительницу он вполне устроил. В классе учатся дети разных народов – пойди, разбери, кто за кого болеет. Сейчас модно говорить о толерантности. История – это политика, обращенная в прошлое.
А вот что по этому вопросу можно найти на сайте www.topwar.ru:
На сегодня насчитывается уже четыре основных лагеря, толкующих произошедшие на Куликовом поле события на свой лад. Например, традиционалисты придерживаются консервативной версии, а сторонники «православной» интерпретации сильно мифологизируют сражение, делая акцент на противоборстве христианской Руси со степными иноверцами. Адепты «либеральной гиперкритики» считают, что Дмитрий Донской всего лишь защищал татарского царя от самозванца и узурпатора Мамая. Их оппоненты разумно спрашивают, а почему же тогда Тохтамыш разрушил через два года Москву? Последний «евразийский» лагерь представлен в основном современными татарскими историками. Их мнение – Куликовская битва незаслуженно преувеличена, она возбуждает межнациональную вражду и представляет собой лишь мелкую стычку двух правителей, воспринимающих свои владения как «субъекты» одной «федерации» (подобно князьям Священной Римской империи). Руководство Татарстана, выступает против празднования юбилеев Мамаева побоище, а отголоски этой позиции недавно можно было услышать и из Кремля. Однако политический вес сторонников этой теории еще не делает ее верной.