Посмотрев на зажатую в руке квитанцию, досадливо нахмурился. Что это? Он впервые в жизни нарушил правила, да еще как – устроив гонки на мосту с гибддешниками! Ну и ну!
Память возвращалась рывками, и вспомнил он вчерашний вечер только после горячей ванны и чашечки крепкого черного кофе. Настроения это ему не добавило. Наоборот, захотелось что-нибудь разбить, чтобы облегчить душу. Впервые в жизни пожалел, что у него нет обычной посуды, чтобы можно было безбоязненно швырнуть ее в стену. Посмотрев на чашку драгоценного мейсенского фарфора, которую держал в руках, осторожно поставил ее на стол и ушел в комнату от греха подальше.
Ситуация кардинально поменялась. Теперь получалось, что он, а не Татьяна, был в их паре безвестным и бесталанным амбициозным фанфароном. Антон обозвал себя ничтожеством, бездарностью, бесталанностью, и еще многими неприятными эпитетами, ожидая, что вот-вот проснется гордость и прекратит эти измывательства, но та, похоже, считала, что оскорбления вполне соответствуют действительности и не возражала.
В конце концов он впал в глубокое уныние. Свойственное ему некоторое позерство вдруг исчезло, и он остался тет-а-тет с горьким осознанием потери. Невозвратимой потери. Это было невыносимо, и он пытался забыться в работе но, как и прежде, не было вдохновения. И даже не вдохновения – исчезла то неуловимая грань, что отделяет художника от ремесленника. Всё, что он делал в это время, отличала ясно выраженная серость. Всё было таким примитивным, заурядным, и даже пошлым, что он забросил все попытки что-то создать, и целыми днями проводил в своем кабинете, наблюдая за изменяющимися яблонями за окном.
Однажды, когда он тупо вертел карандаш, вновь безрезультатно пытаясь вообразить что-нибудь не столь примитивное, откуда-то прозвучал голос номера раз:
– Когда живешь в раю, не понимаешь, что это рай. Вот когда потеряешь…
Антон даже оглянулся, так явственно это было. Обнаружив, что вокруг никого нет, бросил карандаш и схватился за голову. Что это? Галлюцинации? И уже сам вслух горестно протянул: «Потерянный рай». Вдруг из охватившей душу тоски вырисовался силуэт Татьяны. Нежный, печальный, поникший, и он тут же представил, какое бы платье для нее создал, чтобы выразить свою вину и заслужить прощение.
Схватив альбом, сделал один набросок, другой, третий, и очнулся только тогда, когда желудок неистово запросил пищи. Закинув в него то, что оказалось в служебном холодильнике, продолжил работу.
Домой не поехал, вдохновение захватило целиком, и он снова и снова рисовал силуэт за силуэтом для воображаемой Татьяны.
Уже под утро, упав в жестковатую постель, признал, что уже вторую коллекцию он создает под сенью Татьяны – сначала явной, физической, потом нематериальной, но от этого не менее ощутимой. И эту коллекцию он так и назовет – «Потерянный рай».
Получив наконец зримые образы, его закройщики за неделю пошили все опытные образцы, и работа закипела в прежнем изнурительном, но отрадном темпе.
…Татьяна с некоторым злорадством разглядывала себя в зеркало. Хорошо, что она не поскупилась и купила платье в Париже, в бутике Коко Шанель. Продавщицы были очень внимательны и предложили ей только три платья, считая, что они подходят ей больше всего. И она выбрала это. С чуть заниженной талией, длинными рукавами и материалом изумительного синего цвета, превращавшим в синие ее серые глаза. А тончайшая вышивка, делавшая платье совершенно неповторимым!
Она получала в нем премию в Париже, и сегодня на приеме у губернатора была в нем на высоте. И аксессуары, купленные во Франции, приятно соответствовали наряду. Татьяна печально усмехнулась. Всё же она недаром прожила четыре месяца с талантливым модельером. Чему-то да научилась.
Вспомнив, какое лицо было у Герца, когда он понял, кто перед ним, невольно прыснула. Она-то заметила его сразу, едва вошла, но он, как всегда, видел только платье. И лишь после того, как она начала говорить, поднял глаза на ее лицо и жутко побледнел. Она даже подумала, что ему сейчас станет плохо.
Но фанфары в душе быстро уступили место унынию. Казалось, из нее ушли все жизненные силы, хотя всё должно быть наоборот, ведь успех воодушевляет. Неужели на нее так удручающе подействовала встреча с Антоном? Сняв платье, аккуратно повесила его в шкаф, и, не одеваясь, присела на диван, на котором он так любил отдыхать.
У нее томительно сжалось сердце, когда она вспомнила, как изменился Антон. Похудел, щеки ввалились, смокинг не то чтобы болтался, как на вешалке, но явно был великоват. И эти тени под глазами, добавлявшие ему лишний десяток лет.
Впрочем, ей тоже не легче. Хорошо, что спасала работа. Чужие страсти, которыми она жила всё время после его ухода, вытесняли из сознания мысли о собственной несчастливой судьбе. Но вот написанный роман лежал на столе ее редактора, удостоившись похвалы, и в голову вновь полезли разного рода сомнения.
Вздохнув, она с силой провела рукой по плечам, разминая затекшие мышцы. Правильно ли она делает, отвергая Антона? Ведь она его по-настоящему любит, иначе никогда б не позволила таким нахрапом вселиться в ее квартиру. Конечно, как любая влюбленная женщина, она надеялась, что он ответит ей взаимностью и останется навсегда. Не получилось…
Когда он в последний раз с таким значением надел на нее жемчужное ожерелье, она все поняла. Круг замкнулся так же, как и начался.
Когда на его шею так откровенно повесилась длинноногая пустоголовая девица, а Антон только поощряюще ей улыбался, молча встала и ушла. Тут же сложила все его вещи, добавив оба ожерелья и другие драгоценные безделушки, которые он так любил дарить ей за короткое время их совместной жизни, и поняла, что снова осталась одна.
Душила обида на судьбу, так обыденно предавшую ее в очередной раз. Но плакать она не стала, гордо вскинув голову и заявив себе, что переживала это прежде, переживет и сейчас. Но, несмотря на это фанфаронство, было так больно, что первую неделю она даже писать не могла. Это потом обида и горечь утраты стали изливаться в словах, а тогда даже слез не было.
Может, это ее предназначенье – выплескивать свою боль на бумагу, чтобы развлечь других людей? Но это так мучительно и несправедливо…
Пошла на кухню, заварила крепкий чай, и медленно, глоток за глотком, осушая чашку, с ироничной улыбкой вспомнила сегодняшний прием. Конечно, это очень приятно – быть знаменитостью. Но ничего не меняет. Она всё так же одинока, и у нее всё с той же силой болит сердце. Как же ей хочется к Антону, в его сильные и нежные объятья!
Она нахмурилась и попеняла себе: это всё ее женская сущность, боящаяся одиночества. Но что делать, если все, кто был ей близок, ее предавали, а она не умеет прощать? Или, вернее, не верит, что прошлое больше не повторится? Как известно, стоит простить один раз, и придется делать это много-много раз. Разве не это она наблюдает вокруг?
А может, это просто трусость? Она отпила чай, поставила чашку на стол и зажмурилась, пытаясь разобраться в себе. Нет, это не трусость. Чувство, глубоко засевшее в ней и не позволявшее вновь поверить, было сродни брезгливости. Всё, что между ними было, испорчено, по сути поругано и испоганено. Конечно, он ничего ей не обещал, как и она ему, но всё же…
Приняла душ, сначала горячий, потом прохладный, стараясь смыть с себя мысли об Антоне. Естественно, ничего не получилось. Улеглась в постель, в которой спала с ним, и снова истово захотелось почувствовать рядом с собой его страстное тело. Правда, она не испытывала с ним тех восторгов, что описывала в своих романах, но, если честно, она их никогда не испытывала. Видимо, это ее особенность. Тут уж ничего не поделаешь.
Обняла подушку и, представив, что это Антон, снова горько вздохнула. Хоть бы уж не врал. Она прекрасно знала, что он жил с той девицей, и даже в Италию с ней ездил. Неужели он думал, что это можно утаить? И заложил его не кто иной, как Евгений. Как-то они случайно встретились на улице и разговорились.
Когда она скованно поинтересовалась, как так Антон, тот с неудовольствием выложил, что босс в Италии с какой-то Оксаной. Видимо, она здорово ему не нравилась, потому что при ее имени у водителя лицо стало похоже на сморщенный сушеный гриб. Со стороны можно было подумать, что у него внезапно разболелся зуб. После этого известия она быстренько распрощалась и ушла, чтобы Евгений не заметил, что на ее глаза набежали горькие слезы.
И после этого Антон заявляет, что он одинок и у него никого нет? Да она совершенно правильно делает, что не верит ему ни на грош. Может быть, сейчас ему действительно одиноко, ведь судя по реакции Евгения, эта Оксана далеко не сахар. Но Антон быстро утешится, возможностей для этого у него не счесть. Не одна, так другая. Утешительницы всегда найдутся – ведь он хорош собой и весьма состоятелен.
Вспомнила присказку своей подруги Полины: все мужики – козлы. Раньше она казалась ей слишком грубой, но сейчас она с ней полностью согласилась. Взять хотя бы ее бывшего босса, Анатолия Витальевича. Вот ведь женат, и любовниц не счесть, а туда же – всё новеньких ему подавай. После знаменитого вечера, на который она явилась в платье Герца, он буквально не давал ей проходу, откровенно предлагая встретиться в неформальной обстановке. В конце концов нагло потребовал: или его постель, или увольнение.
Вспомнила присказку своей подруги Полины: все мужики – козлы. Раньше она казалась ей слишком грубой, но сейчас она с ней полностью согласилась. Взять хотя бы ее бывшего босса, Анатолия Витальевича. Вот ведь женат, и любовниц не счесть, а туда же – всё новеньких ему подавай. После знаменитого вечера, на который она явилась в платье Герца, он буквально не давал ей проходу, откровенно предлагая встретиться в неформальной обстановке. В конце концов нагло потребовал: или его постель, или увольнение.
Она с удовольствием вспомнила его вытянувшееся лицо, когда она положила перед ним заявление об уходе. А когда через полгода после этого стало известно об ее премии и вообще о ее писательской деятельности, о которой она ни с кем из сослуживцев не говорила, это стало для него настоящим шоком.
Мария, прибежавшая к ней сразу, лишь услышав о премии, рассказывала:
– Ну, мы-то все рады были, естественно. Да еще ты прислала шампанское с конфетами, ну мы и устроили небольшой междусобойчик. В обеденное время, правда, чтобы на неприятности не нарваться. После твоего ухода Анатолий Витальевич злобствовать стал – жуть. Ну, пьем мы, смеемся, и тут он заходит. Злой такой. Сразу: что этот тут у вас происходит? Что за пьянки на работе! В общем, завелся не на шутку. Наорался, а потом спрашивает: по какому поводу пьянка? Ну, мы ответили ему, что это твой подарок. Представляешь, он аж с лица спал. А, говорит, ну тогда ладно… И смотался! Мы думали, будут последствия, но ничего. Ты знаешь, – Маша даже зашептала от возбуждения, будто кто-то их мог подслушать: – мы решили, что теперь он тебя боится. Ведь что с ним будет, если ты обнародуешь его привычки! Не только с работы снимут, но и из дома наверняка выгонят!
Татьяна посмеялась, но с подружкой не согласилась.
– Да будет тебе! Никогда я мараться не стану. Зачем мне эта грязь?
Мария закивала головой.
– Конечно, но он-то об этом не знает. Он же обо всех вокруг по себе судит. И ты никому ничего не говори. Мы хоть немного поживем спокойно!
Успокоив ее, Татьяна призналась, что после увольнения никуда не устроилась, поскольку решила писать профессионально, а не урывками по вечерам. Мария горячо одобрила:
– Конечно! Даже если гонорары и будут небольшими, ты же одна, тебе много не нужно. – И, слегка помявшись, спросила, не выдержав приступа любопытства: – А как поживает Антон?
Татьяна холодно пожала плечами.
– Да живет, насколько я знаю, у него всё прекрасно. Но мы уже давно расстались.
Маша похлопала глазами, явно желая что-то сказать. Но не решилась, из чего Татьяна поняла, что подружка так же, как и ее родители, считает, что она не в состоянии удержать ни одного мало-мальски приличного мужика. Ну что ж, пусть будет так. Уж лучше жить одной, но уважая себя, чем позволять вытирать об себя ноги мужчинам, не представляющим, что такое порядочность.
Глава седьмая
Премьерный показ коллекции «Утраченный рай» подходил к концу. Антон в последний раз вывел на подиум своих девушек, раскланялся и спустился в зал, принимая восторженные поздравления. Он и сам видел, что коллекция удалась. Видя вокруг доброжелательные, но до отвращения чужие лица, ему отчаянно хотелось, чтобы рядом была Татьяна. Разделить успех с близким человеком – что может быть слаще? Как согрел бы его измученную душу ее мягкий взгляд. Но она не придет, это он твердо знал.
Сердце болезненно сжалось, заставляя вновь пожалеть о собственной глупости. Если бы он вовремя понял, что Татьяна по-настоящему ему дорога, он вел бы себя совсем по-другому!
Он машинально отвечал на поздравления, думая о своем, пока от неприятных мыслей его не оторвал баритон с жутким акцентом:
– Я Италия. Милан. Мой дом пригласил тебя дефиле. – Нетерпеливо пощелкав пальцами, смуглый невысокий мужчина нашел нужное слово: – Июль. Йес?
Чтобы не смущать гостя, Антон спросил по-английски, может ли он говорить на этом языке. Тот откровенно обрадовался. Русский и с разговорником удавался ему плоховато.
Перешли на английский, и Антон выяснил, что известный дом моды Милана приглашает его представить коллекцию на своем подиуме. Конечно, июль по сути мертвый сезон, но ему выбирать не приходится, ведь среди европейских модельеров его имя практически неизвестно. Подписали договор, и, пожав друг другу руки, разошлись – итальянец спешил на самолет.
Можно было торжествовать, но Антон вдруг понял, что никакой радости это приглашение ему не принесло. Вот если бы он мог поехать туда с Татьяной…
Подошел один из друзей-соперников, Эммануил. Антон не знал, на самом деле это его имя или псевдоним. Немного вычурно стал хватить увиденное:
– Грандиозно! Эти невесомые ткани, эфемерные цвета, всё такое воздушно-ускользающее… Действительно утраченный рай. Не рассердишься, если я спрошу: это что-то личное?
Постаравшись принять небрежную позу, Антон кисло рассмеялся.
– Однозначно, у меня все модели сугубо личные. А как же иначе?
Эммануил с сомнением посмотрел на него, скептически склонив голову.
– Да, конечно, конечно… Но тебя еще не так давно довольно часто видели с Татьяной, которая, как позже выяснилось, наша знаменитость. Но сейчас ее с тобой здесь нет. Вы что, разбежались?
Антон непроизвольно скривился, будто ему наступили на больную мозоль. Отвечать категорически не хотел, что это за манера лезть грязными лапами прямо в душу, но тут, впервые очень своевременно, к нему подлетела Оксана.
– Милый, ты здесь! А я давно тебя ищу! – она была так беззаботна, будто они расстались только утром и, уж конечно, без оскорблений.
Брезгливо скривив губы, Эммануил скептически посмотрел сначала на Антона, потом на Оксану и, насмешливо пропев:
– Да уж, нашел замену… – отошел от них подальше.
Антону даже показалась, что он, как кот, случайно наступивший в грязную лужу, брезгливо отряхивает лапки.
Схватив за руку приставучую особу, он отвел ее подальше от людей и прошипел:
– А ты здесь зачем?
Она недовольно надула губки.
– Посмотреть на твою новую коллекцию, конечно. Замечательно, мне очень понравилось. Надеюсь, ты подаришь мне одно из платьев? Ведь в их создании была и моя доля.
Герц взорвался.
– В них твоего нет ни грана! Я с тобой не то что созидать, думать не мог!
Она широко улыбнулась, сочтя это изысканным комплиментом.
– Конечно, зачем думать рядом с красивой девушкой! – И прижалась к нему всем телом.
Антон отскочил от нее, как ошпаренный.
– Какая ты назойливая! Прилипла, как репейник! Я тебе уже говорил, что ты мне неприятна! Если ты этого до сих пор не поняла, могу повторить это в микрофон! Для всех! Причем с эпитетами! – Он навис над ней и с откровенной угрозой предложил: – Ты этого хочешь?
Побледнев, Оксана испытывающе взглянула в его рассерженное лицо. Поняв, что он не шутит, гордо развернулась на каблуках, подчеркнуто вычеркивая его из своей жизни, и вышла из зала.
Антон выслушал поздравления, делая вид, что вполне доволен, но, едва появилась возможность, сбежал к себе. Прилег на диван, положив голову на подлокотник. Но отдохнуть не удалось. Зазвонил телефон, и он неохотно поднял трубку. Раздался голос начальника охраны.
– Антон Андреевич, вы просили выяснить насчет телефонов Татьяны Латировской. Очень жаль, но ничего не получилось. У нее на всех номерах стоит строжайший запрет – разглашению не подлежат. Мои информаторы не решились, она не простой человек, вы же понимаете?
Антон положил трубку с чувством, близким к отчаянию. Еще одна надежда поговорить с любимой рассыпалась в прах. Татьяна поменяла номера всех своих телефонов, и, как выяснилось, узнать новые было невозможно.
Встал и заметался по кабинету. Хотелось что-то делать, как-то действовать, но вот как? Он уже ночами дежурил у дома Татьяны, но там она не показывалась. Случайно встретившаяся соседка, запомнившая его со времен недолгого здесь пребывания, сказала, что Латировская живет у родителей.
Выяснить, где находится дача четы Латировских, тоже не удалось – вокруг них был организован заговор молчания. Более того, о его настойчивых поисках узнали компетентные органы, и к нему в офис прибыл молодой симпатичный майор.
Антон честно обрисовал ему сложившуюся ситуацию, тот посочувствовал, но всё-таки попросил его держаться от нее подальше.
– Понимаете, это личная просьба нашего губернатора. У нас в области не так уж много лиц, которыми можно гордиться, или, как сейчас говорят, позиционировать. А тут такая знаменитость. Вот он и боится, что ей что-то не понравится, и она отчалит в Москву или Питер, а то и вовсе за границу.
Антону этого тоже решительно не хотелось, но и сдаваться он тоже не мог. Сдаться значило обречь себя на пустую бессмысленную жизнь, а так его поддерживали мечты о будущем, пусть и несбыточные.
В июле он вместе со своими моделями раскланивался уже с Миланского подиума. Хотя уже и не совсем со своими – почти все они подписали выгодные контракты с французскими и итальянскими домами мод. Герц тоже мог быть доволен собой – такой уймы заказов и хвалебных отзывов у него еще не бывало. О нем появился целый ряд статей в иностранных журналах высокой моды, и его коллекция «Потерянный рай» была названа в числе интереснейших коллекций года, а он одним из самых многообещающих модельеров.