Лопата была прикреплена к запаске сзади всегда. Но еще взял пару саперных лопаток. Полезная в жизни вещь. И для работы, и для — на всякий случай.
Спиртное. Две бутылки виски, пол ящика водки. А заодно спустил в машину две пятилитровые фляги простой воды. На всякий случай.
Бензин всегда был в запасе. Пару канистр принайтовил, чтобы не бултыхались.
— Ну, я поехал, да? — сказал неуверенно, осматриваясь в прихожей — все ли взял? не забыл ли что-нибудь нужное и полезное?
Жена вышла в прихожую, внимательно осмотрела его.
— Часы!
Точно. Джи-шок на руку и еще титановые с автоподзаводом — на другую. И старую механику в карман.
— На голову что взял?
— Панама в машине. И шапка — это если что.
— Очки?
Точно. Взял две пары темных и «поляроиды». Футляр сунул в боковой карман, шоркнул липучкой.
— Все.
— Ну, ни пуха тебе, ни пера, — вздохнула жена, пригорюнившись.
— К черту! — крикнул Алексей весело, сбегая вниз.
Машина шла тяжело, но уверенно. Все-таки правильно он в свое время поднял ее на большие колеса. Его «бигфут» теперь мог пройти, где угодно и с каким угодно весом. даже если.
…
Потом были шашлыки. Ну, шашлыки и шашлыки. Тут даже и рассказывать нечего. Все понимают.
И ночевка в том деревенском доме с протопленной печкой.
…
А через день он ехал домой, всматриваясь в утренний туман и ожидая, что вот-вот, вот прямо сейчас. Вот оно! Ну… Вот сейчас… Да?
Но ничего не происходило.
Малой скоростью доехал до своего подъезда. Долго сидел в машине и всматривался в окружающее. Примерял в уме, сравнивал. Вроде, все как было, как обычно. Ничего не изменилось. Бабки пасут внуков в песочнице. Нинка из второго подъезда одиноко курит на лавочке. Васёк снова безработный и ходит теперь побирается. Все, как было. Кажется…
Опять, выходит, зря готовился? Опять — ничего?
Медленно и устало поднялся домой. Стоял минут пять, прижавшись виском к двери, вслушиваясь и пытаясь расшифровать звуки. Наконец, тихонько открыл своим ключом, подсвечивая маленьким фонариком. Вошел в прихожую, посветил вокруг. Вроде, как было.
И тут из кухни надвинулось в темноте коридора. Обхватило. Прижало так, что не выдохнуть. Громовой голос в самое ухо:
— А где же рыба-то, Лёшенька?
Тьфу! Вот же напугала.
Теперь ему все таскать из машины обратно.
…
И все равно — надо быть готовым к любой неожиданности.
Книжки про эти неожиданности неспроста пишут. Народ — он знает, понимает и чувствует.
Магазинчик у обочины
Машка подрабатывала на этих каникулах. Подрабатывать было лень, но свои собственные деньги, за которые не надо было отчитываться перед родителями, перевешивали.
На работе ее звали отвратно — Манькой. Так начала называть Ирка, которая торговала за соседним прилавком всякими нужными и ненужными мелочами. А Машку поставили на продукты, которых тоже было — только самые необходимые. Стандартный магазинчик при дороге не мог давить ассортиментом, как всякие «пятерочки-шестерочки-магниты». Только самое необходимое. Сигареты, например. Или вот еще пиво в холодильнике.
Бывало, подваливал неспешно огромный двухэтажный экскурсионный автобус, и все пиво тут же уносилось крепкими загорелыми мужичками в его пахнущее кожей и гремящее музыкой нутро. Но чаще заходили какие-то замученные жизнью седоватые типы, вылезающие из побитых жизнью «жигулей». Они покупали хлеб и консервы. Всегда хлеб и консервы. Ну, иногда еще всякие сухие супы. Конечно, если бы магазинчик стоял на главной трассе… Но его хозяин на той трассе построил в короткий срок большую новую «стекляшку». А тут, на дороге местного значения, поставил старенький павильон на два прилавка друг напротив друга. Подвел электричество, за которое потом воевал с пожарными и с представителями облэнерго. Поставил страшненькую деревянную будку над глубокой ямой — туалет. Завел продавщиц, работающих посменно и не претендующих на большое. Все. Осталось ему только подъезжать раз в день, «снимать кассу» и устраивать нагоняй, если что вдруг не так.
Сегодня все было, как обычно. То есть, тоскливо и сонно. Ирка дремала, положив руки на свой прилавок, а голову — на руки. Машка, потосковав и даже попробовав почитать книжку — конечно, ничего не получилось, потому что кто же читает в каникулы? — пошла покурить на крыльцо. А что, раз покупателей нет — имеет полное право.
На улице стоял пасмурный июль. Вчера лило, как из ведра. А сегодня парило. Наверное, опять к дождю. Тут у них всегда так: если показывают в телевизоре, что вокруг везде стоит дикая жара, то у них — дождь, а если всех заливает, как в прошлом году было, то тут обязательно дикая сушь, и солнце и синее небо — такое синее, что вверх просто не поглядеть. Сегодня было не жарко, а так, что в самый раз. Вот Машка и одета была так, по-летнему: шорты, топик, а сверху белый халат — она же «на продуктах».
Курить в одиночку тоже было скучно. Но Ирка не курила вообще, и даже пыталась что-то там говорить, типа, «воспитывать молодежь». За такое Машка запросто могла послать, кого угодно и куда угодно. Ирке она объяснила это. Вот теперь они немного вроде как бы в конфликте. И поговорить-то тянет, но — как? Поругались ведь. Опять же — покурить очень хочется.
Машка стояла на крыльце, опершись плечом о столб, отгоняла струйкой дыма редких, но ужасно назойливых и упрямых лесных комаров. Лес — вон он. Сразу за вырубкой начинается. Тут места вообще лесные — грибные и ягодные. Еще, бывает, рыбаки наезжают. Хорошие тут места, в общем. Только очень скучные. Ничего и никогда тут не происходит. И никогда не произойдет.
Машка курила и дико хотела в город. В настоящий большой город, не в этот, где жила.
А еще, как не стыдно бывает об этом подумать и самой признаться, она хотела принца. Черт с ним, с белым конем. Пусть даже на самом простом мотоцикле. Но чтобы принц был самостоятельный и без сильно вредных привычек. Она посмотрела на свою сигарету и кивнула сама себе — ладно, курить пусть ему будет можно. А больше — ни-ни. В общем, даешь принца, дорогое мироздание!
— Извините, пожалуйста, — вырвал ее из скуки и полудремы незнакомый голос.
Кстати, знакомых голосов было всего только два. Ирка, но она сейчас спала, и хозяин, но Варпет приедет только к вечеру. Так что все остальные голоса — незнакомые.
— Ну? — сказала Машка, медленно и плавно поворачиваясь.
Это был ее коронный ответ на любой вопрос. Так, «нуканьем» своим, она доводила до кипения собственных родителей.
Даже быстро двигаться, как-то реагировать на неожиданность было скучно и лениво.
— А не подскажете, уважаемая сударыня, какое у нас сегодня число?
Машка стояла и только рот разевала от удивления. Здоровый такой дядька. Как подошел-то совсем бесшумно? И откуда такой? Бородатый, но еще молодой, вроде. Одет совсем не по погоде — какой-то длинный зимний ямщицкий, что ли, тулуп из черной овчины, шапка-ушанка, на ногах — валенки… Летом, блин — валенки! И рюкзак огромный за спиной. Такой, что даже над головой нависает.
— А? — глупо так ответила Машка.
Даже про «ну» забыла.
— Число, спрашиваю, какое сегодня?
— Так, это, девятнадцатое, значит…
— Ага, ага… А день недели не сообщите прохожему?
— Вторник, — уверенно ответила Машка.
Дядька отошел на пару шагов, аккуратно переступая валенками через лужи, потом повернулся всем телом — иначе с таким рюкзаком просто нельзя:
— А…
— Июнь, две тысячи двенадцатый, — опередила его вопрос Машка.
Он кивнул, но продолжал смотреть молча. Задумался, что ли?
Тут уж Машка не выдержала и выдала:
— Планета Земля, ноль двенадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы…
Дядька улыбнулся, кивнул, поправил на плечах лямки рюкзака и шагнул через канаву в лес. Еще минута — и нет опять никого на дороге.
Машка бросила сигарету в лужу, зашла в магазинчик, растолкала Ирку, помирилась по-быстрому, улыбнулась, и с жаром начала рассказывать про вот такое странное, которое случилось, не поверишь!
— А ты чо? — спрашивала Ирка. — А он — чо? А ты ему чо?
Потом постояла, обдумывая что-то и морща лоб, выскочила вдруг из-за прилавка и выбежала на крыльцо. Вернулась задумчивая и немного чем-то расстроенная, похоже.
— Ты чего, Ир? — осторожно спросила Машка. — Знакомый твой, что ли?
— Мань, ты конечно прости меня, дуру… Но ты — дура, — ляпнула Ирка.
— Ты опять, что ли начинаешь?
— Земля, Мань, ноль тринадцать в тентуре, а не ноль двенадцать… Куда же ты его, блин, направила? В какую такую и растакую твою, блин, спираль?
Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам.
Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку.
А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.
— Ты опять, что ли начинаешь?
— Земля, Мань, ноль тринадцать в тентуре, а не ноль двенадцать… Куда же ты его, блин, направила? В какую такую и растакую твою, блин, спираль?
Машка обиделась на нее и ушла в свой угол, к продуктам.
Ирка обиделась на ее обиду и села читать какую-то потрепанную книжку.
А Варпет, приехав вечером, был очень доволен порядком и дисциплиной. Но не доволен кассой.
— Э! — сказал он. — Работать лучше надо. А кто не хочет работать лучше — сами понимаете. Я сказал.
И уехал.
…
Ночью Машка смотрела в окно своей маленькой спальной в окраинном недавно построенном доме в небольшом районном городе. Тучи все к ночи раздуло. С краю узким серпом светил месяц. А по всему небу блестели и перемигивались звезды. Таких звезд, она точно знала, в большом городе просто не бывает.
Звезды перемигивались. Сад за окном шумел. Где-то далеко лаяла собака. А Машка опять думала о принце. Пусть даже и не на мотоцикле. Пусть хоть пешком, с рюкзаком и с бородой. Но чтобы обязательно самостоятельный и без сильно вредных привычек.
Перед сном она повторила несколько раз для памяти:
— Планета Земля, ноль тринадцать в тентуре, налево от Большой Медведицы.
И уснула с улыбкой.
И от той улыбки сон ее был легким и приятным, как и положено снам молодых девушек во время последних летних каникул.
Старость
Нет, все же придется выходить на кухню. Ничего не поделать. Холодильник стоит там. И чайник тоже там включается. Надо было, наверное, перетащить к себе — но это уже было бы явным признаком паранойи. Главное, идти надо спокойно, ни на что не обращать внимания, не дергаться. Подумаешь, видения какие-то у него! Мало ли у кого и какие бывают видения. В таком возрасте у некоторых наступает полное разжижение мозга. А он все же сам себя обслуживает. Никому не жалуется. Только себе, да и то — молча.
Старик с кряхтением поднялся из старого кресла, откинув на подлокотник сине-зеленый плед, которым накрывался до шеи.
Старая кровь не греет. Старые кости мерзнут. Зябнет все. Что с холодной старостью можно сделать? Хорошо еще, что понимает собственное состояние.
Теперь — ноги в валенки. Раньше-то, в далекой юности, смеялся над старым преподавателем в университете, который даже летом приходил в аудиторию в валенках. А теперь сам почти такой. Конечно, можно и просто в носках ходить по своей квартире. Но мало ли, что там рассыпано по полу. Или только кажется, что рассыпано. Мало ли. А еще в носках — просто холодно. Как ни убеждает родное государство, что на самом деле на улице тепло, а пол-то — холодный. Сквозит все время откуда-то. Морозит. Здоровья осталось совсем мало. Его надо беречь. Поэтому — лучше уж в валенках.
Он подошел к двери своей комнаты, постоял, набираясь духу.
Сейчас выйду. Вот сейчас выйду. Никого там нет. Это все мне кажется. Никого нет.
Вышел. На кухню — сразу налево. Не надо заглядывать в большую комнату. Нечего задерживаться в коридоре. Сразу на кухню, там щелкнуть кнопкой чайника. Он еще теплый — это с утра, наверное. Но хочется горячего чая, а не теплого. Вот, забулькал, зашумел. А теперь осторожно, боком, ни на что не смотря — к холодильнику.
А как вот ни на что не смотреть? Глаза закрыть, что ли? Тогда ведь и холодильник не найти. Это еще когда — в прошлом месяце, что ли? Пытался он тогда с закрытыми глазами. И что? Сразу головокружение. Сразу — с курса. Сразу башкой о стену. Старой пустой больной башкой. Так последние шарики повыкатываются…
Кстати, если просто смотреть вниз, не поднимая глаз, тоже ничего хорошего не дает. Вот эти темные пятна. Почти черные, такие красные. И блестят. Это что? Или опять всякая хня и бня видится? Вот как принимать такую аберрацию зрения? То ли полы мыть пора, то ли… Но если полы мыть, то есть признать существование грязи, так что это и откуда?
И гильзы.
Вот что за голова дурацкая? Откуда такое набралось? Книжек приключенческих и военных в детстве перечитал?
Хорошо, что в валенках. В носках бы наверняка почувствовал всякую неприятность, когда наступаешь на золотистую свежую гильзу. Можно даже поднять, понюхать. Но зачем? Все равно все это — внутренний мир. Никто больше этого не увидит. Более того, расскажешь такое — сдадут в больницу. И будешь тогда до конца жизни — что там ее осталось — манную кашку больничную по утрам перетирать беззубым ртом.
Холодильник был загорожен чем-то темным. Придется смотреть.
Старик поднял глаза, посмотрел вокруг. Все привычно. Все, как всегда. Заложенный толстыми книгами оконный проем. Черный пулемет торчит сквозь неаккуратно выбитое стекло. Вот потому и сквозит, значит. К прицелу прильнул здоровенный мужик в черном. Вот он-то и загораживает проход.
Придется применить силу. Ходить сквозь свои видения старик пока еще не научился. Хотя, если вдуматься, должно получаться.
Он потолкал мужика в бок. Тот ругнулся, потом начал оглушительно стрелять куда-то вниз. Гильзы потекли на пол, рассыпаясь со звоном, сталкиваясь и отлетая. Одна стукнула по валенку. Отскочила в темный угол.
— Позвольте, — еле слышно пробормотал старик, и еще раз толкнул.
Мужик в форме выругался еще раз и чуть подвинулся в сторону.
Теперь можно открывать холодильник. Что там еще осталось? Вот, кусок масла сливочного можно взять. Отрезать хлеба горбушку, на него — масла. И с горячим сладким чаем. Нормально будет. И тепло, и сытно. Еще в холодильнике стояли ряды банок с тушенкой. Но тушенки не хотелось — она жирная и холодная. А еще старик не помнил, чтобы ставил тушенку в холодильник. Значит, это могут быть опять видения. Кто же наедается с видений? Разве на таком прожить можно?
С куском масла на куске хлеба он повернулся к столу. За столом сидел невысокий толстый офицер. Тоже весь в черном. Он молча рассматривал старика через очки в золотой оправе. В стеклах очков его глаза казались большими, черными, как его форма.
Главное, не обращать внимания. Не хватало еще начать здороваться или разговаривать с собственным стариковским бредом. Старость, старость… Вот и отец, помнится, все ругался с кем-то, видимым только ему, рвался куда-то перед смертью. А не надо было ругаться. Они же его не трогают. Нет их никого. Просто нет их. И звуков никаких нет. И запахов. Потому что, откуда бы ему знать, как пахнет настоящая пороховая гарь? Опять по книжкам, да по фильмам? Нет. Ничего нет. Он один.
Старик налил в кружку кипятка, сыпанул туда же пригоршню заварки. А вот сахара-то и нет. Совсем нет сахара. Придется так. Но главное — кипяток.
Осторожно переступая валенками, стараясь не смотреть по сторонам, он проследовал обратно к своей двери. Дверь в комнату оказалась открытой настежь. Забыл закрыть? Вот уже и внутренняя самодисциплина всякая пропала. Надо же делать всегда так, чтобы помнить, что сделано: закрывать за собой двери, выключать свет, смывать воду… И вовсе не смешно. Еще не хватает до такого дожить, чтобы воду за собой смывать забывать. Тьфу!
Старик зашел в комнату, прошелестел валенками к креслу, поставил на столик справа кружку, положил бутерброд. Теперь — закрыть дверь.
— Дверь не закрывай! — раздалось от окна.
Вот только внимания не надо обращать. Мало ли, что слышится и что видится. Он опять двинулся к двери.
— Слышь, ты, старый! Я же сказал — дверь не закрывай!
Говорят, если человеку снятся кошмары — это просто у него что-то в организме не так. Это, наверное, какая-то болезнь уже точит его, но еще не больно, не заметно. А мозг уже выдает предупреждение. Вот этими самыми кошмарами. А если такие кошмары наяву? Наверное, это тоже говорит о здоровье. Вот подсказывает мозг, что нельзя закрывать дверь. Почему? Может быть, потому что будет душно? Может, мозгу просто не хватает кислорода?
Старик вернулся к креслу, закутался в плед, не вынимая ног из валенок. Все-таки с открытой дверью сквозит сильнее. С кухни опять раздался грохот длинной пулеметной очереди. А от окна отозвалось, как эхом. Два хлестких выстрела и ругань вполголоса.
Старик взял кружку, подул на нее, отхлебнул. Горячий крепкий чай пробежал в желудок, грея пищевод и поднимая тонус. Теперь — бутерброд.
— Нет, ты видишь, какие суки, а? Они уже по жилью стреляют! — у окна пошевелилась тень. На миг показалось, что это снайпер в маскхалате, делающем его большим, бесформенным пятном на фоне светлых обоев. Шторы остались задернутыми — старик сам закрыл все щели с вечера. А этот, наверное, просто разбил стекло и выставил ствол на улицу. Это он неправильно делает. На самом деле настоящие снайперы стреляют не с подоконника, а из глубины комнаты = старик что-то такое читал в детстве. Хотя… Что тут объяснять собственным кошмарам? Главное — все опять затихло. Замерло. Притаилось.
Бутерброд и горячий чай. Вот — реальность. Все остальное — кошмар. Просто выдумка воспаленного старого отмирающего мозга.