— Ага, — Мишель это не успокаивало.
— Э, так это же ваша команда утверждала, что мы болтаем с «китайской комнатой». Хочешь сказать, вы ошиблись?
— Мы… нет! Нет, конечно.
— Ну, тогда они не угрожали Сюз на самом деле, так? Они вообще никому не угрожали и понятия не имели, о чем говорили.
— Вопрос правил, Исаак. «Роршах» следует какой-то блок-схеме, которую начертил, наблюдая в действии человеческое общение. И по этим правилам в данных обстоятельствах ему зачем-то потребовалось отреагировать угрозой насилия.
— Но если оно даже не понимает, что говорит…
— Не понимает. Не может. Мы разбирали его речь так и этак, брали концептуальные единицы самой разной длины… — долгий-долгий вздох. — Но оно атаковало зонд, Исаак.
— «Чертик» просто подобрался слишком близко к одному из этих… электродов. Ну и замкнуло.
— Так ты не считаешь, что «Роршах» враждебен?
Длинная пауза — слишком длинная, я уже заподозрил, что меня обнаружили.
— Враждебен, — повторил, наконец, Шпиндель. — Дружелюбен. Мы выучили эти слова на Земле, так? Не знаю, можно ли применять их здесь, — он причмокнул. — Но оно, полагаю, может быть вроде как враждебно, да.
Мишель задумалась на какое-то время:
— Исаак, ну нет причины… я хочу сказать, это же совершенно бессмысленно. У нас не может быть ничего такого, что им нужно.
— Оно хотело, чтобы его оставили в покое, — заметил Шпиндель. — Даже если само не поняло, что сказало.
Некоторое время они парили за переборкой в тишине.
— По крайней мере, радиационная защита выдержала, — в конце концов, подвел итог биолог. — Уже что-то.
Он имел в виду не только «чертика»; наша собственная броня была теперь покрыта слоем того же материала. Это истощило корабельные запасы сырья на две трети, но никто не собирался полагаться на обычную полевую защиту перед лицом сил, с такой легкостью игравшихся с электромагнитным спектром.
— Если они нападут, что мы будем делать? — спросила Мишель.
— Выясним, что сможем. Пока будет поступать информация. Станем отбиваться, пока хватит сил.
— Если хватит. Оглянись, Исаак. Мне плевать, насколько эта штука недоразвита. Просто скажи мне, что мы не безнадежно отстали.
— Отстали — само собой. Насчет безнадежно сомневаюсь.
— Раньше ты пел по-другому.
— Ну и что? Всегда есть способ выиграть.
— Если бы это сказала я, ты бы уже закричал про розовые очки.
— Тогда бы так и было. Но сейчас это говорю я, поэтому перед нами теория игр.
— Опять теория игр? Господи, Исаак…
— Нет, послушай. Ты думаешь об инопланетянах, как если бы это были млекопитающие. Существа, наделенные чувствами. Которые заботятся о потомстве.
— Откуда ты знаешь, что нет?
— Потому что нельзя заботиться о потомстве, когда оно в световых годах от тебя. Каждый сам по себе, а мир огромен, безразличен и опасен, большинство не выживет, понимаешь? Лучшее, что ты можешь сделать, — наплодить миллионы детишек и искать слабое утешение в том, что по слепой случайности хоть кому-нибудь из них повезет. Млекопитающие так не мыслят, Миш. Хочешь земных аналогий — вспомни семена одуванчика. Или селедку.
Слабый вздох.
— Значит, они межзвездные селедки. Только это не значит, что им не под силу нас раздавить.
— Но они-то про нас ничего не знают — заранее, по крайней мере. Семя одуванчика понятия не имеет, с чем ему придется столкнуться, когда оно прорастет. Может, вокруг ничего не будет. Может, полудохлая лебеда, которая тут же зачахнет. А может, ему дадут такого пинка, что оно долетит до Магеллановых облаков. Семя не знает, а универсальной стратегии выживания — такой штуки в природе нет. То, что против одного игрока — козырь, против другого — шестерка. Поэтому приходится тасовать стратегии согласно вероятностям. Это игра краплеными картами, и в целом она дает наилучшим средний выигрыш, но по крайней мере пару раз ты обязательно лоханешься и выберешь неверное решение. Такова цена игры. А это значит — это значит! — что слабые игроки не просто могут выиграть у сильных, они по статистике хотя бы иногда обязательно выиграют.
Мишель фыркнула.
— И это вся твоя теория игр? Камень-ножницы-бумага со статистикой?
Может, Исаак не уловил отсылки, задержался с ответом — как раз настолько, чтобы обратиться к КонСенсусу за ссылкой, — а потом заржал, как конь.
— Камень-ножницы-бумага! Точно!
Несколько секунд лингвист переваривала его реакцию:
— Очень мило с твоей стороны, но это сработает, только если противник слепо перебирает варианты, а это вовсе необязательно, если знать заранее, с чем будешь иметь дело. А господи ты боже мой, они столько о нас знают…
Они угрожали Сьюзен. Лично.
— Они не могут знать все, — настаивал Шпиндель. — И принцип действует в любом сценарии, связанном с неполной информацией, не только в предельном случае невежества.
— Но не так хорошо.
— Хоть как-то действует, и в этом наш шанс. Пока карты не сданы, совершенно неважно, насколько хорошо ты играешь в покер, а? Шансы получить хорошую сдачу не меняются.
— Так вот во что мы играем. В покер.
— Скажи спасибо, что не в шахматы. Тогда бы нам точно кранты.
— Эй, из нас двоих мне полагается быть оптимисткой.
— Ты и есть оптимистка. Это у меня юмор висельника прорезался. Мы все вошли в историю на полдороги, мы все играем свои роли как можем и все умрем до конца представления.
— Узнаю моего Исаака. Мастера боев без победителя.
— Победить можно. Победителем окажется тот, кто точней всего угадает, чем дело обернется.
— Значит, ты просто гадаешь.
— Угу. А без информации невозможно толково гадать, а? Мы можем оказаться первыми, кто выяснит, что случится с человечеством. Можно сказать, мы уже вышли в полуфинал, легко.
Мишель долго не отвечала. Когда она, наконец, заговорила, я не смог разобрать слов. Шпиндель тоже.
— Извини?
— Ты тогда сказал «из незаметного в неуязвимого». Помнишь?
— Угу. Выпускной бал «Роршаха».
— Как думаешь — скоро?
— Понятия не имею. Но вряд ли мы прозеваем этот момент. Вот почему мне не кажется, что оно нас атаковало.
Она, должно быть, глянула на него вопросительно.
— Потому что когда оно за нас возьмется, это будет не ласковый шлепок по заднице, — обьяснил он. — Когда эта сволочь очнется, мы заметим.
Краем глаза я уловил за спиной какое-то движение, развернулся в тесном проходе и еле сумел проглотить вскрик: что-то вывернулось из-под взгляда и нырнуло за угол, едва различимое, многорукое, тут же сгинувшее.
Да не было его там. Не могло быть. Померещилось.
— Ты слышала? — спросил Шпиндель, но я сбежал на корму прежде, чем Мишель успела ответить.
* * *Мы пали так низко, что невооруженный глаз больше не видел диска, едва замечал даже кривизну поверхности. Мы летели на стену, в бескрайний сумрачный простор кипящих грозовых туч, растянувшийся во все стороны до нового, бесконечно далекого горизонта. Бен заполнил половину вселенной.
А мы продолжали падать.
Далеко внизу «чертик» уцепился колючими гекколапыми кранцами за ребристую шкуру «Роршаха» и разбил там лагерь. Он облучал поверхность рентгеном и ультразвуком, простукивал ее пытливыми пальцами и слушал отзвуки, ставил крошечные заряды взрывчатки и отмерял эхо взрывов. Он рассеивал семена, как пыльцу: тысячи крошечных зондов и датчиков, автономных, близоруких, придурковатых и одноразовых. Подавляющее большинство служило умиротворяющими жертвами слепому случаю; лишь один из сотни держался достаточно долго, чтобы передать по телеметрии полезные данные.
Покуда наша передовая разведка вела съемку окрестностей, «Тезей» в падении с небес рисовал масштабные карты. Он расплевывал тысячи собственных одноразовых зондов, рассыпал в небесах и собирал стереоскопическое изображение с тысячи точек зрения одновременно.
В жилых отсеках корабля собирался лоскутный образ. Шкура «Роршаха» на шестьдесят процентов состояла из сверхпроводящих углеродных нанотрубок. Его внутренности были в основном пустыми, и, по крайней мере, часть этих полостей содержала атмосферу. Никакая форма земной жизни не продержалась бы там и секунды; радиационные пояса и электромагнитные поля прихотливым образом обвивали конструкцию, просачивались внутрь. Местами радиация была настолько мощной, что вмиг обратила бы в пепел обнаженную плоть; более спокойные заводи за то же время просто убивали. Заряженные частицы с субсветовыми скоростями мчались по невидимым трекам, хлестали из зияющих дыр, вертелись в объятьях магнитных полей, какими не погнушалась бы и нейтронная звезда, вырывались на открытое пространство и вновь ныряли в черную тушу. Изредка бугрились выступы, раздувались, лопались облаками микрочастиц, словно спорами засеивая пояса Ван Аллена.[41] Больше всего «Роршах» напоминал гнездо свившихся друг с другом недоразобранных циклотронов.
Ни «чертик» внизу, ни «Тезей» с орбиты не смогли обнаружить входов, если не считать непроходимых жерл, то извергавших потоки заряженных частиц, то глотавших их обратно. При максимальном приближении не обнаружилось ни люков, ни шлюзов, ни иллюминаторов. То, что нам угрожали по лазерной связи, подразумевало наличие каких-то оптических антенн или фазовых решеток, но даже их мы не смогли обнаружить.
Определяющим свойством фон-неймановских машин является самовоспроизводство. Подходит ли «Роршах» под этот критерий — будет ли он давать семена, или делиться, или телиться, преодолев некий критический порог (если уже не сделал этого), — вопрос оставался открытым.
Один из тысячи. В конечном итоге — после всех наблюдений, после всех раздумий, рассуждений и просто догадок — мы вышли на орбиту, вызнав миллион несущественных мелочей и не получив ни единого ответа на главные вопросы. С уверенностью можно было сказать только одно.
Пока «Роршах» огня не открывал.
— Мне показалось, оно знает, что говорит, — заметил я.
— В том, пожалуй, и беда, — отозвалась Бейтс.
Ей некому было довериться, она не вела интимных бесед, которые можно было подслушать. С ней я использовал прямой подход.
«Тезей» котился, рождая двойню за двойней мерзостных тварей: бронированных, приплющенных овоидов вдвое больше человеческого торса, утыканных садовыми принадлежностями: антеннами, оптическими портами, втяжными пилами. Оружейными дулами.
Бейтс созывала своих солдат. Мы с ней парили перед главным выходом фаба, в основании корабельного хребта. С тем же успехом фабрикатор мог извергнуть войско в трюм под панцирем — там оно в любом случае будет покоиться, пока не придет пора, — но Бейтс осматривала каждого пехотинца лично, прежде чем отправить к воздушному шлюзу, располагавшемуся в паре метров выше по коридору. Ритуал, надо полагать. Армейская традиция. Уж конечно, глазами она не могла обнаружить ничего такого, чего не показала бы самая базовая диагностика.
— Это будет сложно? — спросил я. — Управлять ими без помощи интерфейса?
— Они сами управятся прекрасно. Без спама в сети время реакции даже улучшается. Я тут скорее в роли предохранителя.
«Тезей» зарокотал, набирая высоту. Кормовая броня дрогнула. Еще один обломок местного мусора миновал нашу траекторию. Мы выходили на экваториальную орбиту всего в нескольких волосках-километрах над объектом, в безумной отваге пробивая аккреционный пояс.
Никого, кроме меня, это не волновало.
— Это как переходить скоростное шоссе, — с пренебрежением отмела Саша мои тревоги. — Попробуй ползком, и тебя на шину намотает. Прибавь ходу — и плыви по течению.
Но в потоке возникали завихрения. С тех пор как «Роршах» замолк, пяти минут не проходило без очередной коррекции курса.
— Так что, ты согласна? — спросил я. — Распознавание образов, пустые угрозы? Волноваться не о чем?
— Пока по нам огня не открывали, — отозвалась Бейтс. Это значило: ничего подобного.
— Как ты относишься к доводам Сьюзен? Разные среды обитания, нет причин для конфликта?
— Имеет смысл, пожалуй.
Читай: полная фигня.
— Ты можешь представить причину, по которой существа, настолько отличные от нас, будут нападать?
— Это зависит от того, — заметила она, — достаточным ли окажется тот факт, что мы разные.
Я видел, как в ее графах преломляются поля детсадовских боев. Я вспомнил собственные и попытался представить, а бывают ли другие?
Хотя это идет на ту же чашу весов. На самом деле люди воюют не из-за цвета кожи или идеологии; и то, и другое — всего лишь удобные метки для отбора сородичей. В конечном итоге все сводится к генетическим линиям и дефициту ресурсов.
— Исаак сказал бы, что это другое дело, — заметил я.
— Пожалуй.
Бейтс отправила очередного солдатика в трюм; на его место с гудением заступили двое, плечом к плечу. Броня отблескивала в свете ламп.
— А сколько пехотинцев тебе нужно?
— Сири, мы готовимся к грабежу со взломом. Оставлять самим дом без присмотра было бы неумно.
Я изучал ее топологию так же тщательно, как она осматривала броню роботов. Под поверхностью бурлили сомнение и гнев.
— Ты в сложном положении, — заметил я.
— Как и мы все.
— Но ты отвечаешь за нашу оборону против врага, о котором мы пока ничего не знаем и можем лишь гадать…
— Сарасти не гадает, — поправила Бейтс. — Его не случайно поставили командиром. Не вижу особенного смысла оспаривать его распоряжения, когда нам всем не хватает по сотне пунктов IQ, чтобы понять их смысл.
— И тем не менее о его хищнической натуре все предпочитают умалчивать, — подсказал я. — Ему тоже приходится нелегко: такой интеллект — и сосуществует с инстинктивной агрессией. Важно, чтобы победила верная сторона.
В этот момент ей пришло в голову, что Сарасти может подслушивать. В следующую секунду она решила, что это неважно: какое ему дело до мнения скотины, покуда та исполняет приказы?
— Я думала, — только и проговорила Бейтс вслух, — что вам, жаргонавтам, не положено иметь собственного мнения.
— Оно не мое.
Военная примолкла. Вернулась к осмотру.
— Ты же знаешь, чем я занимаюсь, — напомнил я.
— Угу, — один из двух роботов прошел поверку и погудел вверх по хребту. Бейтс повернулась ко второму. — Упрощаешь. Чтобы быдло там, дома, поняло, чем занимаются специалисты.
— Отчасти так.
— Мне не нужен переводчик, Сири. Если все пройдет гладко, я всего лишь консультант. Если нет — телохранитель.
— Ты офицер и военный эксперт. Я бы сказал, что для оценки возможной угрозы со стороны «Роршаха» это достаточная квалификация.
— Я — грубая сила. Разве Юкку или Исаака не надо упрощать?
— Именно этим я и занимаюсь.
Она обернулась ко мне.
— Вы взаимодействуете, — пояснил я. — Все компоненты системы влияют друг на друга. Обрабатывать Сарасти, не учитывая тебя, — значит рассчитывать ускорение, забывая о массе.
Бейтс вновь обратилась к своему выводку. Еще один робот прошел смотр.
Она ненавидела не меня. Она ненавидела то, что подразумевалось под моим присутствием.
Они не доверяют нам, не дают говорить за себя, молчала она. Как бы мы ни были ловки, как бы далеко ни обошли остальное стадо. Может, именно поэтому мы заразны. Мы субъективны. Потому с нами послали Сири Китона, который перескажет, что же мы имели в виду на самом деле.
— Понимаю, — проговорил я спустя минуту.
— Да ну.
— Это не вопрос доверия, майор. Это вопрос местоположения. Нельзя подробно рассмотреть систему изнутри, кем бы ты ни был. Пропорции искажаются.
— А для тебя — нет.
— Я вне системы.
— Сейчас ты общаешься со мной.
— Только как наблюдатель. Совершенство недостижимо, но досягаемо, понимаешь? Я не участвую в исследованиях и не принимаю решений, я не вмешиваюсь в те аспекты миссии, которые призван изучать. Но я, естественно, задаю вопросы. Чем больше информации в моем распоряжении, тем точней анализ.
— Я думала, тебе и спрашивать не надо. Считала, ты, ну, типа, по губам читаешь или вроде того.
— Каждая мелочь важна. Все идет в котел.
— И ты этим занимаешься прямо сейчас? Синтезируешь?
Я кивнул.
— Без всякого специального образования.
— Я такой же специалист, как и ты. Специалист по обработке информационных графов.
— Но ты ни черта не смыслишь в их содержании.
— Достаточно понимать форму.
Бейтс, кажется, нашла мелкий изъян в боевом роботе, которого разглядывала, и поскребла броню ногтем.
— А софт без твоей помощи не справился бы?
— Софт многое может. Кое-что мы предпочитаем делать сами, — я мотнул головой в направлении солдатика. — Визуальный осмотр, например.
Она слегка усмехнулась, признавая поражение.
— Так что, прошу, говори свободно. Я обязан сохранять конфиденциальность, ты же знаешь.
— Спасибо, — проговорила она, имея в виду: «На борту корабля такой штуки просто не существует».
«Тезей» зазвенел. Вдогонку пронесся голос Сарасти:
— Выход на орбиту через пятнадцать минут. Через пять всем собраться в вертушке.
— Ну вот, — пробормотала Бейтс, отправляя в путь последнего солдатика, — поехали.
Она оттолкнулась и поплыла вверх по хребту. Новорожденные машины-убийцы угрожающе пощелкивали в мою сторону. От них пахло новыми автомобилями.
— Кстати, — бросила Бейтс через плечо, — ты пропустил самое очевидное.
— Что-что?
В конце прохода она развернулась вверх ногами и, как гимнастка, приземлилась рядом с люком вертушки.
— Причину. Зачем кому-то нападать, когда им ничего от нас не нужно.
— Если они на самом деле не нападают, — прочитал я с ее лица. — Если они защищаются.