— Возможно. Зависит, помимо всего прочего, от популяционной динамики. Но, на мой взгляд, если автомат и лишен чего-то, так это эмпатии: если ты не чувствуешь ничего сам, то не можешь сочувствовать другому, даже если пытаешься это изобразить. А вот что действительно интересно, так это количество социопатов в высших эшелонах власти, хм? Как превозносятся безжалостность и предельный эготизм в стратосфере, в то время как на уровне земли всякого, кто проявит те же черты, закатывают в тюрьму к реалистам. Словно само общество метаморфирует изнутри.
— Да ну тебя. Общество всегда было изрядно… погоди, ты хочешь сказать, что корпоративная элита лишена разума?
— Господи, нет! Далеко не лишена, должно быть, они только вступили на эту дорогу. Как шимпанзе.
— Да, но социопаты плохо вписываются в общество.
— Те, кого распознают, не вписываются, но они по определению — третий сорт. Остальные слишком умны, чтобы попадаться, а настоящий автомат справился бы еще лучше. Кроме того, когда у тебя достаточно власти, тебе не обязательно вести себя, как все. Все начинают вести себя, как ты.
Саша присвистнула.
— Ого. Идеальный лицедей.
— Или не вполне идеальный.
Никого не напоминает? Полагаю, они могли говорить о ком-то совершенно постороннем. Но ничего ближе к прямому упоминанию Сири Китона я не услышал за все те часы, что провел на проводе. Никто больше не упоминал обо мне даже вскользь. Статистически это было маловероятно, учитывая, что я недавно претерпел на глазах у всех. Возможно, Сарасти распорядился не обсуждать случившееся. Не знаю, почему. Но очевидно было, что упырь уже некоторое время организовывал мое общение с остальными. Теперь я забился в щель, но он знал, что я в какой-то момент начну подслушивать. Возможно, вампир по неизвестной мне причине не хотел, чтобы мои наблюдения оказались… загрязнены…
Он мог просто отключить меня от КонСенсуса. И не стал. Значит, все еще хотел держать меня в курсе.
Зомби. Автоматы. Сраный разум.
Хоть раз в грёбаной своей жизни пойми что-нибудь.
Он это мне сказал. Или не он. Когда напал.
Пойми, от этого зависит твоя жизнь.
Словно оказывал мне услугу.
А потом оставил меня в одиночестве. И остальным, очевидно, то же наказал.
Ты слышишь, Китон?
И не отключил меня от КонСенсуса.
* * *Века медитации на пупок. Тысячелетия онанизма. От Платона к Декарту. К Докинсу. К Ранде. Души, и агенты-зомби, и квалиа.[78] Колмогоровская сложность.[79] Сознание как божественная искра. Сознание как электромагнитное поле. Сознание как функциональный кластер.
Я исследовал все.
Вегнер полагал сознание пояснительной запиской для мозга. Пенроуз слышал его в щебете ручных электронов. Норретрандерс утверждал, что сознание — иллюзия; Кязым считал его протечкой из параллельного мира. Метцингер вообще отрицал его существование. ИскИны заявили, что раскрыли его тайну, а потом добавили, что не могут нам ее объяснить. Гёдель[80] был в конечном итоге прав: система не может до конца познать себя.
Даже синтеты не смогли ее упростить. Несущие балки не выдерживали нагрузки.
И все они, как я начинал понимать, упустили главное. Все эти теории, все бредни, опыты и модели пытались показать, что есть сознание: никто не объяснял, на что оно годится. Зачем бы? Очевидно, сознание делает нас теми, кто мы есть. Оно позволяет нам видеть красоту и уродство. Поднимает нас к царственным высотам духа. О, иные дилетанты — Докинз,[81] Кио, редкие фантасты-халтурщики, достойные только забвения, — временами интересовались «почему»: почему не биологический компьютер и не более того? Почему неразумные системы должны по сути своей уступать разуму? Но голоса их терялись в толпе. Ценности нашей личности были слишком самоочевидны, чтобы всерьез подвергать их сомнению.
Но сомнения оставались — в мозгах лауреатов, в смятении каждого озабоченного юнца на планете. Или я химия дрожащая? Или я магнит эфирный? Я — больше, чем мои глаза, мои уши, мой язык; я — маленький человечек за ними, я то, что выглядывает изнутри. Но кто, в свою очередь, смотрит его глазами? К чему сводится система? Кто я? Кто я? Кто я?
Что за дебильный вопрос? Я мог бы ответить на него в одну секунду, если бы Сарасти не заставил меня его вначале понять.
* * *Позор выпотрошил меня, вытряс. Мне было все равно, кто меня видит. Наплевать, в каком состоянии. Сутки напролет я парил в своей палатке, свернувшись клубком и дыша собственной вонью, покуда остальные корпели над заданиями, которые доверил им мой мучитель. Аманда Бейтс, единственная, хотя бы символически запротестовала против того, что делал со мной Сарасти. Остальные опустили глаза, проглотили языки и подчинились приказу — из страха или из равнодушия, не могу сказать.
Это мне тоже стало безразлично.
В какой-то момент шина на моем предплечье разошлась, словно вскрытая устрица. Я подкрутил люмины ровно настолько, чтобы оценить работу; заштопанная ладонь зудела и лоснилась в сумерках, и от запястья наружу пролегла слишком длинная, слишком глубокая линия судьбы. Потом — снова в темноту и неубедительную, мрачную иллюзию безопасности.
Сарасти хотел, чтобы я поверил, ему казалось отчего-то, что унижение и мука достигнут этой цели, что, сломленный и опустошенный, я останусь пустым сосудом, который можно будет наполнить, чем придется. Разве не в этом классический способ промывания мозгов — сломить жертву, а потом склеить осколки согласно выбранному тобой чертежу? Может, он ожидал, что меня охватит стокгольмский синдром,[83] а может, его действия подчинялись плану, непостижимому для простого мяса.
А может, он просто спятил.
Упырь сломил меня. Он представил свои аргументы. Я прошел по его следу из хлебных крошек через КонСенсус, через «Тезей». И теперь, всего за девять дней до Выпускного, я был твердо уверен в одном: Сарасти ошибался. Не мог не ошибиться. Я не знал, в чем, но знал твердо. Сарасти ошибался.
Нелепо, но это осталось единственным, что меня волновало всерьез.
* * *В хребте — никого. Только Каннингем, согбенный над оцифрованными срезами, делающий вид, будто убивает время, маячил в медотсеке. Я парил над ним, цепляясь отремонтированной рукой за верхнюю ступень ближайшей лестницы; вертушка крутилась, и я вместе с ней описывал неторопливые тугие круги. Даже свысока в его осанке виднелось напряжение: система, застрявшая в режиме ожидания, гниющая изнутри на протяжении долгих часов по мере того, как со всем временем мира в руках к ней приближается судьба.
Он поднял голову.
— А. Живой.
Я подавил желание отступить. Господи, это же просто беседа. Два человека разговаривают. Люди этим постоянно занимаются, без твоих инструментов. Ты справишься. Справишься.
Главное — попытайся.
Так что я заставил себя шаг за шагом спускаться по лестнице, постепенно набираясь веса и тревоги. Сквозь мглу в глазах я пытался прочесть графы Каннингема. Возможно, я видел лишь микронной толщины фасад. Возможно, он был бы благодарен любому, кто его отвлечет, даже если сам в этом не признается.
А может, мне просто мерещилось.
— Как поживаешь? — спросил он, когда я спустился на палубу.
Я пожал плечами.
— Рука, смотрю, зажила.
— Не твоими стараниями.
Я пытался удержаться. Правда. Каннингем закурил.
— Вообще-то, именно я тебя заштопал.
— А еще ты сидел и смотрел, как он меня разбирает на части.
— Меня там не было, — и чуть погодя: — Но ты, может, и прав. Я, скорей всего, отсиделся бы в любом случае. Аманда и Банда пытались, как я слышал, вмешаться, защитить тебя. Лучше от этого никому не стало.
— Так что ты и не стал бы пытаться.
— Поменяйся мы местами, ты — стал бы? Выступил бы против вампира безоружным?
Я промолчал. Долгие секунды Каннингем разглядывал меня, раскуривая сигарету.
— Он тебя здорово достал, да? — произнес он, в конце концов.
— Ты ошибаешься, — ответил я.
— Да?
— Я не верчу людьми.
— Ммм… — он, похоже, задумался. — Тогда какое слово ты бы подобрал?
— Я наблюдаю.
— Верно. Кое-кто мог бы сказать даже — надзираешь.
— Я… я читаю язык тела.
Я искренне надеялся, что биолог имел в виду именно это.
— Отличие лишь количественное, знаешь ли. Даже в толпе можно ожидать некоторого уединения. Люди не готовы к тому, что их мысли читаются в каждом косом взгляде, — он ткнул воздух сигаретой. — А ты! Ты — оборотень. Ты каждому из нас показываешь иную маску, и я ручаться готов, что все они фальшивые. Твое настоящее «я» если и существует, то невидимо…
Под ложечкой у меня затягивался узел.
— А кто — нет? Кто не пытается… вписаться, кто не пробует поладить с другими? Ничего дурного в этом нет. Господи Боже, я — синтет! Я никогда не воздействую на переменные.
— Видишь ли, в том и проблема. Ты воздействуешь не на переменные.
Между нами клубился дым.
— Но ты, должно быть, этого-то и не в силах понять, — он поднялся на ноги и взмахнул рукой. Окна КонСенсуса рядом с ним схлопнулись. — Не твоя вина на самом-то деле. Нельзя винить человека за огрехи прошивки.
— Отцепись ты от меня, сучонок! — рявкнул я. Мертвенное лицо биолога ничего не выражало.
И эти слова сорвались прежде, чем я успел их удержать — а за ними посыпалась лавина:
— Вы так на нее полагаетесь, блин! Вы с вашей эмпатией! Может, я и обманщик, но большинство людей поклясться готово, что я заглянул им в самую душу. Мне не нужна эта хрень, не обязательно чувствовать чужие побуждения, чтобы понимать их, даже лучше, если не чувствуешь, остаешься…
— Бесстрастным? — Каннингем слабо усмехнулся.
— Может, ваша эмпатия — всего лишь утешительная ложь: такое тебе в голову не приходило? Вам кажется, вы знаете, что чувствует другой, но если вы всего лишь переживаете только сами себя? Может, вы еще хуже меня. А может, мы все попросту гадаем. И вся разница только в том, что я не обманываю себя на этот счет!
— Они такие, как тебе представлялось? — спросил он.
— Что? О чем ты?
— Болтуны. Суставчатые щупальца отходят от центрального узла. По-моему, очень похоже.
Он просматривал архивы Шпинделя.
— Я… Не очень, — пробормотал я. — Щупальца в жизни более… гибкие. Больше сегментов. И туловища я толком не мог разглядеть. При чем здесь…
— Но похожи, верно? Тот же размер, то же строение тела.
— И что?
— Почему ты не доложил?
— Я доложил. Исаак заявил, что это эффекты ТКМС. С «Роршаха».
— Ты видел их и до «Роршаха». По крайней мере, — добавил он, — когда ты шпионил за Исааком и Мишель, то чего-то очень сильно испугался и засветился.
Ярость моя расточилась, как воздух сквозь пробоину.
— Они… они знали?
— Думаю, только Исаак. И дальше его логов это не пошло. Подозреваю, он не хотел нарушать твои протоколы невмешательства — хотя, пари держу, то был последний раз, когда тебе удалось застукать их наедине, так?
Я промолчал.
— Ты думал, что официальный наблюдатель каким-то образом освобожден от надзора? — спросил Каннингем чуть погодя.
— Нет, — вполголоса отозвался я. — Вряд ли.
Он кивнул.
— С тех пор ты их не видел? Я не говорю о типовых магнитных галлюцинациях. Я про болтунов. У тебя были видения с того момента, как ты увидал одного из них во плоти, с тех пор как узнал, на что они похожи?
Я задумался.
— Нет.
Он покачал головой: еще одна гипотеза подтвердилась.
— Знаешь, Китон, ну ты и особь. И этот парень себя не обманывает. Даже сейчас ты не знаешь всего, что тебе известно.
— О чем ты?
— Ты их просчитал. Из архитектуры «Роршаха», наверное, — форма подчинена функции, так? Ты каким-то образом обрел довольно точное представление о внешнем виде болтунов, еще до того, как кто-либо из нас с ними столкнулся. Или, по крайней мере… — он затянулся; сигарета вспыхнула, как светодиод. — Часть тебя. Набор разделов бессознательного, денно и нощно пашущих на хозяина. Но показать тебе результат они не могут, верно? У тебя нет сознательного доступа на эти уровни. Так что одна извилина мозга пытается, как может, передать информацию другой. Передает записки под столом.
— Ложная слепота, — пробормотал я.
Тебя просто тянет протянуть руку…
— Скорее шизофрения, только ты не голоса слышишь, а видишь картинки. Ты видел картинки. И все равно не понял.
Я сморгнул.
— Но как я мог… то есть…
— Что ты подумал — что на «Тезее» призраки завелись? Что болтуны с тобой общаются телепатически? Что ты… Китон, это важно. Тебе твердили, постоянно твердили, что ты всего лишь стенографист, в тебя вколотили столько уровней квелой пассивности, но ты все равно проявил инициативу, да? Надо было самому решить проблему. Единственное, чего ты не мог, — сознаться в этом самому себе, — Каннингем покачал головой. — Сири Китон. Посмотри, что с тобой сделали.
Он коснулся своего лица.
— Посмотри, что сделали со всеми нами, — прошептал он.
* * *Банда парила в центре затемненного смотрового блистера. Когда я заглянул, она подвинулась, подтянулась к стенке и пристегнулась ремнем.
— Сьюзен? — спросил я.
Я, правда, не мог больше их различать.
— Я ее позову, — проговорила Мишель.
— Нет, ничего. Я хотел бы поговорить со всеми…
Но Мишель уже скрылась. Полувидимая фигура исказилась у меня на глазах и промолвила:
— Она сейчас не в настроении беседовать.
Я кивнул.
— Ты?
Джеймс пожала плечами.
— Я поболтать не против. Хотя и удивлена, что ты еще составляешь свои отчеты, после…
— Я… не составляю. Не для Земли.
Я оглянулся. Смотреть особенно не на что. Изнутри пузырь покрывала серой пленкой фарадеева сетка, застилая крупным зерном простор. Черным бубоном заслонял полнеба Бен. Поверх расплывчатых облачных поясов, в темном пурпуре, почти граничащим с чернотой, виднелось около дюжины слабых инверсионных следов. Из-за плеча Джеймс подмигивало Солнце, наше Солнце, яркая точка, при каждом движении головы диффрагирующая на слабые радужные осколки. И все, практически: звездный свет не мог пробиться сквозь сетку, как и отблески крупных темных частиц аккреционного пояса. Мириады булавочных точек жерлоносых шумовок терялись вовсе.
Кому-то, полагаю, это могло показаться утешительным.
— Пейзажик не фонтан, — заметил я.
«Тезей» в мгновение ока мог спроецировать на купол ясное, четкое изображение, реальней настоящего.
— Мишель нравится, — отозвалась Джеймс. — Ощущение. А Головолому нравятся эффекты дифракции, он любит… интерференционные узоры.
Некоторое время мы смотрели в пустоту, в тусклом полумраке. Свет, сочащийся из корабельного хребта, силуэтом отчерчивал профиль лингвиста.
— Ты меня подставила, — сказал я наконец. Она обернулась ко мне:
— О чем ты?
— Вы все это время говорили обо мне, верно? Все вы. И не привлекли меня, пока не… — как это она выразилась? — …обработали. Весь этот спектакль рассчитывался на то, чтобы вывести меня из равновесия. А потом Сарасти набросился на меня ни с того ни с сего, и…
— Mы об этом не знали. До того момента, как сигнал включился.
— Сигнал?
— Когда он поменял газовую смесь. Ты должен был слышать. Ты разве не за этим пришел?
— Он вызвал меня в палатку. И приказал смотреть.
Она сумрачно взглянула на меня:
— Ты не пытался его остановить?
Крыть мне было нечем, осталось только пробормотать:
— Я просто… наблюдатель.
— А я-то думала, ты пытался остановить его… — лингвист покачала головой. — Решила, что он поэтому на тебя набросился.
— Хочешь сказать, это не было подстроено? Что ты была не в курсе?
Я ей не верил. Но знал, Джеймс не лжет.
— Я-то думала, ты пытался их защитить, — она тихо и совсем невесело посмеялась над своей ошибкой, потом отвернулась. — Наверное, следовало лучше знать.
Стоило. Eй стоило знать, что подчиняться приказам — одно дело, но встать на чью-то сторону значило лишь изменить собственной честности.
И мне следовало бы к этому привыкнуть.
— Это был наглядный урок, — напирал я. — У… учебная миссия. Невозможно пытать неразумное существо, и… и я слышал тебя, Сьюзен. Для тебя это не было новостью, ни для кого, кроме меня, и…
И вы скрывали это от меня. Все скрывали. Ты, и вся твоя банда, и Аманда тоже. Вы не один день пережевывали эти данные и приложили массу усилий, чтобы их утаить.
Как я это упустил? Как?
— Юкка приказал не обсуждать с тобой этот вопрос, — созналась Сьюзен.
— Почему?! Именно ради этого я здесь!
— Он сказал, ты будешь… упорствовать. Если выбрать неверный подход.
— Подход! Сьюзен, он на меня набросился! Ты же видела, он…
— Мы не знали, что он на это пойдет. Никто из нас не знал.
— И зачем он это сделал? Ради победы в споре?
— Он так говорит.
— Ты ему веришь?
— Пожалуй, — помедлив, она кивнула. — Кто знает? Юкка же вампир. Он… загадочный.
— Но его личное дело… я хочу сказать, он, он никогда прежде не скатывался до открытого насилия…
Она покачала головой.
— С какой стати? Нас, остальных, ему ни в чем не надо убеждать. Мы и так вынуждены ему подчиняться.
— Я тоже, — напомнил я.
— Он не тебя пытается убедить, Сири. А-а…
Я, в конце концов, оставался лишь проводником. Я был всего лишь средством, а не целью манипуляций Сарасти, и…