«Можно ли пропускать уроки ради посещения церкви?» — спросил малыш.
«Если богослужение совпадает с уроками и ваше отсутствие в школе не повлечет серьезного отставания, то лучше пойти в церковь. Только не забудьте предупредить учителя».
«Бог с ним, с невежественным батюшкой, в чьем представлении компьютер аналог пишущей машинки, — подумал президент. — Не в этом суть. А в том, что привычная консервативность церковных служителей давно переросла в дремучую отсталость и от реалий сегодняшнего дня, и от истинных потребностей человека. А люди, к счастью для нас, правителей, пытаются питать в этих мрачных и бездушных «храмах» нынешнего времени свои усталые души. И получают суррогаты веры, духовную макулатуру второй свежести. Мне самому приходится расшаркиваться перед попами и прочими пасторами, раввинами, мулами… Они, как и дешевый алкоголь, полезны для управления толпой. Но как это противно! Тем более, что раньше все эти святоши работали у нас стукачами. Хорошие были осведомители…»
Президент встряхнулся, привычно прокатил мускулы, незаметные под одеждой, помял шею, до сих пор страдающую от комковатой подушки. Следовало все же попытаться восстановить связь хоть с кем–нибудь из бывших коллег. Он решил позвонить старому президенту; они многим были обязаны друг другу. Он зашел в телефонную будку и попытался набрать номер. Ничего не получилось. Он прочитал инструкцию на телефонном аппарате. Оказывается, надо было купить специальную карточку. Как это он забыл. Впрочем, последние годы он пользовался спутниковой связью и беспроводными телефонами, совмещенными с компьютером.
Президент вышел на улицу и наткнулся на грязного человека. Это был обычный бродяга, который дыхнул ему в лицо сложной смесью растворителя и алкоголя и, разевая нечистый рот с гнилыми зубами, потребовал закурить.
— Не курю, — бросил президент, пытаясь пройти.
Бродяга нахально загородил дорогу и попросил денег. Его можно было бросить на асфальт одним движением, но не следовало привлекать внимание. С трудом сдержав гнев, президент сунул ему какую–то ассигнацию и прошел, думая о том, что когда кошмар кончится, надо будет очистить столицу от всякой швали.
Телеграф был недалеко. Он внимательно прочитал правила: оказывается, следовало внести в кассу залог, пройти в кабинку и оттуда звонить. У кассы стояла небольшая колонна людей. Впервые за многие годы президент, привыкший к бесплатной спецсвязи и мобильнику, встал в очередь. Он стоял и думал о том, что руководителям полезно иногда пройти в народ без охраны и референтов.
Какой–то смуглый мужчина подошел к кассе, минуя очередь. Народ тихо заворчал, но он не обратил внимания. Небритый, как это принято у кавказцев и как модно у современных псевдоинтеллигентов, подобных ведущему «Однако», прямая спина горца, презрительное высокомерие «аристократа» среди русских свиней. Сквозь тонкую рубаху на груди пробивалась курчавая, жесткая, иссиня черная шерсть.
— Совсем обнаглели черножопые, — обернулась женщина, за которой президент стоял. — Хозяйничают в Москве, как у себя в горах.
Кавказец услышал. Он уже протягивал в кассу деньги, но тут отвлекся, пронзительно посмотрел на женщину, сказал громко:
— Ты, шлюха. Я твою маму имел! Молчи, да!
Непривычный, вздорный гнев охватил президента. Дисциплинированный разум потерял власть над чувствами. Он в два шага преодолел расстояние до кассы, обхватил сильными пальцами предплечье нахала, рванул, одновременно выставляя полусогнутое колено. Кавказца развернуло к нему лицом и тотчас согнуло от соприкосновения колена с пахом. С тем же вздорным, но радостным, негодованием президент врезал по смуглой обросшей шее полусогнутой кистью. Тот охнул и завалился под ноги на грязный пол. Президент вернулся в конец очереди.
— Ой, молодец, сынок! — сказал очередной дед. — Ты иди первым, мы тебя пропускаем.
— Иди, иди, — поддержали остальные. — Ты правильно ему врезал.
Президент неуверенно подошел к кассе, посмотрел на «свой народ». Обычные, плохо одетые человеки. У всех больные зубы, бледные лица, капельки гноя в уголках глаз.
Встал кавказец. Он хотел разборки, смотрел в сторону обидчика, и президент собрался было добавить, но слабые кулачки очередных застучали по нерусскому со всех сторон и он, сжавшись, выскользнул из толпы, счел лучшим убраться подальше.
Президент внес в кассу залог, зашел в кабинку, набрал номер. Он думал о том, что этому слабому народу нужен только вожак. Который может повести хоть на добро, хоть на зло. Большая потенция у этого народа.
Номер в кремле оказался заблокированным. Видать, его звонок референту по секретному телефону побудил службу безопасности заблокировать все специальные телефоны. В отчаянии он решил позвонить в провинцию матери. Начал набирать номер, но телефон вдруг поблек, как–то расплылся. Президент с радость подумал, что все эти кошмары были наведенной галлюцинацией, бредом. А телефон уже исчез совсем, вслед за ним начали таять стены будки, рукава чужой куртки…
3
Я проснулся и некоторое время полежал с закрытыми глазами. Необычайно яркий сон не испарялся из памяти, как это обычно бывает со снами. И поэтому открывать глаза не хотелось. Я знал, что увижу.
Вместо подогреваемого паркета под ногами будет шершавый, холодный пол из неровно прибитых досок, покрашенных охрой. Стены будут оклеены линялыми обоями, мебели почти нет, а та, что имеется — столик, кровать, несколько табуреток, тумбочка, — явно из казармы. Лампочка пыльная, засиженная мухами с бессовестной наготой светит под потолком, свисая на скрученном проводе. На окнах рванные занавески, подоконник уставлен кактусами, окна проклеены по щелям рамы бумагой, их явно весной не открывали и не мыли.
Я встану, зайду в совмещенный туалет с облупленной ванной и цементным полом, потом перейду в убогую кухню с неработающим холодильником и двухкомфорочной газовой плитой, где поставлю на огонь замызганный чайник. Маленькая кладовка, выполняющая функции платяного шкафа, предложит мне вещи из «секи хенда», я одену линялые джинсы, старую куртку, застиранную футболку.
Чайник вскипит, я сварю дешевый кофе, запью им лекарство, открою блокнот, чтоб уточнить график работы.
В дверь позвонят. В квартиру вбежит толстый бультерьер, а его хозяин, еще более толстый мужик в дорогом костюме и с непременной цепью на жирной шее, процедит:
— Ну ты, оставляю Братишку до вечера, как договаривались.
Я открыл глаза, посмотрел на ветхий потолок, в котором сочленения железобетонных плит были грубыми. И впервые за последние годы заходил напиться. До бесчувствия.
Потом встал, зашел в совмещенный туалет с облупленной ванной и цементным полом, оправился, перешел в убогую кухню с неработающим холодильником и двухкомфорочной газовой плитой, поставил на огонь замызганный чайник. Маленькая кладовка, выполняющая функции платяного шкафа, предложила мне вещи из «секи хенде», я одену линялые джинсы, старую куртку, застиранную футболку.
Чайник вскипел, я залил кипятком дешевый кофе, сыпанул сахар, размешал ложечкой, запил лекарство, открыл блокнот, чтоб уточнить график работы.
В дверь позвонили. В квартиру вбежал Макс, толстый бультерьер, а его хозяин, еще более толстый мужик в дорогом костюме и с непременной цепью на жирной шее, процедил:
— Ну ты, оставляю Братишку до вечера, как договаривались.
И сунул мне двадцать долларов, гонорар за прошлую неделю.
Я погладил собаку, поставил на стол табуретку и хотел спрятать деньги в примитивный тайник, оборудованный под потолком за отставшими обоями. И не нашарил свои сбережения.
Денег там было немного, семь двадцатидолларовых ассигнаций. Но для меня это были не 140 баксов, а четыре с лишним тысячи рублей — большая сумма, на которую я мог жить больше месяца…
Мысль о самоубийстве пришла мне в голову. Она и раньше зрела, как фурункул, разъедая душу и, как ни странно, суля облегчение, свободу. Среди многих историй о Фаусте есть одна, в которой Мефистофель сперва без какого–либо договора награждает Фауста молодостью и богатством, а потом все это отбирает. И Фауст сломлен. Очень трудно из нормальной жизни выпасть в полунищее существование. Так же получилось со мной. К 40 годам я нажил лишь цирроз печени, микроинфаркт и язву желудка. Это, не считая всякой мелочевки, вроде полиартрита, назревающей катаракты, раннего склероза, простатита с хроническим циститом и геморроя.
Особенно тяжелыми были последние два года. Знания частного кинолога никому не были нужны. Все сливки забирали объединения, клубы, питомники. Лучшее, что могла предложить мне биржа труда, — должность сторожа с окладом 750 рублей. А мне только хозяйке квартиры надо было платить гораздо больше, не считая платы за коммунальные услуги и телефон.
Раньше я в таких случаях уходил в длительный запой и трагедия существования как–то сглаживалась, потому что во время запоя я о ней не думал, а потом, протрезвев и отлежавшись, чувствовал подъем и надежду на лучшее. Вроде того еврея из анекдота, которому раввин посоветовал запустить в дом всех домашних животных, пожить с ними, а потом — выставить вон и восторгаться просторной жилплощадью с чистым воздухом.
После инфаркта я выпивку себе позволить не мог.
И так меня вся эта нищая, болезненная рутина достала, что я каждое утро решал я покинуть пошлый мир. Освободиться от вечных забот, от дряхлого тела, причиняющего постоянные неприятности, от жизни, напоминающей огромный пульпитный зуб. Выдрать его (ее?) к чертовой матери!
Что может быть страшней смерти? Вот такая жизнь…
Вяло, бессмысленно прошла зима. Даже Новый год не принес радости, хотя я и купил чахлую елочку, украсил ее блесками, разорился на одну гирлянду (120 руб) и на одну курицу, которую запек в духовке с укропом и рисом. Была небольшая радость на рождество, когда ко мне постучали колядующие ребятишки. Я дал им последние пятьдесят рублей, они неуклюже спели, на душе потеплело. А потом приоткрыл окно на кухне, посмотрел на звезды и увидел эту группку внизу, выходящими из подъезда. Прислушался.
— А этот–то фраер, с третьего этажа. Вот лох! На целый полтинник раскололся. Напьемся, пацаны!
И мое израненное сердце окончательно остыло. Хорошо быть Каем, думалось мне, мальчиком с ледышкой вместо души.
Но Снежной королевы на горизонте не было, а был унылый нищий быт, угроза полного выселения из квартиры за хронически нерегулярную оплату жилья, был громогласный совдеповский холодильник с тарелкой кислого творога и вчерашней кастрюлей картошки в мундире. Телевизор окончательно выработал свой ресурс, а на замену кинескопа (1300 руб) денег не предвиделось. Иссякли батарейки у диктофона, музыку послушать было негде.
Инфаркт оставил не только шрамы на сердечной мышце, он поуродовал и душу. И, хотя сейчас сердце вело себя достаточно спокойно — я мог уже взбегать по лестнице до второго этажа, — это не приносило радости. Я четко осознавал, что такая жизнь гораздо хуже смерти. И часто сожалел, что вызвал тогда скорую, вместо того, чтоб выжрать бутылку водки, снять шлюху и спокойно отчалить из этого вредного мира. И мыслишка, пока еще мыслишка, о том, что поезда туда ходят постоянно, скользила где–то на грани осознания.
Спал какими–то урывками: то днем сморит неожиданно, то под вечер прикорну на часок. Ночь облегчения не приносила, наоборот — напоминало проклятие. Часов до двух мучаюсь, пытаясь уснут и десятый раз перечитывая какую–нибудь ерунду, а стоит заснут — начинаются кошмары, просыпаюсь, на часах пять утра. И ни в одном глазу. И читать не хочется. Брожу по комнатам, как неприкаянный, на балкон выйду, чтоб замерзнуть, стою там голышом, от комаров отмахиваюсь.
Вновь начал курить. С удовольствием попил бы кофе, но оно затягивает, а пятьдесят рублей это почти десять буханок хлеба или семь килограмм картошки.
Весна была необычайно ранняя, лето включило тропическую жару начиная с июня. Все в мире связано: несколько лет назад комета отбомбила Юпитер, а поскольку Солнце связано с планетами не только гравитационно, хромосфера Светила среагировала — и это передалось на Землю со всеми вытекающими последствиями. Чередой пошли землетрясения и наводнения в разных концах нашей планеты, возросла вулканическая деятельность. Катаклизмы затронули и климат. Впрочем, потепление на Земле идет уже много лет и не только из–за неприятностей на Юпитере. Человек выбросил в атмосферу столько гадостей, что она перестала защищать нас от губительного излучения Солнца с достаточной надежностью. Время всемирного РУКОТВОРНОГО потопа измеряется, конечно, не годами, но десятилетиями. И это чувствуется даже в таком низинном, болотистом, извечно дождливом регионе, как Смоленская область. Вязьма плавится от жары, и я жалею, что когда–то уехал из Сибири. Хотя, говорят, там тоже жарища.
Как–то в метро нашел книгу, кто–то оставил на лавке. Название очаровательное: «Твой друг — холодильник». И начало замечательное: «Чтоб открыть дверку холодильника, надо легонько потянуть за ручку на его внешней дверке. Резко открывать дверку не стоит, можно повредить крепления. По холодильнику не следует наносить сильные удары, не рекомендуется часто перетаскивать его с места на место, а так же надолго оставлять без присмотра…»
Раньше я бы читал и хохотал.
Что ж, вернулся из воспоминаний в свою паршивую дыру, выгреб из всех карманов мелочь, сосчитал. Получилось 75 рублей. Подумал. Что б продержаться, можно устроиться на работу, связанную с продуктами. Швейцаром или сторожем. Буду получать рублей 800 и минимум еды. Могу еще сдать одну из двух комнат. Рублей за пятьсот. Только и хватит за телефон с электричеством заплатить. Тем более, что летом электричество почти не расходуется, а звонить я и не звоню по межгороду, кому звонить? Чем так жить, легче и проще вообще не жить. Тем более, что с моим истрепанным организмом и жизни то осталось всего ничего, растянутое во времени угасание, существование полутрупа.
В голову опять полезли печальные воспоминания, которые, казалось, давно стерты временем. (Всегда считал, что плохое забывается быстро). Вспомнилось как меня, еще дошкольника взрослые мальчишки зазвали в подвал и там, в полумраке, описали с труб теплоцентрали. Я сперва не понял, что за теплая водичка на меня льется и почему все смеются. А потом заревел от унижения и побежал домой. А в первом классе на большой перемене шестиклассники притащили меня в туалет на их этаже (первый класс был на первом, а старшие классы на втором) и начали снимать с меня штанишки. И, что самое ужасное, там были девчонки. Спас меня десятиклассник с повязкой дежурного. Он взял меня за руку и отвел обратно к своему классу.
Детские ужасы, ребяческие трагедии… После армии шел, помню, по мосту, над которым летела пара лебедей. Они летели низко и я испугался, что заденут о провода троллейбуса. И одна птица задела. И грузно шмякнулась на шоссе, встрепенулась, пытаясь встать на лапки, и тут ее окончательно размазал по асфальту какой–то тяжелый грузовик с прицепом. А я уже сделал движение к ней: подобрать, вылечить. Так и застыло это неоконченное движение в моем сердце. До сих пор.
В этом сердце были раздавленные собаки и кошки, коих так много на российских дорогах. Там были угольки от первой любви, любви предательской, лживой, после которой я несколько лет ненавидел всех девушек. Там были ссохшееся лицо бабушки в темном гробу, вопль мамы во время похорон отца, несбывшиеся надежды, выхолощенные мечты, мелкие и крупные подлости, грязные мысли… Не удивительно, что оно надорвалось и теперь лежит в груди болезненным валуном, который от резких движений и резких мыслей начинает давить на грудину.
Еще четче пришла усталая и четкая мысль о самоубийстве. Тем более, что для этого мне не требовались пистолет или веревочный ошейник с мылом. Уйти в глубокий и беспорядочный запой, в загул, во все тяжкие и толком не окрепшее сердце откажет. Эдакое, стратегически рассчитанное, самоубийство. Сдобренное положенными смертникам ужином с вином, последней сигаретой и последним словом (воплем).
Денег у меня на пролонгированное самоубийство не было, но смертнику терять нечего — достану. Коли ответственности впереди никакой, то достану без проблем. Отвага камикадзе беспредельна!
На глаза мне попалась газета, которую я спер из соседского ящика. Я взял и тупо уставился на первую страницу. И тотчас, словно одобрение, попалась заметка:
Пермь. 26 декабря. «РЕГИОН–ИНФОРМ–ПЕРМЬ». В 2001 году в Пермской области зарегистрированы три случая, когда подростки предпринимали попытки суицида из–за проблем в школе. Сейчас этими случаями занимается отдел по защите прав детей обладминистрации. Выясняется, в какой мере в ситуации виноваты педагоги этих детей. В этом году более 700 детей находились в розыске (примерно такие же показатели были в 2000 году), три тысячи детей были задержаны транспортной милицией на железной дороге.
Судьба обожает забавляться людьми. Некому вельможе в ноги бросился раб. Он сказал, что встретил на базаре Смерть, которая грозила ему пальцем и стал умолять господина, чтобы тот дал ему коня. Раб хотел спастись от смерти, сбежав в город Самарру. Вельможа дал ему коня и тот умчался, а вельможа пошел на базар, где увидел Смерть, подошел к ней и спросил: «Зачем ты пугала моего раба?» — «Я его не пугала, — ответила смерть. — Просто я очень удивилась, встретив его в этом городе, потому что в тот же вечер мне предстояло с ним свидание в Самарре.»
У меня тоже свидание, подумал я, только не в Самарре, а в Москве. В столице круто справлять собственную тризну!
Я смаковал эту новую для разума идею. Весьма своеобразно сдобренную иллюзией президентского быта. (Или не иллюзией?) И постепенно куда–то пропала меланхолия, под ложечкой появился ледок, жара перестала так уж донимать и остро ощутилось, какое грязное у меня тело. И я залез в ванную и начал яростно мыться, не обращая внимание на невозможность разбавить горячую воду холодной. Вымылся, тщательно побрился, вылил на себя остатки одеколона, почистил гнилые зубы, заварил еще кофе, выпил, как прежде, с сигареткой. И начал прикидывать быстрый план обогащения.