Вот так, бутылкой, элементарно, размозжили человеку голову. Случаются немотивированные преступления, но они, как правило, происходят на улице или в общественных местах – удар камнем, палкой, бутылкой.
Гуров вспомнил, как лежал Лозянко, выставив заострившийся подбородок к потолку. Это преступление не спонтанное, не удар в состоянии аффекта. Тогда Астахов скорее всего отпадает. «А почему, собственно?» – остановил себя Гуров.
Начнем сначала. Каждое преступление – глупое, грязное, но имеет свою схему или цвет, запах – Лева не мог подобрать подходящего определения. Не так. Каждое преступление, если его долго и тщательно изучать, начинает выдавать информацию о своем создателе. Всем известен фоторобот, когда лицо разыскиваемого человека рисуют по показаниям свидетелей. Когда нет свидетелей-людей, на месте преступления остаются следы поступков человека, которые свидетельствуют о его характере. Орудие убийства, сила удара, уничтожение пальцевых отпечатков на выключателях и ручках дверей свидетельствуют о том, что преступление совершил мужчина сильный и очень выдержанный. Он пробыл в квартире после убийства минимум две-три минуты. Это очень много.
Гуров, словно ученик, запутавшийся у доски с решением задачи, взял тряпку и стер свои записи начисто.
Выложить отдельно и пока не трогать. Первое. Почему вытерты все дверные ручки и все электровыключатели? Второе. Почему замок в двери был поставлен на предохранитель? Эксперт установил, что замок был поставлен на предохранитель недавно. Почему не протерты стаканы на столе? Казалось бы, ответ прост, преступник находился в квартире ограниченное время и ни один из стаканов в руки не брал. И помнил об этом. И при этом он не помнит, за какие ручки он хватался, включал или не включал свет? Почему он вытер все?
Круг замкнулся, Гуров вернулся к исходной позиции. Оставить эти вопросы в стороне.
Значит, мужчина. Сильный, собранный, спокойный. Мотив – корысть? месть? любовь? Леве очень хотелось отбросить корысть. Вроде бы ясно, что преступление совершено не из-за денег. Не было здесь денег и быть не могло. Но если убийство совершено на личной почве, то сильный, собранный и спокойный преступник обязательно бы толкнул следствие в сторону от истины. Выдернул бы ящик стола, скинул бы несколько книг, мол, искали здесь, граждане начальники, точно искали. Вы, граждане, ищите, что было взято, и с каждым шагом уходите все дальше от истины.
Никакой инсценировки не было, снова замкнулся порочный круг.
Гуров убрал со стола грязную посуду, прошелся по номеру. «Надо ложиться спать. Я допускаю какую-то ошибку в постановке вопросов, и поэтому они не имеют логических ответов».
Сейчас единственная ниточка – это Астахов. Чемпион мира и Вселенной, но его версию необходимо отработать. У Астахова проглядывает мотив и имеется «Волга». Проверить все это не составит труда. «Завтра с утра и начнем», – решил Гуров, укладываясь спать.
На следующий день после убийства Игоря Лозянко большинство легкоатлетов, тренеров и околоспортивной публики знали о случившемся. Игорь никогда не был сильным спортсменом, и тренер из него тоже не получился. Но обаятельного и общительного парня спортивная общественность Города знала и относилась к нему, с одной стороны, несерьезно, а с другой – с любовью.
Почти у каждого человека есть страсть к расследованию. Работа милиции и прокуратуры привлекает к себе пристальное внимание и критикуется столь же безапелляционно и авторитетно, как и работа футбольных тренеров. Известно, любой болельщик знает все ошибки, допущенные тренерами его любимой команды. Также известно, что следственные работники способны заблудиться в трех соснах, подолгу разыскивая преступника не там, где следует, не так, как следует, о чем им может рассказать любой человек, их делом интересующийся.
Уже на первых тренировках, в десять утра, о трагических событиях минувшего вечера рассказывалось со всеми подробностями, причем последних становилось с каждым часом все больше, и каким-то непонятным, мистическим образом детали и факты нацеливались на Павла Астахова.
Среди розыскников бытует поговорка: врет, как очевидец. Вранью этому множество причин. Во-первых, очевидец, как правило, видит крайне мало. Например: стояла машина, из подъезда вышел мужчина. Уже в разговорах с милицией очевидец начинает допридумывать. Человеку неловко, что видел так мало. У машины появляется цвет, в ней появляются люди. Вышедший из подъезда мужчина приобретает возраст, особенности фигуры. В милиции очевидец еще сдержан, но когда он встречается с приятелями, рассказ его приобретает объем, красочность и событийный ряд, которым мог бы позавидовать Дюма-отец. Следующий этап – рождение новых очевидцев. Приятели-слушатели, пересказывая услышанное, повествуют от первого лица. Зачем говорить, что я слышал, когда проще сказать: я видел.
Павел Астахов на тренировку не пришел. Он позвонил Краеву, сказал, что неважно себя чувствует, а в ответ на требование о немедленной встрече положил трубку.
Так и прошел этот день. В прокуратуре возбудили дело. В милиции собиралась и анализировалась информация. Спортсмены и тренеры все знали и пытались предугадать события. Слухи докатились до больших кабинетов. Многоопытные отцы Города отмалчивались, вздыхали, разводили руками и болезненно морщились. Наконец по одному серьезному телефону позвонили Kраеву и посоветовали срочно улететь в Москву, и, естественно, не одному. С другого, не менее серьезного аппарата позвонили подполковнику Серову, напомнили о социалистической законности, однако предупредили, что горячку пороть не следует. Никакое имя названо не было.
Подполковник предвидел все разворачивающиеся события за много ходов, еще ночью, у квартиры Лозянко, знал, кто позвонит и что скажет. Мудрый и честный подполковник не собирался прятаться за спину старшего оперуполномоченного МУРа, волею судеб оказавшегося в Городе. Он просто выдвинул Гурова чуть вперед. Слишком много было в Городе людей, которые звали подполковника Серова на «ты» и по имени. Некоторых он любил и не мог, застегнув мундир на все пуговицы, отвечать на вопросы официально. И хотя Гуров был и моложе, и младше по званию, разговаривать с ним, человеком сторонним, могли только несколько человек – начальник управления, прокурор и следователь. А они не могут позволить себе сказать лишнее, даже исподволь оказать давление.
Преступника необходимо выявить, собрать доказательства и предъявить в прокуратуру. А уж какая у преступника окажется фамилия и биография, для милиции значения не имеет. Оценкой личности убийцы, поисками смягчающих вину обстоятельств пусть занимаются следствие и суд. И на многочисленные звонки Серов отвечал заученно:
– Делом занимается майор Гуров. У меня Город, я не могу лезть в каждое дело. Нет, я не считаю его особенным. К сожалению, порой убивают. Извини, старик, – и опускал трубку.
На второй день
На второй день Астахов на тренировку пришел.
В раздевалке, как всегда пахнущей путом и сыростью, попримолкли и словно спохватились, заговорили громче обычного.
Краев выглянул из тренерской и пробасил:
– Паша? Спасибо, что заглянул, подь сюда на минуточку, – и дверь оставил открытой.
Когда Павел вошел, Краев, сидя за столом, кивнул на место напротив. Астахов не реагировал, стоял, спокойно смотрел на тренера. Краев потер поясницу и поднялся. Из-за полуприкрытой двери доносились голоса спортсменов. Краев и Астахов смотрели друг другу в глаза, молчали.
«Париж… Вена… Неужели ничего больше не будет? – подумал Краев. – Глупость, преступная глупость».
– Вера позвонила, сказала, что ты поехал к нему. – Краев говорил медленно, голос его оттягивало в хрип. – Тебя найдут мгновенно.
– Я у него не был, – спокойно ответил Астахов. – Действительно поехал. Очухался, позвонил из автомата. Мать ответила, что Нина вышла к подруге. Я прокатился по городу и вернулся. Можете проверить.
– Найдутся люди, которые проверят… – Краев взял Астахова за кисть, нащупал пульс, щелкнул секундомером. – Эх, Павлик, Павлик…
– Для этих людей я весь вечер с Верой был дома, – сказал Астахов. – Вера подтвердит.
– Вера что угодно подтвердит.
– А вам никто не звонил. Вы знать ничего не знаете. Ясно? – Лицо Астахова набрякло гневом, жилы вздулись. – Я не позволю связывать имя Нины со смертью этого подонка.
– Иди. – Краев махнул на Астахова рукой. – Тренировка не по графику. Разминка, все остальное – вполсилы.
Спортсмен вылетел, словно «облизнул» планку почти на шестиметровой высоте, казалось, на секунду застыл, затем начал падать. Выброшенный упругими матами, он взлетел навстречу побежденной планке и погрозил ей кулаком.
Под трибуной, поигрывая ядром, шел белокурый гигант и с добродушной улыбкой слушал еле поспевавшую за ним и порой переходящую на бег миниатюрную девушку, которая что-то горячо объясняла ему и ударяла кулаком в его могучую грудь.
Под трибуной, поигрывая ядром, шел белокурый гигант и с добродушной улыбкой слушал еле поспевавшую за ним и порой переходящую на бег миниатюрную девушку, которая что-то горячо объясняла ему и ударяла кулаком в его могучую грудь.
На трибуне сидел Гуров и наблюдал за происходящим. Он нашел взглядом Астахова, который с группой спортсменов направлялся в раздевалку.
Заслуженный мастер спорта… Чемпион СССР, Европы… мира… Олимпийских игр… Майор, ты забрался на чужой стадион. Может, разговаривать здесь не следует? Пригласить в кабинет? Нет, разговаривать с Астаховым нужно здесь. У него дома. В кабинете он наденет маску, встанет в позицию. Вызывали? Я вас слушаю. Вы меня в чем-то подозреваете? Это интересно. Спрашивайте. В общем-то, аналогичная ситуация может сложиться и здесь. Но на своем стадионе Астахов будет свободнее, невооруженным, более открытым. Надо его почувствовать, взглянуть на его естественные реакции. Какими они окажутся? Не стоит загадывать, надо сказать правду и выслушать ответ, а потом решать.
Гуров оглядел небольшой уютный стадион. «Все правильно, хорошо, что я пришел сюда, а не пригласил Павла к себе. Ему здесь вольготно, но в психологическом плане встреча проходить будет на моем стадионе, а любитель никогда не может выиграть у профессионала».
Сергей Усольцев и Арнольд Гутлин приехали во время тренировки. Гутлин, проводивший дни в замкнутом мире лаборатории, обожал бывать на стадионе. И необязательно на соревнованиях, даже интереснее вот так, в простой тренировочный день, когда никто не нервничает, можно взглянуть на чемпионов в их обыденном, рабочем состоянии. И кандидат наук уговорил кандидата в мастера поехать на тренировку. Усольцева, естественно, здесь знали, он тоже всех знал. Сергей разрешил приятелю заехать за ним. Не последним в их визите на стадион было желание взглянуть на Астахова, послушать, что говорят люди.
Сергей Усольцев в голубом адидасовском костюме – такие костюмы в Городе были еще только у Астахова и Краева, – довольно поглаживая себя по животу, здоровался, соблюдая субординацию. С Астаховым и Краевым за руку и поклон, улыбка почтительная, выжидающая. С мастерами, чемпионами области – как равный: похлопывая по плечу, улыбался чуть снисходительно. С остальными только поклон, улыбка рассеянная, случайная.
Арнольд Гутлин держался на втором плане, смотрел на всех чуть виновато, был готов поддержать любой разговор, словно все время извинялся за непрошеное вторжение в чужой дом. И хотя бывал здесь десятки раз, он не мог привыкнуть, что стадион – не лаборатория и на посторонних здесь смотрят без раздражения, привычно, в большинстве случаев просто их не замечая.
Сегодня Краев, а по его примеру и другие тренеры закрыли глаза на то, что большинство ребят работали с прохладцей. Все слишком взбудоражены, разговаривают либо неестественно громко, либо шепчутся, постоянно поглядывают на Астахова и неумело скрывают свое любопытство.
И только Павел Астахов сегодня как всегда. Спокойный, доброжелательный, но дистанционно сдержанный. Он привык к интересу окружающих, который последние три года вызывал на стадионах мира. Любопытные взгляды сопровождали его повсюду, только не здесь: дома его любили – своего, родного. Он – Паша, Павлик, шутливо – Чемпион, Сам, Лично…
Сегодня неожиданно произошло отторжение, он стал Павлом Астаховым, на которого смотрели с любопытством, сторонне.
Павел ничего не замечал. Или делал вид, что не замечает?
Усольцев с Краевым, стоя на пороге тренерской, решали хозяйственные вопросы, касающиеся спортинвентаря. Гутлин топтался неподалеку. Когда через раздевалку в душевую прошел Астахов, Усольцев прервал разговор, взглянул вопросительно:
– Как он?
– Нормально. А что? – Краев чуть надвинулся, смотрел цепко.
Усольцев не отстранился, глаз не опустил, молчал. И Краев, хотя возрастом значительно старше и заслугами в спорте Сергею не ровня, дуэль проиграл, отступил.
– Черт бы всех побрал! – пробурчал он. – Как в общей квартире… Бу-бу-бу… Людям делать нечего?
– В Городе убивают не каждый день, и Павел у нас один, – ответил Усольцев. – Не вызывали?
– А чего его вызывать?
– Вызовут, – уверенно сказал Усольцев. – Не смотри на меня волком. Я же не говорю, что Павел замаран. Но беседовать с ним будут обязательно.
– Ты мне пятьдесят комплектов даешь? – спросил Краев.
– Договорились.
– Спасибо. Будь здоров. – Краев ушел в тренерскую, дверь, правда, не закрыл, поостерегся.
Арнольд Гутлин шагнул к приятелю, дернул за рукав:
– Пойдем, неудобно, ведь не зоопарк…
Усольцев одернул рукав, бросил взгляд на часы.
– Рано, Арик, – сказал он, криво улыбнулся. – Лично для меня слишком рано. – И грубо спросил: – Тебе ясно?
Гутлин приятельствовал с Усольцевым около трех лет, но не мог привыкнуть к неожиданным перепадам, которые происходили в его настроении и поведении. Порой Сергей был рассеян, меланхоличен, в движениях медлителен. Через полчаса становился раздражителен и груб. Проходило немного времени, и это был уже иной человек: общительный, обаятельный, широкий.
Сейчас Усольцев пребывал не в духе, изображал добродушие, но лицо его то и дело передергивало, словно у него болела голова либо зуб и боль свою он тщательно от окружающих скрывал.
Гутлин на грубость приятеля, как обычно, не ответил, посмотрел на высокого мослатого парня, Сашу Перышкина, который развинченной походкой, пританцовывая, направлялся к ним.
– Здравствуйте, Сергей Трофимович, – сказал он одновременно и заискивающе, и развязно. – Вы наша опора и надежа, руководитель и вдохновитель.
– Денег нет. – Усольцев улыбнулся, голос же у него был сух.
– Сразу деньги, – обиделся Перышкин и тут же плаксиво продолжал: – Сережа, на неделю, вот так надо, – и провел пальцем по горлу. – Полтинник.
– Думаешь, мне приятно отказывать? – Усольцев вздохнул. – Потому и злюсь, нет у меня, а тебе надо, я знаю. Извини, Саша, – и взглянул душевно, доверительно и лживо.
– Я знаю, вы завсегда. – Перышкин понимающе кивнул, оглянулся, увидел уже вышедшего из душа одевающегося Астахова и, пританцовывая, двинулся в его сторону.
– Сережа, у меня есть деньги, – тихо сказал Арнольд Гутлин, взглянув виновато.
– Это хорошо. Деньги жить не мешают, – криво усмехнулся Усольцев, наблюдая за Перышкиным, который пританцовывал вокруг Астахова, но заговорить не решался.
– Так дай человеку, раз так нужно ему. – Гутлин вынул из кармана бумажник.
– Ты дурак, братец! – Усольцев взял бумажник, сунул его в карман Гутлину. – У меня тоже есть деньги. Давай сложим в одну кучку и подожжем.
Астахов причесывался перед зеркалом, вмонтированным с внутренней стороны дверцы шкафчика. Он выслушал невнятное бормотание Перышкина, вывел безукоризненный пробор, над висками зачесал волосы назад.
– Перышкин, тебе сколько лет? – Астахов убрал расческу, оглядел Перышкина, ответа явно не ждал. – Двадцать четыре, мы одногодки. – Астахов взял из шкафчика куртку, надел, опустил руку в карман. – Почему ты все время побираешься? Ты же мужик. – Он протянул Перышкину деньги, хлопнул по плечу, громко сказал: – Всем привет и хорошего аппетита! – и пошел к выходу.
Перышкин сунул деньги в карман и, пародируя походку Астахова, прошелся до двери.
– Клоун и дерьмо! – громко сказал кто-то.
Перышкин даже головы не повернул. Погладив карман, в котором лежали деньги, с надменной и брезгливой улыбкой он подошел к Усольцеву и Гутлину:
– Видали? Чемпион! Вы, Сережа, человек! Есть? Есть! Нет так нет.
– Мужчина должен протягивать руку, а не палец, – назидательно сказал Усольцев.
– Вот! А ему унизить обязательно! Так бы и швырнул ему в лицо эти деньги!
Неожиданно Арнольд Гутлин выдвинулся из-за плеча Усольцева и сказал:
– А вы догоните и швырните! – Он покраснел, тряхнул головой, очки скользнули на кончик носа. И, как у большинства стеснительных людей, вид у него был не воинственный, а смешной.
– И швырну, академик! – Перышкин двинулся к выходу. – Когда будут!
– Сергей! – Арнольд все еще пребывал в воинственном настроении. – Почему ты разрешаешь каждому… каждому, – он снял очки, глаза стали детскими, беспомощными, – проходимцу… – Махнул рукой, запал кончился.
– Арнольд, святая ты простота. – Усольцев обнял его за плечи. – Павел Астахов в нашей защите не нуждается. Он сам для себя и бог, и царь, и герой!
Гуров с Астаховым познакомились и шли между рядами пустых трибун. Когда они оказались рядом, то обнаружилось некоторое сходство и определенные различия. Оба высокие и стройные, русоволосые, голубоглазые. Астахов в движениях свободнее, пластичнее. Гуров походил на кадрового офицера в штатском, застегнутый пиджак и рубашка с галстуком лишь подчеркивали это. У Гурова черты тоньше, интеллигентнее, у Астахова проще, мужественнее.