Сердце Мэри сжалось от песенного речитатива Вилли. Она спросила:
— Как ты думаешь, каждый должен спускаться порой в нижний мир?
— Ты имеешь в виду — в поисках мудрости?
— Да.
— Конечно, нет. Там темно, нечем дышать, и скорей там можно испугаться до смерти, чем научиться чему-нибудь. Пусть классная комната жизни будет светлой и проветренной!
Мэри вспомнила визг тормозов и ужасный крик. Она должна рассказать об этом Вилли, раз она уже рассказала Джону. Теперь надо рассказать и Вилли. Но только от этого ей легче не станет, как стало легче тогда. И она знала, что сегодня она неуклюжа и неловка.
Она сказала:
— А ты научился там чему-нибудь?
— В Дахау? Конечно. Я научился, как согреваться, трясь об стену, как становиться почти невидимым во время обхода, как иметь долгие-долгие сексуальные фантазии…
— Извини, я дурочка.
— Нет, что ты, моя дорогая. Но просто лишь немногие инициации носят искупительный характер, и я сомневаюсь, что спуск в ад может чему-нибудь научить. Он только ускоряет уже существующий процесс и обычно означает деградацию. Видишь ли, в аду не хватает энергии, чтобы изменить что-то. Вот в чем смысл ада.
— Я думаю, по крайней мере, человек там узнает, кто он такой на самом деле.
— Даже не это. В конце концов, что такое — человек? Мы — тени, Мэри, тени.
— Я уверена, что ты там не деградировал.
— Перестань, перестань, это неподходящие разговоры для славной девушки в такой славный день.
— Вилли, ты займешься со мной немецким — позже?
— Если хочешь, дитя мое. Но зачем тебе немецкий? Он не так уж важен. Почти все важнее изучения немецкого.
— Но я бы хотела все делить с тобой, — сказала она, — твои воспоминания, твой язык, твою музыку, твою работу. И не могу. Я всего лишь, всего лишь женщина.
— Женщина, но это значит много.
— Нет, немного.
Она встала и подошла к окну. Подоконник запылился, и мертвая муха висела на паутине, свешиваясь с рамы. Мэри подумала, надо бы прибраться. Швейцарский бинокль, его серый кожаный футляр тоже запылился. Мэри рассеянно взяла его в руки. Сквозь магическое стекло она увидела край моря, маленькие волны с белыми завитками, разливающиеся среди камней. Потом она увидела две большие сгорбившиеся фигуры. Это были Дьюкейн и Пола, они сидели у воды и были явно увлечены своим разговором. Мэри раздраженно отложила бинокль.
— Мэри.
— Да, Вилли.
— Иди сюда.
Она вернулась, смутная, напряженная, и погрузила свои пальцы в его серебряную шевелюру.
— Мэри, я никогда не смогу жениться на тебе, я никогда не смогу жениться ни на ком.
Пальцы Мэри замерли. Потом она провела ими назад по волосам, ощутив легкую испарину его головы.
— Все хорошо, Вилли.
— Прости меня, моя дорогая.
— Все хорошо, я жалею, что встревожила тебя.
— Нет, ты не встревожила меня. Ты сделала мне много добра. Ты оживила меня.
— Я рада…
— Я теперь так много ем. Скоро я буду толстым, как Октавиен.
— Я рада. Я бы хотела, чтобы Кейт не болтала о нас так много.
— Она перестанет. Все будет как прежде.
— Тео будет счастлив. Он-то думал, что потерял тебя.
— Тео — осел.
— Все будет как прежде между нами. Она погладила его лоб, глядя через его голову на книжные полки. Она не хочет, чтобы все было как раньше. Она хочет великих перемен в своей жизни. Вдруг, как большой медведь, внутри нее поднялась сильная темная боль.
— Мэри, я тебя люблю. Я не хочу тебя ранить.
— Но я все равно ранена… — сказала она.
— Приободрись. Я ничего не могу дать тебе, кроме любви, малышка. Это единственная вещь, которой у меня много, малышка.
— Ладно, Вилли. Я виновата, что испортила то, что было. Я была дурой.
— Ты — божественная дурочка, и ты ничего не испортила.
— Это лето тянется бесконечно. Хоть бы оно уже кончилось! Прости, я говорю ерунду.
— Тебе нужен отдых.
— Да. Мне нужен отдых.
— Я думаю уехать отсюда, может быть, в Лондон.
— Правильно.
Что же случилось, думала Мэри. Она отошла от него с чувством ужаса, ощущая себя частью тела, отделенной от него — легко, неслышно, как во сне. Она знала, что радость, которую она от него получала, — странная радость, имеющая свою цель, исчезла. Драгоценные, двусмысленные возможности останутся для нее недостижимыми.
— Что такое?
— Мне так грустно, Вилли, так ужасно грустно.
Слезы хлынули из ее глаз, затопив лицо, как внезапный ливень. Желая их скрыть, она отошла к окну и опять взяла бинокль, утерев глаза. Она невидящими глазами смотрела в яркий круг света. Но через минуту она прижала бинокль покрепче к глазам.
— Вилли, там происходит что-то совершенно необычное!
33
— Пола.
— О, привет, Джон.
— Можно я пройдусь с вами?
— Да, конечно.
— Где близнецы?
— Плавают с Барби. Вон они там.
Три головы болтались в спокойном море, на которое полдневное солнце бросило золотистую дымку. Двое местных в сопровождении спаниеля с шумом ступали по гальке. Монроз, как пушистый шар, лежал на волнорезе, сощурив глаза и недоброжелательно наблюдая за спаниелем. Вдали Пирс и Минго стояли на кромке воды.
— Присядем?
Они сели на горячие камни. Пола натянула желтое платье на коленях. Рука Дьюкейна инстинктивно копалась в камешках, выискивая те, что попрохладнее, лежавшие в самом низу.
— Вы не возражаете? Он снял пиджак.
— Странно, что галька никогда не бывает совершенной сферической формы, — сказала Пола очень отчетливо, интонацией напоминая своих детей. Она изучала пеструю лиловатую гальку, а потом швырнула ее в море.
Он сейчас в Красном море, подумала она, плывет на север. Огромный, длинный Эрик, состоявший только из головы и лица, медленно рассекал воду, переплывая спокойное, несопротивляющееся море. Я должна полностью расслабиться, думала она. У меня не должно быть ни воли, ни своих намерений. Я должна просто претерпеть его.
Я встречу его в Лондоне, думала она. Захочет ли он спать с ней? Как это будет? Может быть, лучше встретиться с ним здесь? Но она не могла перенести мысли о том, что он окажется рядом с близнецами. Я должна быть разумной, думала она, разумной.
— Пола…
— Простите. Вы что-то сказали?
— В чем дело, Пола? И не говорите, что ни в чем. Вы тихо сходите с ума из-за чего-то.
— Неважно.
— Ну, ну, Пола. Всем это заметно. Скажите мне, в чем дело. Вдруг я сумею помочь.
Итак, всем это заметно.
— Вы не сможете, Джон. Я одинока как лунатик.
— Пола, вы расскажете мне.
Она смутно подумала — рассказать? Она вытащила другой камешек в форме несовершенного шара и кинула его вслед за первым.
— Пола, пожалуйста, моя дорогая…
Если бы я только могла рассказать об этом полностью холодно и объективно, — сказала она сама себе вслух.
— Да. Да, давайте, вы сможете. В чем дело? Просто скажите мне, что вас тревожит, начните.
— Это касается парня по имени Эрик Сирз.
— Кто он?
— Мой бывший любовник.
— О!
— Вы, наверно, думаете, как и все, что это я ушла от Ричарда. Нет, я не уходила. Ричард развелся со мной из-за моего романа с Эриком.
— Вы любили Эрика?
— Должно быть.
— Вы любите Эрика?
— Нет, не думаю.
— Вы видитесь с ним?
— Я собираюсь. Он возвращается из Австралии, чтобы встретиться со мной, чтобы вернуть меня.
— Только вы сами можете захотеть вернуться.
— Это несколько более сложно…
— Вас с ним что-то связывает?
— Да.
— Ребенок?
— Нет, нет. Это так ужасно. Я не могу рассказать.
— Но вы уже рассказываете.
— Вот так все случилось с Ричардом.
— Мне кажется, у самого Ричарда было много интрижек до того, как Эрик появился на сцене?
— Да. Ричард изменял мне. Но это не извиняет моей неверности. И даже не объясняет ее. Я просто на время обезумела.
— Какой он — Эрик? Чем занимается?
— Он — керамист. Большой блондин с бородой. По крайней мере, у него есть борода. Он — демон.
— Как это все случилось с Ричардом?
Пола глубоко вздохнула. Она почувствовала, как ее лицо уменьшилось, как будто порыв ветра уносил ее плоть куда-то. Она сказала:
— Они подрались…
Пола осознала огромную тишину всего вокруг. Солнце светило в чистую тихую воду, делая видимым каменистое дно. Очень далеко галька хрустела под чьими-то ногами. Прожужжал, спускаясь, аэроплан. На горизонте плескались купающиеся дети, их голоса почти полностью растворялись в зное, который навис над морем, как балдахин.
— Что же случилось? — сказал голос Дьюкейна очень, очень мягко.
— Это все случилось так неожиданно, — сказала она. — Это произошло у нас дома, в бильярдной. Вы знаете, нет, наверно, вы не знаете, у нас дома в Челси есть бильярдная в пристройке за домом. Ричард иногда играл. Там есть дверь, ведущая в сад. Однажды вечером Ричард объявил вдруг, что уезжает в Париж по делам. Думаю, он сказал это, чтобы поймать меня в ловушку. Конечно, я говорила ему об Эрике. Я рассказала о нем сразу же — холодно и равнодушно, и он был равнодушен, это его не волновало. Я совершенно не представляла, что он может ревновать. Я даже подумала, что он испытал некоторое облегчение. Эрик пришел ко мне тем вечером. Это было глупо с моей стороны, но он очень настаивал. Он никогда не был у нас прежде. Наверно, ему просто интересно было взглянуть на дом Ричарда. Мы разговаривали в холле. Кажется, мы собирались как раз уходить и перебраться к Эрику. Потом вдруг мы поняли, что Ричард вошел из сада в бильярдную, что он стоит в темноте и слушает. Как только я услышала шум, я поняла, что случилось, и зажгла свет. Эрик и Ричард раньше не встречались. Мы втроем стояли в бильярдной, и Эрик вдруг начал произносить что-то вроде речи. Он, желая выйти из положения, хотел, было, протянуть руку. Но только поднял ее. И тут Ричард просто прыгнул на него. Эрик — крупный мужчина, но Ричард служил в десанте, и он умел драться, а Эрик — нет. Он ударил Эрика по шее, и, кажется, тот был оглушен. А потом, Бог знает как, это было все так быстро, он швырнул Эрика к стене и перевернул на него бильярдный стол.
— Что же случилось? — сказал голос Дьюкейна очень, очень мягко.
— Это все случилось так неожиданно, — сказала она. — Это произошло у нас дома, в бильярдной. Вы знаете, нет, наверно, вы не знаете, у нас дома в Челси есть бильярдная в пристройке за домом. Ричард иногда играл. Там есть дверь, ведущая в сад. Однажды вечером Ричард объявил вдруг, что уезжает в Париж по делам. Думаю, он сказал это, чтобы поймать меня в ловушку. Конечно, я говорила ему об Эрике. Я рассказала о нем сразу же — холодно и равнодушно, и он был равнодушен, это его не волновало. Я совершенно не представляла, что он может ревновать. Я даже подумала, что он испытал некоторое облегчение. Эрик пришел ко мне тем вечером. Это было глупо с моей стороны, но он очень настаивал. Он никогда не был у нас прежде. Наверно, ему просто интересно было взглянуть на дом Ричарда. Мы разговаривали в холле. Кажется, мы собирались как раз уходить и перебраться к Эрику. Потом вдруг мы поняли, что Ричард вошел из сада в бильярдную, что он стоит в темноте и слушает. Как только я услышала шум, я поняла, что случилось, и зажгла свет. Эрик и Ричард раньше не встречались. Мы втроем стояли в бильярдной, и Эрик вдруг начал произносить что-то вроде речи. Он, желая выйти из положения, хотел, было, протянуть руку. Но только поднял ее. И тут Ричард просто прыгнул на него. Эрик — крупный мужчина, но Ричард служил в десанте, и он умел драться, а Эрик — нет. Он ударил Эрика по шее, и, кажется, тот был оглушен. А потом, Бог знает как, это было все так быстро, он швырнул Эрика к стене и перевернул на него бильярдный стол.
— Господи! — тихо сказал Дьюкейн.
— Вы знаете, сколько весит бильярдный стол, — сказала Пола. Она говорила каким-то педантичным голосом. Ее взгляд сосредоточился на каком-то камешке под водой.
— Стол упал боком на ногу Эрика, а столешница распластала его по стене. Он начал вопить. Мы с Ричардом пытались поставить стол на место. Это была необыкновенная сцена. Мы не сказали ни слова друг другу, а просто тащили стол на себя с разных сторон. Эрик продолжал визжать. Затем стол удалось оттащить немного от Эрика, он потерял сознание, а Ричард вынес его на воздух. Он практически потерял сознание от боли. Я позвонила в скорую помощь.
Пола замолчала.
— Что же произошло потом? — спросил Дьюкейн тем же, почти шепчущим голосом.
— Я поехала с ним в больницу. Ричарда в следующий раз я увидела уже только на бракоразводном процессе.
— Эрик сильно пострадал?
— Не было серьезных повреждений внутренних органов, — сказала Пола своим педантичным голосом. — Но одна нога была совершенно раздавлена. Ее пришлось ампутировать.
Она добавила:
— Мы сказали, конечно, что это был несчастный случай.
После паузы Дьюкейн сказал:
— Понимаю. А что потом?
— Что ж, потом я оставила и Эрика тоже. Я не могла вернуться к Ричарду, это мне даже в голову не приходило, и потом он же сам написал мне о разводе сразу на следующий день. Я думаю, ему также трудно было вынести все это, как и мне. И я не могла оставаться с Эриком. То, что он стал калекой по вине Ричарда, сразу убило все. Я почти возненавидела его, и ему было также неприятно видеть меня. Все это некоторое время казалось невозможным осознать и пережить. Я дала Эрику уйти, и он ушел как-то автоматически. Я продолжала видеться с ним, но это было похоже, как если бы мы играли роли в какой-то кошмарной пьесе. А потом он известил меня, что уезжает в Австралию. Мы оба были, наконец, свободны.
— А потом?..
— А потом он написал оттуда, что он встретил на корабле совершенно чудесную девушку и собирается на ней жениться. Я почувствовала большое облегчение. Потом я о нем ничего не знала, но вот примерно четыре недели назад я получила письмо. Он пишет, что так и не женился и что только я одна — вот все, что ему нужно в этом мире, и что он возвращается. Его корабль прибывает на следующей неделе.
— Вы боитесь его, — сказал Дьюкейн.
— Да, я всегда боялась его немного. Смешно, я никогда не боялась Ричарда, хотя в Ричарде склонность к насилию явно больше.
— Вы сказали, что Эрик — демон.
— Да. Это странно, потому что он кажется просто нелепым. Сначала я так и смотрела на него как на абсурдного человека, что-то вроде переигрывающего актера. Но в нем есть, в буквальном смысле слова, магнетизм, животная сила, которой может обладать только глупый человек. Не то чтобы Эрик был глуп, просто это не имеет ничего общего с умом, по крайней мере — с разумностью. Это почти физическое свойство. Возможно, оно-то и привлекло меня. Эрик был первозданен как земля, как море. Для меня он всегда ассоциировался с морем.
— Вы совсем не хотите видеть его?
— Нет. Но я должна. Я должна… претерпеть это опять.
— Могу понять, — сказал Дьюкейн, тщательно выбирая слова, — что вам кажется, что вы будто должны ему что-то. Это как союз по расчету…
— Вот именно. Как союз на крови. Я думаю, ему кажется, что над ним нависли чары, которые одна я способна расколдовать. Его жизнь превратилась в кошмар, и я одна могу освободить его от этого. Вот почему я должна увидеть его и увидеть наедине.
— Вы действительно верите, что можете помочь ему, зная, что не любите его? Или вы думаете, что сможете опять полюбить его?
— Нет! Не знаю, смогу ли я помочь. Порой мне кажется, что он хочет каким-то образом поквитаться со мной. Иногда целыми днями, часами я думаю о том, что он возвращается с целью убить меня. Или, может быть, он удовлетворится, просто унизив меня, так или иначе. Я просто не знаю, что произойдет. Все, что я знаю, пусть случится, чему суждено, на будущей неделе.
Дьюкейн, нахмурившись, смотрел на морское сияние.
— Кто еще знает эту историю?
— Никто. Только Ричард и Эрик.
— Почему вы держали это в тайне?
— Гордость, — неуверенно сказала она.
— Да. А это превратило все это в настоящий ужас. Вы заразились демоническим началом Эрика.
— Знаю. Когда это все произошло, все рухнуло. И рухнуло, главным образом, мое представление о себе, о своей цельности. Это странно. И вот почему я не пыталась предотвратить развод с Ричардом. Что-то во мне сломалось во время этой сцены в бильярдной. Случилось так, будто чувство вины превратилось в осязаемый предмет и вошло внутрь меня.
— Вы должны избавиться от этого чувства, Пола. И не только ради Эрика, а ради себя самой.
— Может быть, но когда Эрик приедет…
— Вы должны употребить свой здравый смысл. Я понимаю ваши чувства. И, само собой, вы должны повидаться с ним с глазу на глаз. Но потом вы должны погрузить его в здоровую атмосферу. Вокруг вас должны быть другие люди. Он познакомится с вашими друзьями и поймет, что вам есть на кого опереться, что у вас есть свой собственный мир. Я собираюсь в Лондон на следующей неделе…
Послышался резкий хруст гальки, и чья-то тень скользнула рядом с ними, как ящерица. Это был дядя Тео.
Тео выглядел бледным и сухим на ярком солнце. Большой круглый купол его черепа нависал над его сморщенным собачьим личиком, как шлем. Он смотрел на них, сморщившись, со слегка насмешливым неодобрением. Он сказал:
— Пола, вот письма для вас. Три письма упали на камни. Он поколебался, как бы ожидая приглашения остаться, но тут же быстро отошел и, сгорбясь, с шумом ступая по гальке, удалился прежде, чем Дьюкейн успел произнести:
— О, Тео…
Пола смотрела ему вслед.
— Он кажется таким подавленным в последнее время. Хотела бы я знать, что происходит в его голове? Бедный Тео. Джон, я бы хотела, чтобы вы серьезно поговорили с ним. Пусть он вам скажет, в чем дело. Вам-то он скажет.
Дьюкейн издал легкий смешок.
— О, — Пола взглянула на письма. — Одно от Эрика. Он уже в Суэце.
— Лучше прочтите побыстрей, — сказал Дьюкейн. Он отвернулся, щуря глаза против света, стараясь разглядеть купающихся детей. Он заметил, что уже начался прилив, по тому, что лиловатые водоросли, видимые только в это время, сейчас как будто потемнели в чистой зеленоватой воде, приблизившейся на несколько шагов к месту, где сидели он и Пола. Бесцельно озабоченный Тео медленно уменьшался, удаляясь все дальше.
Через минуту Дьюкейн услышал странный звук рядом. Он обернулся и увидел, что Пола закрыла лицо рукой. Ее плечи вздрагивали.
— Что стряслось, Пола?
Пола продолжала трястись, из-под прикрывающей лицо руки слышался низкий хриплый звук. Другой рукой она протянула ему письмо Эрика. Дьюкейн прочел:
«Морания»
Суэц
Моя дорогая Пола,
Сразу скажу тебе, чтобы не ходить вокруг да около: я встретил на корабле совершенно потрясающую девушку и собираюсь жениться на ней. Как неожиданна жизнь! Мне казалось, что судьба моя управляется богами. Но как часто они действуют неожиданно! Я хотел вернуться в Англию потому, что мне казалось, я тебе нужен. Но каким незначительным кажется все это теперь. Прости, что я так выражаюсь, но чем яснее я говорю, тем лучше для тебя. То, что я принимал за желание видеть тебя, было на самом деле охотой к перемене мест или магнетизмом моей судьбы, влекущей меня назад. Все сложилось совершенно чудесно. Мы сейчас покидаем корабль и вылетаем в Каир. (Если помнишь, я всегда мечтал поглядеть на пирамиды). А после мы вылетаем в Нью-Йорк и в Чикаго с целью познакомиться с родственниками Анжелики. (Ее отец случайно оказался большим человеком в мире искусства, и у нее куча денег, что, конечно, неважно, и я об этом и не догадывался поначалу. Она — великолепный человек).