— Хорошо, — сказал Биран. — Да, я все еще люблю свою жену. Нельзя забыть такую женщину, как Пола. А теперь, когда я удовлетворил ваше странное любопытство, может быть, мы вернемся к интересующему нас делу.
— Но это дело тоже имеет отношение к заданному мной вопросу, — сказал Дьюкейн. — Вы не думали вернуться к Поле?
— Нет, конечно, нет.
— К Поле и близнецам?
— Нет пути назад к Поле и близнецам.
— Почему назад? Может быть, вперед? Они не остались только в прошлом.
— Точней говоря, Пола писала мне довольно давно. У нее своя жизнь. Могу я узнать причину ваших удивительно неуместных вопросов?
— Уместных, уместных. Не давите на меня. Я чувствую себя очень усталым. Налейте себе еще.
Дьюкейн подвинул свой стул поближе к огню и отхлебнул пахнущий вермутом джин.
Биран, ходивший по комнате, подошел к креслу напротив, оперся на него и с удивлением воззрился на Дьюкейна.
— Бы служили в десантных частях, — сказал Дьюкейн. Он посмотрел на стройную фигуру Бирана, его напряженное, слегка подергивающееся лицо под сухим шлемом волос.
— Ваш ум сегодня блуждает в разные стороны, — сказал Биран.
— Этот случай с Эриком Сирзом. Это именно из-за него вы чувствуете невозможность вернуться к Поле?
— Господи Боже! Кто рассказал вам об Эрике Сирзе?
— Пола.
— Ах, она. Интересно. Что ж, это вроде препятствия. Если изувечишь любовника жены и лишишь его ноги…
— Это преследует вас в ночных кошмарах?
— Я бы так не сказал. Но это, конечно, из того разряда событий, которые меняют отношения, меняют психологию.
— Я знаю. Пола тоже так чувствует.
— Кроме того, Пола ненавидит меня.
— Нет. Она все еще любит вас.
— Об этом она вам тоже сказала?
— Да.
— Господи! Зачем вы лезете во все это, Дьюкейн?
— А вы не понимаете?
— Нет.
— Вы сказали, что я командую и могу ставить свои условия. Хорошо, вот мое решение. Я умолчу обо всем, если вы сделаете хотя бы попытку вернуться к Поле.
Биран отвернулся и подошел к окну.
Дьюкейн начал говорить быстро и взволнованно слегка извиняющимся тоном:
— Я помню, как вы сказали — «черт побери, мой долг», и сейчас я думаю, что вы были совершенно правы и что есть другой долг. Я не хочу ломать вашу жизнь. Зачем мне это? Это не спасет ни бедного Рэдичи, ни бедную Клодию. А что касается закона, то человеческий закон — лишь грубое приближение к справедливости, и он слишком грубый инструмент, чтобы оперировать им в той ситуации, в которой вы оказались. Это не значит, что я разыгрываю роль Бога, просто это дело было мне поручено, и я сделал что мог. Я хочу, чтобы оно закончилось, не принеся новых бедствий. Что же касается расследования, я знаю ответ на все вопросы и я доложу о них, не вдаваясь в ненужные детали. Мысль о Поле пришла по вдохновению, помимо всего, как удачное предположение… Она, конечно, любит вас, так почему же не попытаться? Я прошу вас только попытаться. — Дьюкейн встал и резко поставил стакан на каминную полку.
Биран подошел и чуть отклонился назад. Он пробормотал:
— Выбор у меня небольшой, правда?
— Ну, у вас есть выбор и нет его, — сказал Дьюкейн. — Могу вас заверить, что я все равно сохраню все в тайне. В любом случае, как бы вы ни поступили. Но так как вы джентльмен…
— Вы — сумасшедший. Это будет ужасно. Не могу понять, почему это вам кажется такой хорошей мыслью.
— Я говорил с Полой об этом, конечно, в общих словах. Я не рассказал ей все это. И я думаю, что она хотела бы начать все снова. Она тоже не смогла оставить вас в прошлом.
— Несомненно, вы находите это странным, — сказал Биран. Он встал и посмотрел в огонь. Затем он сказал: — Хорошо, Дьюкейн, хорошо. Я попытаюсь, только попытаюсь. Бог знает, что получится.
— Хорошо. Вы сами иногда думали о примирении?
— Да, но только как о фантазии. Когда двое довольно упрямых людей расстаются так, как мы расстались…
— Я знаю. Вот почему мне показалось, что deus ex machina[22] будет тут нелишним.
— Я думаю, вы довольны собой. Хорошо. Но вдруг окажется, что Пола и видеть меня не может. И не могу себе представить, что я превращусь в идеального, верного мужа.
— Нет, вы останетесь таким же негодяем, как раньше.
Биран улыбнулся и взял свой стакан.
— Удивлен, что вы, наоборот, не хотите спасти Полу от моих лап. Забавно, я привык думать, что, возможно, вы и Пола… Это меня очень мучило. Сама мысль, что кто-то рядом с Полой, невыносима для меня, но если бы это были вы, было бы еще хуже…
— Что ж, если вы не хотите, чтобы вокруг нее вертелись другие мужчины, вы должны сами приударить за ней. Между прочим, я добавляю еще условие. Вы должны рассказать Поле все.
— О Рэдичи и так далее?
— Да. Конечно, тогда право Полы отвергнуть вас. Но я не думаю, что она так поступит. Вот, это мне больше не нужно. Держите.
Дьюкейн протянул Бирану предсмертную записку Рэдичи.
Биран положил его на каминную полку. Он сказал:
— Я думаю, было бы умнее, если бы вы рассказали Поле. Я имею в виду — просто изложили бы факты. Тогда она решит, хочет ли она меня видеть. Она должна решать в любом случае.
— Не думаю, что так будет лучше. Но хорошо, я расскажу ей. Как вы думаете, ей лучше будет приехать сюда для встречи с вами или вы поедете в Дорсет?
— Пусть она решает это. Хотя… Нет, в городе будет лучше. Я еще не готов посмотреть в глаза близнецов.
Дьюкейн засмеялся.
— Близнецы поистине великолепны. Я думаю, вы поймете, что они простили вас. Больше мне сказать нечего, остается только пожелать вам удачи.
Биран прикусил нижнюю губу, отчего лицо его стало еще асимметричнее.
— Мне кажется, это что-то вроде шантажа.
— Думаю, да.
— Думаю, я могу забрать это с собой на всякий случай.
— Биран положил в карман признание Рэдичи. Оба рассмеялись.
— Я напишу вам после разговора с Полой, — сказал Дьюкейн.
— Спасибо. И спасибо за все.
Они направились к входной двери. Когда они дошли до нее, Биран притронулся к плечу Дьюкейна. Дьюкейн торопливо протянул ему руку, они пожали друг другу руки, избегая смотреть в глаза. И через мгновение Биран был уже на улице.
Дьюкейн устало наклонился, поднимая письма с коврика. Он побрел обратно в гостиную и поворошил угли в камине. Он заметил, что с мебели не стерта пыль. Где этот проклятый Файви? Его острое чувство жизни угасло, и внутри опять леденел снежок. Он, наверно, приобрел какую-то хроническую болезнь, и она не замедлит вскоре проявиться. Он дрожал и вдруг заметил, что зубы стучат.
Он с таким странным нетерпением ждал встречи с Бираном. Но она пролетела как во сне. Он, действительно, теперь не считал Бирана негодяем. Он неизбежно кончил тем, что тот стал нравиться ему. Но напряжение, связывавшее их, ослабло. Больше Биран ему не нужен. И если Биран вернется к Поле, ему все равно всегда будет неприятно вмешательство Дьюкейна, и он будет считать это очередным проявлением власти. Биран будет избегать его, а если он воссоединится с Полой, то и она будет избегать его. Дьюкейн вздохнул. Он бы хотел сейчас поговорить с кем-нибудь сострадательным — с Мэри Клоудир, например, ему был нужен утешитель. Он хотел стремиться к чему-то новому. Он сел и стал просматривать письма.
Одно было от Кейт, другое от Джессики, а третье было надписано незнакомым почерком. Его и открыл Дьюкейн первым. В нем было следующее:
«Дорогой Джон,
Я думаю, вам интересно, что сталось с малышкой Джуди, я чувствую, что должна написать и рассказать вам все. Раз вы были так добры ко мне, я это ценю. Вы изменили мою жизнь, Джон, хотя и не думаю, что вы меня обратили и заставили исполнять Десять заповедей. Вы познакомили меня с тем, кто мне нужен. И не думайте, что вы поступили плохо — хотя вы относитесь к супружеским узам гораздо серьезнее, чем я, это у вас оттого, что вы неженаты. Я все равно собиралась бросить Питера, и тут Гивен вошел в мою жизнь той ночью, когда он вез меня домой от вас, и хотя мы только что познакомились, нам сразу стало понятно: мы созданы друг для друга и мы вместе уедем куда-нибудь. Попробуйте угадать — куда! На корабле в Австралию! У нас как раз хватило денег на билет. Гивен, как и я, наполовину валлиец, наполовину австралиец, значит, мы поступаем правильно, он собирается отвезти меня туда, где родился, там его отец торгует машинами и устроит нас, так что порадуйтесь за меня! Ну, вот и все, я рада, что познакомилась с вами, и мне жаль, что между нами ничего не было. Но об этом молчу, поскольку Гивен — страшно ревнивый! Я пошлю вам открытку с Сиднейским мостом.
Ваша верная Джуди».Дьюкейн не сразу понял, что Гивен — это многолюбивый Файви. Что ж, он надеялся, что Джуди не разочаруется в нем. Возможно, что Файви встретил, наконец, свою половинку. А он должен сейчас искать нового слугу. Нужно выбирать теперь с гораздо большей осторожностью. Только через неделю Дьюкейн обнаружил, что его самые дорогие запонки исчезли вместе с Файви, а с ними и кольцо с печаткой, принадлежавшее его отцу. Он не сердился на Файви из-за запонок, но кольца было жаль.
Потом он вскрыл письмо от Джессики:
«Мой дорогой Джон.
Прости, что не ответила на твои многочисленные письма, телеграммы и так далее и что не подходила к телефону и не открывала дверь. Как тебе, возможно, известно, я узнала о Кейт. Что тут скажешь! Я очень потрясена тем, что ты считал необходимым лгать мне. Если ты желал пощадить мои чувства — это был неправильный путь, ведь узнать обо всем было еще хуже! Я ненавижу фальшь и обман, думаю — ты тоже. Поэтому сейчас тебе, наверно, легче оттого, что все открылось. Наша связь теряет теперь смысл. Ты столько раз сам говорил это, а я была идиоткой и не соглашалась. Ты знаешь, я думала, что я тебя очень сильно люблю, но — странная вещь — я ошибалась. Надеюсь, я не причиню тебе боли этими словами. Но, скорей всего, ты чувствуешь такое огромное облегчение оттого, что избавился от меня, что это тебя не уязвит. Конечно, мне грустно от всего этого, но далеко не так, как было два года назад. Так что не беспокойся обо мне. Я столько плакала, но теперь перестала. Лучше не отвечай на мое письмо, я еще не исцелилась полностью, и вид твоего почерка может расстроить меня. Будь счастлив с Кейт. Я действительно желаю тебе этого или скоро буду в состоянии желать. Пожалуйста, не пиши и не звони. Удачи.
Джессика».Дьюкейн бросил письмо в огонь. Любовь Джессики представилась ему как прекрасное и трогательное, чистое творение ее души. Он не чувствовал никакого облегчения при мысли о том, что она почти «исцелилась». Он постыдно играл ее преданностью, такой невыносимо чистой. Вздорные ссоры, сотни объяснений сотен моментов сейчас ушли навсегда и скоро сотрутся из памяти. А в памяти остался приговор высшей инстанции: он лгал, он все портил, и у него не было достоинства, которое было бы сравнимо с тем достоинством, с каким она просто любила его. Он открыл письмо Кейт.
Дорогой Джон,
Я верю и надеюсь, что ты чувствуешь себя хорошо и тебе не повредило это ужасное приключение. Нелегко понять, как писать тебе, но я думаю, ты ждешь от меня слов. Столько всего случилось сразу.
С тех пор, как я открыла письмо, которое ты просил меня не открывать, я очень много думала о тебе и обо мне, и в результате я почувствовала неудовлетворение самой собой. В моей природе — всегда желать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы, но это не всегда получается. Я была уверена, что наши отношения — такие странные, такие неопределенные и в то же время крепкие, можно было построить так, чтобы нам было приятно, и никто бы не страдал. Но механизм любви имеет такие причудливые энергии, и к тому же (прости, что пишу об этом) я слишком верила, что ты не станешь водить меня за нос в том, что касается определенной темы. Признаюсь, открытие, что у тебя есть другая связь, было для меня очень тяжелым переживанием. Как я не раз говорила, разумеется, у меня нет на тебя прав. Может быть, нашей ошибкой было считать, что мы можем чем-то пользоваться и не иметь при этом чувства собственности. И если бы я раньше знала, что у тебя есть такие близкие отношения с кем-то, я бы не позволила себе так сильно любить тебя. Хотя теперь мне кажется просто идиотской мысль о том, что я могу сохранить тебя, такого привлекательного, не будучи ни твоей женой, ни твоей любовницей. Но именно этого я хотела. Ты сочтешь меня дурой. Во всяком случае, теперь мне кажется, что немного отойти в сторону друг от друга будет для нас правильным, и, к счастью, так и выходит — чисто автоматически. Ты, возможно, почувствуешь облегчение, так как избавишься от запутанности наших отношений, в которых виновата я сама. Будь счастлив с Джессикой. Неуместно было бы сказать: «чувствуй себя свободным», поскольку я никогда не связывала тебя, и все же мы были связаны. Но это прошло. Разумеется, что ты можешь приезжать в Трескомб по-прежнему. Октавиен посылает привет и присоединяется ко мне в надежде скоро тебя увидеть.
Кейт.Дьюкейн бросил страницу за страницей в огонь. У Кейт был такой размашистый почерк, что ее письма всегда занимали несколько страниц. Он подумал, как не идет женщине этот особый негодующий тон и как трудно даже и умной женщине скрыть его. Потом он спросил себя: с кем я обошелся более жестоко — с Кейт или Джессикой? Ответ было нетрудно найти. Джессика любила его больше. И только его раздувшееся «я», в конце концов, волновало его. Дьюкейн лениво взял кусок бумаги, оставшийся на столе. Это была криптограмма Рэдичи. Он смотрел на нее, ни о чем не думая. Потом он стал изучать ее более пристально. Что-то в центральной ее части показалось ему странно знакомым. Затем Дьюкейн вспомнил. Центральная часть квадрата состояла из латинских слов — они были частью старинной христианской тайнописи.
Этот элегантный магический квадрат можно читать во всех направлениях, по горизонтали и по вертикали, он состоит из букв, которые, плюс еще А и О (Альфа и Омега), составляют первые два слова Господней молитвы.
Кто придумал, кто выцарапал таинственную надпись на какой-нибудь подземной стене, кто произнес это заклинание, чтобы вызвать силы, более зловещие и, может быть, более реальные, чем христианский Бог? И что заставило Рэдичи присвоить ее мощь и сделать своим талисманом? Дьюкейн изучал буквы, шедшие вокруг квадрата. Опять дважды повторяются А и О, только перевернутые. Там было написано «Рэдичи Pater Dominus».[23]
Дьюкейн бросил бумагу. Он чувствовал себя разочарованным, тронутым и потрясенным. В эгоизме, с каким Рэдичи присвоил себе эту латинскую формулу, было что-то школьническое и трогающее. Такие штуки вырезают порой перочинным ножом на партах. Наверно, любой эгоизм, когда он наивно выходит наружу, кажется ребячливым. Дьюкейн чувствовал пронзительную жалость к Рэдичи. Разгадка тайнописи была равносильна разговору с ним, но какому-то странному и шутовскому. В конце концов, машинерия зла, перевернутый крест, зарезанные голуби — все казалось пустым и инфантильным. И все же Рэдичи был мертв, и разве не настоящие силы зла довели его до двух насильственных актов? Дьюкейну чужд был этот мир. Он видел там только гротеск и детскость, а то, что казалось пугающим, было ограниченным, мелким. Возможно, там были духи, возможно, злые духи, но все они были какими-то мелкими. Большое зло, чудовищное зло, которое разжигало войны и закабаляло в рабство, порождало бесчеловечность людей к другим людям, коренилось в холодной, осознающей себя немилосердной эгоцентричности самых обыкновенных людей, таких, как Биран и он сам.
Дьюкейн встал и прошелся по комнате. Сцена решительно опустела. Файви ушел, Биран ушел, Джессика ушла, Кейт ушла, Пола ушла. Он посмотрел на себя в зеркало. Его лицо, о котором он думал, что оно «тощее», казалось сейчас совсем изможденным и худым, он заметил, что волосы его жирны, а посредине лба — унылая белая прядь. Глаза его были водянистыми и пожелтели. Нос блестел и покраснел от солнца. Он хотел кого-нибудь, кого-нибудь. Ему нужно было побриться.
Он сказал себе: эта эра моей жизни подошла к концу. Он достал писчую бумагу, сел и начал писать.
«Мой дорогой Октавиен,
С большим сожалением сообщаю тебе, что вынужден уйти в отставку…»
38
Упаду ли я в обморок, когда увижу его? — спрашивала себя Пола.
Было идиотизмом встречаться в Национальной галерее. Он написал ей открытку и предложил встретиться около Бронзино. Пола была тронута. Но все равно это была глупая идея в стиле Ричарда. Если бы он послал письмо, а не почтовую карточку, она могла бы предложить другое место. Но так она просто послала открытку в ответ со словом «да». К счастью, в этот довольно ранний час вокруг не было никого, кроме служителя в соседнем зале.
Пола пришла слишком рано. Так как Ричард, с характерной для него необдуманностью, предложил встречу ранним утром, она вынуждена была переночевать перед этим в отеле. Она не хотела остаться ни с Джоном Дьюкейном, ни с Октавиеном и Кейт. Она ничего даже не сказала Октавиену и Кейт. Она нуждалась в том, чтобы побыть наедине с собой. Она не спала. Она была не в состоянии заставить себя позавтракать. Она сидела ломая руки в холле отеля и смотрела на часы. Потом ей пришлось побежать в туалет, ей показалось, что сейчас ей станет плохо. Наконец она выбежала из отеля и поймала такси. И вот теперь осталось ждать полчаса.
Я могу потерять сознание, подумала Пола. Она чувствовала слабость, ей казалось, что черный балдахин подвешен над ее головой, а его нижние кисти колебались прямо у нее перед глазами. А вдруг эта чернота рухнет на ее тело? Оно будет дрожать и извиваться, прежде чем она полетит вниз головой в глубокую шахту. Она почувствовала головокружение и чуть не упала. Она осторожно подошла к квадратному кожаному сиденью в центре зала и села.