Эпинэ закрыл глаза и прибавил шагу. Талигойцу безумно хотелось повернуть назад, но он шел довольно долго, и выход или, наоборот, тупик наверняка были уже близко. Глупо метаться туда-сюда из-за какой-то грязи. Прошагав некоторое время вслепую, Робер решил оглядеться. Вокруг по-прежнему вздымались унылые стены, на которых какой-то мерзавец изобразил пегую кобылу, причем со всеми подробностями. Это была уже не семейка гнилостных пятен, а самая настоящая живопись, причем великолепная. Можно было сосчитать каждую волосинку в гриве или хвосте; при этом неведомый мазила не озаботился нарисовать под ногами проклятущей скотины хотя бы травку – толстая пегая лошадь деловито шагала прямо по грязной, облупившейся стене. Робер сжал зубы и пошел дальше, стараясь не глядеть по сторонам, но изображение словно бы шагало рядом, возникая то справа, то слева.
Если бы кто-то когда-то сказал Иноходцу Эпинэ, что его испугает кобыла, тем более нарисованная, он бы расхохотался, но теперь талигойцу было не до смеха. Робер старался не смотреть и все равно видел проклятую фреску, а коридор становился все у́же. Еще немного, и придется коснуться сырых стен, на которых перебирала ногами пегая тварь. Почему говорят, что несчастье приносят вороные жеребцы? Черномазый демон Рокэ Алвы казался куда приятнее. Стены подступили еще ближе, и Робер остановился. Пусть это трусость и глупость, но он возвращается.
Талигоец прошел с полсотни шагов, когда понял, что пегая кобыла тоже повернулась. Это было невозможно, но это было. Нарисованная лошадь шла с ним. Эпинэ бросился назад – ничего не изменилось: лобастая башка с длинной светлой челкой снова смотрела в ту же сторону, что и его собственная. Куда бы он ни шел, стены будут сужаться, а намалеванная тварь будет брести рядом, да если бы брести, это было бы не так страшно. Когда Робер стоял, он прекрасно видел, что рядом с ним фреска, размером с настоящее животное. Стоило сделать шаг, как изображение перемещалось, и уловить это мгновение Эпинэ не мог.
Лошадь не пыталась сойти со стены, на первый взгляд в ней не было ничего страшного – упитанная, даже слишком крестьянская скотинка, дворянин на такую и не взглянет! Эпинэ пробормотал молитву, потом выругался. Не помогло ни первое, ни второе. Стены были высокими и гладкими, в них не было ни единой щелки, это даже не кладка, это цельный… камень? Иноходец предпочел бы умереть, но не дотрагиваться до грязноватой плиты, а вот стены были не прочь дотронуться до него. Робер чувствовал, что они сближаются. Медленно, по волоску, но сближаются. Эпинэ схватился за ножны – они оказались пустыми. Он не сможет умереть от чистой стали, его сплющат каменные ладони.
Теперь талигоец бежал, бежал, стараясь не думать о пегой кобыле, которая по-прежнему находилась сбоку. Он бежал и стоял на месте, а может, это стены бежали вместе с ними, не забывая сближаться. Когда Робер в первый раз невольно коснулся чего-то холодного и шершавого, он заорал, заорал изо всех сил, как кричат в застенках, а потом его руку сжала чья-то рука, горячая и сильная.
– Не самое приятное место для прогулок, маркиз, я едва вас отыскал.
– Рокэ!
– Воистину. Вот уж не думал, что вы заберетесь так далеко.
– Где мы?
– Здесь, – сощурил глаза Ворон. – Вы здесь и вы есть. Запомните это, Повелитель Молний! ВЫ есть, а ЕЕ – нет!
2От Олларии до Надора, не особенно торопясь, можно добраться за двенадцать дней, но три дня ушло на праздники. Сопровождавший Дика кавалерийский сержант хотел встретить Новый год «по-людски», и Ричард с радостью оттянул возвращение. Начинать год со ссоры было дурной приметой, особенно если это последний год Круга, а доберись они до Надора вовремя, без стычки не обошлось бы.
От Наля и кансилльера Ричард знал – матушка, узнав, что он стал оруженосцем Рокэ Алвы, назвала сына предателем. Эр Август взял ответственность на себя, за что Дик был ему искренне благодарен, но герцогиня осталась при своем мнении. Рокэ Алву она ненавидела даже больше, чем Олларов.
Ричард придержал Сону, собираясь с мыслями. Он был рад увидеть матушку, сестер, Эйвона, слуг и одновременно побаивался встречи. Правду сказать, Дик предпочел бы отправиться вместе с Вороном в Кэналлоа и Торку, но его мнение никого не волновало. Рокэ прочитал письма из Надора, пожал плечами и выписал оруженосцу подорожную. Ричард даже не успел переговорить с эром о покушении и Дораке – нагрянули Манрики, и Рокэ вместе с ними ускакал встречать бакрийское посольство, напоследок не терпящим возражения голосом сообщив, что герцога Окделла будут сопровождать сержант и два десятка солдат. Юноша пробовал объяснить, что матушке это не понравится, но эр посоветовал почаще вспоминать, что Повелитель Скал – он и никто другой и приказывать ему может лишь король и его эр.
Совет был хорош, но Дик с трудом представлял, как он заявляет подобное матушке или Эйвону. Это Ворон может сказать что угодно и кому угодно, может швыряться золотом и смеяться в лицо врагам, ну а родных у него попросту нет.
– Сержант Гокс!
– Сударь!
– Эта дорога ведет к Надорскому замку. Дальше я поеду один.
– Как вам будет угодно, – воин подкрутил усы, он делал это по сорок раз на дню, впрочем, усы того стоили, – нам велено проводить вас до Надора и обратно.
– Вы уже проводили, – заверил Дик. Он не мог заявиться домой с солдатами в черно-белых мундирах.
– Как скажете, – сержант Гокс исполнял приказ, до всяческих тонкостей ему дела не было, – но назад велено быть к началу лета.
– Ехать нам двенадцать дней… Я жду вас в тринадцатый день Весенних Молний в… – в Надоре они не должны появляться ни в коем случае. – Тут неподалеку постоялый двор есть. «Веселый крестьянин». Там на вывеске человек верхом на корове, а рядом бежит теленок.
– Разыщем, – кивнул сержант, – мы сейчас в Торку. Письмишко передать не желаете?
Какой он болван! Знал ведь, что Гокс едет к фок Варзову, надо было купить братцам Катершванцам какой-нибудь подарок… Одно письмо посылать неприлично! Ничего, когда он вернется в Олларию, он напишет сразу всем друзьям.
– Благодарю, сержант. – Рокэ никогда не забывал благодарить солдат и младших офицеров, и отец тоже говорил, что с простыми воинами нужно быть вежливым. – Ничего не нужно.
– Стало быть, в «мужике на корове», – Гокс снова подкрутил усы. – С утреца тринадцатого дня.
– Договорились, – кивнул Дик, и, поддавшись мгновенному озарению, вручил вояке талл, – выпейте за… За здоровье монсеньора!
– Уж мы выпьем, – заверил усач. – Прямо сейчас. Мы за маршала в огонь и в воду. И за вас, сударь, тож стаканчик пропустим. Счастливо гостевать.
Сержант завернул рыжего с белой бабкой коня, направляясь в вожделенную гавань, за ним с радостными улыбками тронулись солдаты. Дик остался один. Его ждал родимый дом, из которого он так не хотел уезжать… Юноша вздохнул и свернул с тракта на узкую дорогу, почти тропу. Знакомые места, о которых он, стыдно сказать, почти не вспоминал. Дик виновато кивнул сломанной иве, зябко съежившейся под снегом. Когда-то он, шестилетний, залез на самый верх и не мог спуститься. Его снял отец, это стало их маленькой тайной от всех, и в первую очередь от матушки. Что бы сказал отец, увидев сына рядом с Вороном?
Старая ива осталась позади, показалась скала, увенчанная грудой обледенелых камней, когда-то это было сторожевой башней, там до сих пор сохранился фундамент и заваленный колодец. Ели вдоль дороги стали гуще и темнее, утром шел снег, и шипастые зимние подковы оставляли на нем четкие следы. Похоже, после снегопада по дороге никто не проезжал.
Чем ближе был Надор, тем больше Дик хотел там оказаться. Он не стал сообщать о своем приезде, и правильно! Это будет сюрпризом. Он въедет во двор на чистокровной мориске, ведя в поводу белоснежного коня. Первым, разумеется, его заметит привратник. Старый Джек не сразу сообразит, что молодой господин с орденом Талигойской Розы на груди – его хозяин.
Когда Ричард Окделл уезжал в Лаик, слуги провожали его, словно покойника, а он вернулся с победой. Дорога все сильнее забирала в гору, хотя после Сагранны Надоры казались игрушечными. Как хорошо, что кроме ордена он получил тысячу таллов, теперь матушка не станет пенять за то, что он берет деньги у Ворона. Конечно, оставался Бьянко, Бьянко, который стоил две тысячи, а Сона и вовсе была бесценной, но матушка давно не покидала замок и никогда не разбиралась в лошадях. Она не догадается, зато как обрадуется Айрис.
Неужели старый замок на горе – это Надор? Какой же он жалкий! Позеленевшие от времени стены, трещины, в которых успели вырасти целые деревья, обвалившиеся бойницы, слепые башни с ржавыми флюгерами. Хорошо, с дороги не видно развалившегося западного флигеля, в котором укрываются от непогоды куры.
Неужели старый замок на горе – это Надор? Какой же он жалкий! Позеленевшие от времени стены, трещины, в которых успели вырасти целые деревья, обвалившиеся бойницы, слепые башни с ржавыми флюгерами. Хорошо, с дороги не видно развалившегося западного флигеля, в котором укрываются от непогоды куры.
Вот и мост, некогда бывший подъемным, но солдаты разбили старый механизм, и они же сломали решетку над воротами. Щербатый Джек, подслеповато щурясь, выскочил из привратницкой и всплеснул руками. Дик засмеялся, спрыгнул с лошади и обнял пахнущего луком и пивом старика. Откуда-то выскочил Карас и, отчаянно виляя хвостом, прыгнул юноше на грудь.
– Узнал! – Дик со смехом оттолкнул слюнявую морду.
– У него ж нос, – резонно заметил Джек, – а вот я бы тебя, сударь ты мой, в другом месте не признал. Такой важный, а уж лошадки… Теперь ясно, с чего вы Баловника вернули. Куда ему против этаких!
– Мориска и линарец, – с гордостью сообщил Дик.
– Оно и видать…
– Ричард!
– Дядя!
Эйвон, еще более постаревший, в потертой одежде, прихрамывая, спешил навстречу, за ним бежала кормилица в неизменной шали с тюльпанами, а сзади толкались слуги. Старуха Нэн, Джон, Тэдди… Волосы Дейзи убраны под чепец, значит, молочная сестричка вышла замуж. За Нэда или за Боба?
– Вы появились несколько неожиданно, Ричард.
– Матушка!
Герцогиня Мирабелла, высокая и прямая, стояла на крыльце, положив руку на перила. Дик сразу понял, что матушка недовольна, но чем? Тем, что он не сообщил о приезде, как полагалось по этикету, или чем-то еще?
Юноша подошел к матери и преклонил колено. Мирабелла протянула сыну изящную руку с вдовьим браслетом.
– Надор приветствует своего господина. – Герцогиня возвысила голос. – Эдмунд, прикажи́те поднять флаг. Мой сын, ваши комнаты сейчас отопрут. На стол подадут через час.
Герцогиня повернулась и скрылась за резной дубовой дверью, и на сердце Дика вдруг стало тяжело, словно на него навалилось зимнее небо со всеми своими облаками и вороньем. Юноша поднялся по ступенькам, отдал плащ, шляпу и перчатки шмыгающему носом Тэдди и деланно засмеялся. Он был дома, но лучше бы ему сейчас ехать в Кэналлоа.
3– Во имя Кабиоха, он вернулся!
Огромные золотистые глаза под озабоченно сведенными бровями, выбившаяся медная прядка… Мэллит! Если это сон, то самый лучший в мире!
– Блистательный узнает своих и чужих?
Мужчина! Знакомый голос, знакомое лицо…
– Достославный Енниоль! – Эпинэ попробовал подняться. – Рад вас видеть…
– Правнуки Кабиоховы испытали бо́льшую радость, вернув тебя с порога. Что ты помнишь?
– Не понимаю! – Робер попытался сесть. Теперь он узнал, где находится – в доме отца Мэллит рядом с их алтарем, как же он называется? Кажется, ара…
– Как я сюда попал?
– Правнуки Кабиоховы не станут скрывать известное им, но и блистательный ради своей жизни скажет правду, но не здесь. Блистательный может встать?
На этот вопрос был лишь один ответ. Он не позволит таскать себя, как мешок, на глазах Мэллит. Эпинэ закусил губу и попробовал подняться, кто-то подхватил его под руку. Альдо! Сюзерен был без камзола, рубашка расстегнута, из ранки на груди сочится кровь. Как тогда! Робер вцепился в плечо приятеля, колени его дрожали, как у новорожденного жеребенка. Сколько же сюда набилось народа! Кроме них с Альдо и Мэллит, в алтарном чертоге топтался чуть ли не десяток гоганов и две гоганни, кажется, те же самые, что и в прошлый раз…
– Блистательный может идти?
Эпинэ кивнул.
– Тогда покинем чертог ары.
Значит, он вспомнил правильно, эта золотая штука называется арой. В ней наверняка опять что-то видели. Кто же его сюда притащил?
Достославный Енниоль медленно двинулся к занавесу, Эпинэ с Альдо пошли следом, а Мэллит подхватили ее толстухи. Робер оглянулся якобы на алтарь – девушка смотрела им вслед, нет, не им – Альдо! Хорошо, что соплеменники не видели ее глаз, они бы поняли то, что не должны знать. Объявись рядом с Робером Леворукий, Иноходец отдал бы ему душу за полчаса наедине с Мэллит, но Повелителю Кошек до души Робера Эпинэ и его желаний не было никакого дела.
За занавесом их ждало несколько гоганов. Енниоль величаво кивнул и прошествовал по коридору, дав знак следовать за ним. Робер, стараясь поменьше спотыкаться, потащился следом. Как же сюзерен приволок его сюда и что он сказал Матильде?
При воспоминании о вдовствующей принцессе стало стыдно. Странно, он всегда был рад видеть Матильду. Наверное, дело в том, что ему стало худо в ее доме. Последнее, что Робер помнил, были винные бутылки. Разумеется, пустые. Он напился, как сапожник, но ему казалось, что до кровати он все-таки дополз сам. Что же было дальше?
– Альдо, – Эпинэ сжал локоть приятеля, – что мы тут делаем?
– Тебя лечим, – Ракан говорил шепотом, – ты подхватил горную лихорадку, думали – все. Хорошо, Мэл… – принц осекся и указал глазами на Енниоля. – Дома расскажу.
– Не стоит откладывать важное и неотложное, – гоган явно слышал их разговор, – сейчас мы успокоим тела свои на скамьях и будем спрашивать и отвечать. Нужно многое понять, чтоб не оказаться среди огня без воды и среди волн бушующих без корабля.
Енниоль был серьезен, хотя гоганы вообще были серьезным народом. Так же, как и бириссцы, а вот кагеты, те все время смеялись, орали и ели, но смерть равно тянет лапы и к веселым, и к грустным…
– Пусть блистательные войдут в чертог беседы! Их ждет трудный разговор о смутных временах и дурных пророчествах.
Весьма кстати! Для полного счастья ему не хватало только дурных пророчеств. А это еще что такое?
Эпинэ с удивлением уставился на собственную руку, вернее, запястье, которое охватывало широкое плоское кольцо червонного золота. Неужели он умудрился обручиться?! Этого еще не хватало… Робер тронул браслет, роскошная вещь, но какая-то тревожная. И где герб и вензель той, кому он дал слово, если он, разумеется, его давал?
4– Что может вспомнить блистательный? – Вопрос Енниоля не застал Иноходца врасплох лишь потому, что талигоец усиленно вспоминал то, что с ним было.
– Я пришел в дом Раканов. Моего сюзерена не было, меня встретила Матильда… Бабушка Первородного. У нее был боров… То есть барон Хогберд, но он ушел. Мы говорили о Кагете, потом пили, потом я, кажется, пошел спать.
– Блистательному кажется?
– Я был пьян, – признал Эпинэ, – очень пьян.
– Ты был болен, – встрял Альдо, – а не пьян. Я вернулся утром, ты бредил, а Матильда с двумя лекарями прыгали вокруг тебя и не знали, что делать. Когда тебе стало совсем худо, я вызвал достославного Енниоля, и он велел…
– Правнуки Кабиоховы не могут велеть внуку Его, – наставительно и даже с какой-то укоризной произнес гоган, – мы были рады оказать услугу Первородному и спасти друга Правнуков Кабиоховых.
– Что со мной было? – ничего умнее этого вопроса в голову Робера не пришло.
– Блистательного затянули к Серому Порогу, но кто и зачем – осталось скрытым. Сын моего отца просит рассказать обо всем, что нельзя назвать обычным.
– Мой конь не хотел идти в Агарис… И еще Клемент, – Робер повернулся к Альдо, – где он? Я оставил его в гостинице.
– У Матильды, – улыбнулся принц, – я его забрал. Его и твои вещи. Нам не сто́ит больше расставаться, Матильда тоже так думает.
– Он не хотел есть, – Эпинэ понимал, что несет чушь, – это на него не похоже. Откуда у меня этот браслет? Я… Я вернулся без него… Меня с кем-то сосватали?
– Это, – Альдо явно колебался, – это надела… девушка по приказу достославного Енниоля, там у тебя… Ну, отметина какая-то.
– На руке блистательного появился знак, который нужно скрыть. Ты не должен снимать то, что надела юная Мэллит. Это опасно.
Он носит браслет Мэллит! Пусть без имени и герба, пусть его надели, чтобы что-то там спрятать, какое это имеет значение?! По закону и чести Мэллит взяла с него клятву верности, даже если не знала об этом. Да, она никогда не станет его женой, но они все равно связаны навеки! Робер с нежностью коснулся червонного золота. Енниоль неправильно понял его жест и торопливо сказал:
– Если бы у сына моего отца был другой путь, я пошел бы им, но тропа была лишь одна.
– Я не сниму браслет, – твердо сказал Робер, – обещаю.
– Но мы не хотим быть слепыми щенками, – влез Альдо. – Я должен знать, что случилось, а Робер то, что мы с ним сделали.
– Я расскажу. – Енниоль казался безумно уставшим, и Роберу стало его жаль. – Но сначала ответь, что ты помнишь из своих снов?
– Ничего, – Робер задумался, – наверное, это были кошмары?
– Ты не помнишь серых стен? Не помнишь своей дороги? Не помнишь того, кто протянул тебе руку?
– Нет, – Эпинэ с сожалением покачал головой, – я не помню ничего. А все это было?