Робер выпил и налил еще. Над стаканом поднимался ароматный пар, голова слегка кружилась, в памяти всплывали то заснеженные горы, то оранжевые розы казарских садов, то синие глаза Ворона. У смерти тоже синий взгляд, Робер Эпинэ заглянул ей в глаза у подножия священной бакранской горы, и с тех пор ему все кажется неправильным и лживым.
Иноходец поднялся и подошел к окну, откуда открывался прекрасный вид на зимний Агарис. Вот он и вернулся, вопрос – куда. Талигоец потряс головой, пытаясь отогнать тошнотворные мысли, и посмотрел на Его Крысейшество. Клемент по-прежнему сидел в своей сумке, а перед ним лежала золотистая булочка, к которой крыс так и не притронулся.
2Хогберд восемьсот девяносто пятый раз переливал из пустого в порожнее, а Матильда его слушала, сдерживаясь из последних сил. Все было ерундой, кроме смерти Робера. Бедный Иноходец, бедные его дед и мать. Пережить всех своих детей… Что бы стало с ней, если бы погиб Альдо?! Зачем тогда было бы жить?
– Мы ошибались в наших расчетах, – Питер Хогберд великодушно перекладывал на плечи Матильды долю ответственности за поражение в Кагете и гибель Робера Эпинэ. – К сожалению, позиция Дорака безупречна – он использовал вопиющие ошибки гайифской дипломатии…
Принцесса принялась сжимать и разжимать кулаки, мысленно повторяя знакомые с юности сонеты Веннена. От того, что она запустит в Питера Хогберда подсвечником, Робер не воскреснет. Бедняга, избежать верной смерти в Талигойе, чтобы сгинуть в чужих горах… Матильда помнила, как первый раз увидела Иноходца. Это было после восстания Эгмонта, когда в Агарисе нет-нет да и появлялись уцелевшие. Принцесса Ракан получила записку от Адриана. Эсперадор уведомлял, что в приют Святого Марка привезли внука герцога Эпинэ.
Приют Святого Марка был больницей для бедных, в которой не столько выздоравливали, сколько умирали. Первое, что сделала Матильда, это навестила гоганского ростовщика, у которого оставила сережку с изумрудом, благо вторая все равно куда-то делась. Разжившись деньгами, принцесса бросилась на поиски маркиза Эр-При и нашла его в темной сырой комнатенке. Впрочем, нужно было сказать спасибо и за это – большинство обитателей приюта валялись в общих залах на грязной соломе.
У Робера был сильный жар, но он был в сознании. Принцесса запомнила провалившиеся щеки, лихорадочный румянец на скулах и виноватую улыбку.
– Простите, Ваше Высочество, я не могу приветствовать вас, как должно.
Матильда, не слушая возражений, забрала раненого к себе, и они с Альдо за месяц поставили парня на ноги. Они уговаривали Иноходца жить с ними и дальше, но Робер был не из тех, кто позволяет себя кормить. Он продал то немногое, что у него было, и перебрался в монастырскую гостиницу. Закатные твари, ну почему она его не удержала?! Клементу и тому было ясно – бедняге не хотелось ехать, страшно не хотелось. И вообще вся затея с самого начала отдавала подлостью и глупостью. Подлостью по отношению к варастийским крестьянам и Роберу, глупостью потому, что воевать с Вороном бесполезно.
– Сударыня! – Вопль Пакетты заставил Матильду вздрогнуть. Что такое? А, что бы ни было, это повод выставить пегого борова! Матильда торжественно поднялась, колыхнув все еще роскошным бюстом. Уж лучше б она сидела! Вдовствующей принцессе показалось, что она спит, потому что перед ней стоял Робер Эпинэ. Похудевший, чтобы не сказать исхудавший, но живой!
– Маркиз! – Питер Хогберд опомнился первым. – Я так рад вас видеть, дорогой друг!
– Не имею чести быть вашим другом, барон. – Щека Робера дернулась. Твою кавалерию! Все удары судьбы Иноходец встречал с улыбкой, а любую боль переносил, стиснув зубы, именно поэтому Матильда испугалась. Хогберд, к счастью, тоже. Боров торопливо забормотал что-то невразумительное о тяжких испытаниях и встрече старых друзей, которой не следует мешать, и откланялся. На прощание барон протянул Роберу большую веснушчатую руку, но Эпинэ этого не заметил. Было ясно – если Питер скажет еще одно слово, он вылетит в окно. Борец за дело Раканов это понял и исчез. Матильда хмыкнула и вытащила бокалы:
– Тебе надо что-то покрепче, но я, как на грех, взялась следить за здоровьем, так что в доме только кэналлийское. За встречу!
Робер выпил залпом, молча. Где и с кем блуждали его мысли, было непонятно. Несмотря на зиму, он казался смуглым, а может, дело было в белом гайифском камзоле. Очень дорогом. Эпинэ вообще был отменно одет.
– Твою кавалерию, хорошо выглядишь! – Надо было что-то сказать, вот она и брякнула первую попавшуюся чушь, годную разве что для бабы, которой изменяет муж.
– Где Альдо?
– Болтается где-то. Твое здоровье.
– Ваше здоровье, сударыня, – Робер, похоже, взял себя в руки, и зря. Ему нужно напиться и выговориться, а не вести светские беседы.
– Садись и рассказывай. Или не рассказывай. Главное, ты жив и ты здесь. Мы получили письмо. Зачем ты это сделал?!
– А что мне оставалось?! Позволить Ворону утопить половину Кагеты? Все равно все пошло не так. Алве мешал Адгемар, а не я… Закатные твари, он был прав! Лис обманывал всех… Я думал, что спасаю Мильжу и Луллака. А они думали, что спасают меня. И погибли…
– Как же ты вырвался? Не хочешь – не говори. И кто такие Мильжа и Луллак?
– Мои друзья…
– Вечная память! – Матильда подняла бокал. Она начинала пьянеть, ну и ладно.
– Им отрубили головы и бросили к ногам Ворона… Лис отрубил, – рука Иноходца сжала ножку бокала так, что костяшки пальцев побелели. – Там был Дик Окделл, сын Эгмонта… Он – оруженосец Алвы.
– Это он тебе помог?
– Помог встать. Когда меня швырнули лицом о камень. Меня спас Ворон.
– Ворон?!
– Да… Долго рассказывать, но он прикончил Адгемара, а меня отпустил. Коня дал, денег… А я взял! У человека, который… – Робер залпом осушил бокал. – Всего не расскажешь… Беда в том, что я не знаю, кто прав! То, что творил Ворон, чудовищно, но он спасал Талиг, а мы что делали?!
Принцесса промолчала. Все было очень плохо, а всего хуже то, что благоденствие Талига и жизнь Альдо были несовместимы.
– Матильда, – Эпинэ схватил женщину за руку, – что мы делаем? Зачем?!
– Бедный… – Принцесса порывисто прижала Робера к себе и поцеловала в лоб. Хорошо, что ей за шестьдесят, лет пятнадцать назад материнским поцелуем не обошлось бы… Хотя почему хорошо? Плохо! Ее жизнь кончена, но Альдо и Робер должны жить и быть счастливы. Легко сказать…
– Меня проводили до гайифской границы, – Робер опустился в кресло, – Алва отпускал со мной молодого Окделла, тот не поехал. По-моему, он влюблен.
– Погоди, – Матильда выпила еще, – я уже ничего не понимаю.
– Я тоже.
– Клемент-то где?
Какая она дура! Если он потерял коня, то что говорить о ручной зверушке.
– В гостинице. – Робер изо всех сил пытался улыбнуться. – Представь себе, я его отыскал в Равиате, в сумке. Не желает вылезать.
– Он что, все время с тобой был?
– Нет, я уж думал, мы друг для друга потеряны, – Робер махнул рукой и нечаянно смахнул со стола корзинку с зимним виноградом. Захмелел, и хорошо!
– Как же ты его нашел?
А не все ли равно, главное, что нашел. Когда что-то потеряешь, а потом найдешь, это хорошая примета… Она потеряла Иноходца, а теперь он нашелся, хоть что-то доброе в этой пакостной жизни.
– Его Крысейшество ждал меня там, где я его оставил. – Иноходец был явно горд своим питомцем. – Прямо чудо какое-то! Его приютил мой хозяин. Кагеты – славные люди, хотя сначала я думал, с ума с ними сойду. Столько не едят, не пьют и не кричат! А как Мупа?
– Мупа… – Матильда поняла, что опьянела окончательно и бесповоротно. – Твою кавалерию! Пока ты таскался по Кагете, Мупу отравили… Вместо нас… Нас всех тут угробят, если мы… Не укусим первыми… А чем нам кусаться?!
– Бедная Мупа, – Робер поднес руку Матильды к губам.
– Она… – принцесса совершенно неизящно шмыгнула носом, – слопала пирог… Именинный.
– Тот самый? Со сливками?
– Да… Робер, как же славно, что ты вернулся! Я тебя больше никуда не пущу. Слышишь?
– Матильда, – последний из Эпинэ покачал головой, – нам все равно придется куда-то идти, а вам нас провожать. Но сегодня я с вашего разрешения останусь здесь.
– Попробовал ты бы уйти, – заявила Матильда, – я б тебя своими руками придушила!
3Цок-цок-цок-цок…. Цок-цок-цок-цок… Лошадь. Лошадь цокает по булыжникам, и как громко…
Робер с трудом разлепил глаза. Это ж сколько они с Матильдой вчера, то есть сегодня, выпили? Лошадь цокала под окнами, она никуда не торопилась, и у нее голова не болела. А еще говорят, пьет, как лошадь. Лошади пьют воду, а не вино, и правильно делают. Но какая холодина, словно в каком-нибудь Надоре… Окно, что ли, открыто? Иноходец прекрасно помнил и эту спальню, и это окно. Когда был ветер, в него стучался старый каштан, сквозь ветви которого виднелись черепичные крыши и купол церкви Святого Пьетро.
Раньше стены были обиты выцветшим цветастым щелком, теперь Матильда сменила его на малиновый, да и кровать больше не скрипела при каждом движении. Робер кое-как поднялся, сразу стало еще тошнее, но окно нужно было закрыть. Что-то не то с этой лошадью, хромая, что ли, и тащится, как с перепою. Или ему сегодня все пьяными кажутся?
Разрубленный Змей, ему холодно потому, что он сдуру разделся. В Сагранне он спал одетым, но там была война, а тут что? И вообще он не вернулся в «Стрижа», Клемент наверняка волнуется… Пожрал он наконец или все еще нос воротит? Нет, какого демона он разделся, да еще в чужом доме? Бред! А окно и впрямь открыто… Он, наверное, спьяну решил, что его занесло в Багряные земли или, самое малое, в Кэналлоа, вот и распахнул окно, а занавеси зачем-то опустил. Каких только глупостей спьяну не сотворишь… стрезву, к слову сказать, тоже. Хотя «стрезву» вроде не говорят… а, пошло оно все к закатным кошкам!
Робер отдернул тяжелую, расшитую глупыми красными птицами штору, решив поскорее покончить с неприятным делом и нырнуть в согретую постель. Лошадь цокала под самым окном, и талигоец невольно глянул на залитую зеленоватым лунным светом пустую улицу, по которой не спеша удалялся одинокий всадник на упитанной пегой кобыле. Наездник был в шляпе с пером и плаще, а за спиной у него задом наперед сидела толстая девочка лет семи в ночной рубашке с короткими рукавчиками и кружевном чепчике. Робер вцепился пальцами в раму, не в силах оторвать взгляда от медленно удаляющейся лошади.
Всадник словно бы спал в седле, предоставленная самой себе кобыла еле-еле переставляла ноги, медленно взмахивая очень длинным светлым хвостом, девочка улыбалась, ее руки были сложены на груди, она ни за что не держалась и, судя по всему, совсем не страдала от холода. Было очень тихо, только стучали копыта, выбивая из мостовой зеленоватые искры. Кобыла не хромала и все-таки шла как-то неровно. Робер сделал над собой усилие и захлопнул окно, взрослый не пошевелился, лошадь взмахнула хвостом, девочка подняла голову и послала воздушный поцелуй. Эпинэ как-то умудрился разглядеть толстощекое лицо с глазками-пуговками, щербатый рот, большую родинку на щеке и вторую, поменьше, над верхней губой, которую девочка медленно, с удовольствием облизала.
Эпинэ никогда не встречал более уродливого ребенка, но почему-то не мог оторвать от него глаз.
– Папенька, я выбрала, – визгливый голос ударил по ушам, – я хочу этого.
– Ты получишь короля, – мужчина не скрывал недовольства.
– А я хочу этого! – настаивала девчонка. – И я заберу его!
– Не сейчас, ты слишком молода, – всадник и не подумал обернуться.
– А я хочу!
Между Робером и ночными путниками было толстое стекло, талигоец не мог слышать никакого разговора, но слышал и не сомневался, что говорят о нем. Иноходец отскочил от окна, вернее, отскочило его тело, оказавшееся проворнее замутненного ужасом разума. Что-то грохнуло и зазвенело, но Эпинэ даже не понял, на что он налетел. В детстве он ночами забирался то на кладбище, то в развалины эсператистского аббатства в надежде прокатиться на кладбищенской лошади, тогда ему не было страшно, страх настиг его сейчас.
– Робер!
Матильда в ночной сорочке и с пистолетом в одной руке и подсвечником в другой стояла на пороге, и Эпинэ наконец сообразил, как нелепо он выглядит.
– Что с тобой?!
– Ничего… Я что-то опрокинул…
– Беды-то! – Матильда и не подумала взглянуть на причиненные разрушения. – На тебе лица нет. Тебе плохо?
– Матильда, – он только сейчас сообразил, на кого похожи наследник дома Эпинэ и вдовствующая принцесса, но остался стоять, как стоял, – ты ничего не слышала?
– На улице?
– Да, внизу…
Принцесса отдернула многострадальный занавес и прильнула к стеклу.
– Пусто, – в голосе вдовицы чувствовалось чуть ли не сожаление. – Если кто и был, то удрал, а в чем дело?
Не хватало рассказать, что его перепугала девчонка в ночной сорочке и пегая лошадь. Это было пьяным бредом, это просто обязано быть пьяным бредом!
– У тебя точно нет касеры?
Клин вышибается клином, если нет касеры, пойдет вино, но он допьется до бесчувствия. «Я заберу его»… Эти редкие зубы, ночной чепчик… Почему так странно стучали копыта?
– Теперь есть, – гордо ответила вдовица, – я за ней послала. Ты разве не помнишь?
Робер медленно покачал головой, которая отчего-то прояснилась, хотя ее об этом никто не просил.
– Сейчас принесу. – Принцесса поставила свечу на ночной столик и, все еще сжимая в руках пистолет, выплыла из спальни обнаженного молодого человека. Молодой человек стиснул зубы и отвернулся от окна. На улице никого не было. Это был бред, пьяный бред. Приличные люди видят зеленых кошек, а ему почудилась полуголая девчонка. Нашел чего пугаться!
– Вот! – Матильда держала в руках глиняную четырехгранную посудину, на горлышко которой насадила два сужающихся к низу стакана из лучшего алатского хрусталя. Принцесса водрузила свою ношу на подоконник. Она, в отличие от Робера, удосужилась накинуть на себя бархатный балахон. Иноходец метнулся к кровати, но его одежда, не считая сиротливо лежащего посреди ковра сапога, куда-то делась. Эпинэ вздохнул и соорудил из смятой простыни некое подобие морисского одеяния. Матильда усмехнулась и протянула ему стакан. Робер его торопливо ополовинил, на глаза навернулись слезы, но вряд ли дело было в выпивке.
– Ты чего-то боишься? – Матильда видела его насквозь.
Эпинэ молча кивнул.
– Я тоже, – сообщила принцесса, села на кровать и принялась рассказывать. Она говорила о горящих свечах, распахнутых воротах, сухой, жесткой траве, а Робер, слушая, но не слыша, медленно потягивал горький, обжигающий напиток.
Ни один дурак не пьет касеру, как кэналлийское – ее не смакуют, ее глотают и тут же закусывают. Лучше всего горячим соленым хлебом, но будущий герцог Эпинэ пил эту гадость именно так. Когда стакан опустел, он наполнил его снова, посмотрел на Матильду, та кивнула, они выпили еще, и все равно было холодно, пусто и страшно.
Принесенная Матильдой свеча догорела и погасла, голова кружилась и одновременно оставалась ясной. «Я заберу его»… Уж лучше б Рокэ пристрелил его на месте или его прикончила умирающая Бира. Все, что угодно, но не эта нежить! Нежить? Вот он и сказал это слово, вернее, подумал. Дракко был прав и Клемент тоже, в Агарисе что-то не так. Ушли крысы и кошки, а что пришло?
– Что с тобой? – Рука Матильды, живая рука, коснулась его лба. – Да у тебя никак горячка?
Робер покачал головой, поднес ладонь принцессы к губам, а потом сгреб обалдевшую женщину в объятия. Матильда рванулась, выдохнув что-то вроде «зачем тебе старуха», но Эпинэ зажал ей рот поцелуем. Она была живой, она была здесь, он не мог ее выпустить, не мог остаться один. Робер забыл обо всем, даже о Мэллит. Он должен был согреться, разорвать захлестнувшую его ледяную веревку. Балахон Матильды полетел прочь, вслед за ним отправились сорочка и простыня, принцесса уже не сопротивлялась, наоборот. Она лгала, называя себя старухой, она была женщиной, желанной, страстной, настоящей. Она была спасением.
Глава 7 Агарис и Надор «Le Chevalies des Bâtons» & «Le Huite des Épées»
1Место было на редкость мерзким даже для монастыря «истинников». Узкий проход между двумя стенами, больше похожий на коридор, у которого вместо потолка было низкое серое небо. Тоже мне юг! Робер с нескрываемым отвращением посмотрел на грязные клочковатые облака, висевшие над самой головой. Как его сюда занесло? В последнее время с ним происходит что-то странное.
Говорят, некоторые люди бродят во сне, особенно когда светит луна, но на него находит средь бела дня. Как бы то ни было, нужно выбираться с этих задворков. Робер с сомнением посмотрел направо, потом налево, прикидывая, куда пойти. Что в одну сторону, что в другую тянулись две совершенно одинаковые щели, в которые Клемент, и тот бы не полез. Ладно, пойдем направо, если там тупик, вернемся, монастырь не такой уж и большой. Эпинэ махнул рукой и свернул вправо, лихорадочно соображая, что делать потом. С ума сходить очень не хотелось. Нанять слугу и приказать водить себя за руку? Попросить хозяев «Стрижа» запирать его на ключ? Рассказать все Матильде? Хотя что она может? Посоветоваться с гоганами? Пожалуй… Енниоль должен знать способы.
Проклятие, эта стена когда-нибудь кончится или нет? А это еще что такое? На унылом камне проступали какие-то пятна, отвратительные донельзя. Иноходец ускорил шаг и наткнулся на новую россыпь грязно-бурых разводов, по размерам и форме похожих на первые, но более ярких. Через несколько шагов все повторилось. Пятна располагались каким-то им одним ведомым образом, раз за разом повторяя друг друга. Больше всего это походило на пегую лошадь, которую малевал пьяный художник, вместо красок державший плесень.