С книгой сидеть всегда веселей. Время с книгой пролетает быстро.
Дробышев любил читать. Это вошло в привычку ещё на «гражданке». Он любил детективы и приключения. Особенно книги про путешествия, про индейцев, про пиратов. В своё время он перечитал почти всего Майна Рида, Дюма-отца и Джека Лондона.
Из детективов ему очень нравились романы Джеймса Х. Чейза. Чейз писал увлекательно и легко, стремительно развивая сюжет. Герои его детективов всегда были люди решительные, смелые и сильные. Люди не слов, а действия. Такие люди были Дробышеву по душе.
За книгой время пролетело незаметно. В половине шестого Дробышев разбудил Кима.
Ким оделся и ушёл на «тумбочку». А Дробышев, раздевшись, лёг в койку. Засыпать не было смысла. Через двадцать пять минут будет Подъём.
Дробышев лежал в койке, заложив руки за голову. В кубрике держался тяжёлый, спёртый за ночь воздух, вонь грязных солдатских портянок.
Внизу раздавался чей-то богатырский храп с тонким посвистом на выдохе.
Дробышев, свесившись с койки, глянул вниз. Это храпел Куриленко. Дробышева выводил этот храп. Хотелось подойти и положить Рыжему на лицо несвежую портянку. Именно это он сделал в Нижнеподольске, в учебке, когда стоял дневальным в роте. Накрыл лицо портянкой своему недругу. Но этот недруг был одного с ним призыва, а Рыжий доводился «дедом». За эту маленькую шалость можно было хорошо получить. Более того, пострадать мог не только он, но и все «гуси». А настраивать против себя свой же призыв Дробышев не хотел. Он не был самоубийцей.
Поэтому он молча терпел богатырский храп Рыжего, молча ненавидел его самого и всех «дедов», молча проклинал министра обороны Украины, загнавшего его в Украинскую Армию.
Дробышев недолюбливал «нэзалэжну Україну». Не хотел признавать её «самостiнiсть». Он горячо, всем сердцем, любил Россию, и потому всегда на все происходящие в мире события смотрел с точки зрения выгоды России и национальных интересов Русского Народа, поскольку именно Москва, а не Киев, была в его глазах геополитическим центром мира. Не знакомый с азами геополитики, он, рожденный среди равнин Центрального Черноземья и проживший большую часть своей жизни во Львове, побывав в Москве только раз, именно Её считал геополитическим центром мира, и ему не приходило в голову, что почти точно также считали другие народы, признавая центром мира столицу своего государства. Для поляков геополитическим центром мира была Варшава, для немцев – Берлин, для англичан – Лондон, для американцев – Вашингтон, для китайцев – Пекин, для украинских национал-патриотов – Киев и даже в большей степени – Львов.
…Дробышев попал в Украинскую Армию потому, что этого хотел отец. Их семья – отец, мать, сын и дочь – все были уроженцами России, плодородной степи Центрального Черноземья. Но развал Советского Союза, неожиданный, внезапный, застиг их во Львове, где в 1992 году в Прикарпатском Военном Округе в звании майора авиации закончил свою службу отец.
Тринадцать лет назад, в спокойном 1979 году, когда отец Дробышева вернулся в СССР из Дебрецена, перед ним стоял выбор – или попасть во Львов или в Старо-Константинов Хмельницкой области. Отец, не раздумывая, выбрал Львов.
Но в России в любой период её истории огромную роль играл фактор знакомств. Виктору Петровичу во Львов помог «попасть» офицер, знакомый ему ещё по службе в Сибирском Военном Округе.
В начале 80-х годов ХХ века Львов был спокойный, тихий, цветущий город. На улицах его протекала мирная, размеренная жизнь. Город был наводнён русскими военными, а галицийские самостийники сидели глубоко по норам, стиснув зубы, душились от злобы, но ничего не могли поделать. Изучая историческую деятельность Степана Бандеры и Андрея Мельника, теоретическую базу Михаила Грушевского, вынашивали свои сепаратистские планы по отделению малороссой «республики» от СССР. К концу 1990-го года Львов забурлил, а ещё через год он стал совершенно неузнаваемым, полностью сменив свою политическую элиту. В Городскую Ратушу проникли «политические», которые при Советском Союзе отбывали наказание по 58 статье УК. Русских стали вытеснять со всех руководящих должностей органов государственной власти. Из судов, милиции, прокуратуры, городской и областной дум…
В спешном порядке переименовывались улицы, наглухо «зачищались» от всего русского. Дело доходило до абсурдного: улицу Пушкина переименовали в – вулыцю генерала Чупрынкы, а улицу Лермонтова в – вулыцю Джохара Дудаева.
В России тоже жизнь была не сахар. Виктор Петрович, внимательно анализируя динамично развивавшуюся внутрироссийскую политическую ситуацию, к началу 1994 года пришёл к однозначному выводу, что его сыну будет безопаснее «отдать долг Родине», отслужив в относительно спокойной Армии «незалежної України», чем попасть в мятежную, клокочущую гневом Чечню. К концу ноября 1994 года, когда Сергей Дробышев лежал в койке, рассуждая о царящей в Украинской Армии несправедливости, прогнозы Виктора Петровича вот-вот должны были оправдаться. Пройдёт чуть меньше месяца, и в Новогоднюю ночь 1 января 1995 года Российская Армия, по приказу Президента Ельцина и тогдашнего Министра Обороны Российской Федерации Павла Грачева, пойдёт штурмом на Грозный, где многие солдаты и офицеры найдут свою смерть…
Глава 14
Следующий день. Половина третьего. В кубрике РМО – сонная тишина. Рота отдыхает. Рота спит. РМО готовится к наряду. Сегодня солдаты вместе со старшиной, прапорщиком Коломыйцем, заступают в суточный наряд по столовой.
Пока солдаты спят, старшина сидит в каптёрке. Работает с документацией. Каптёрщик, пучеглазый солдат по фамилии Штырба, стоит на лестнице-стремянке, роется в высоких шкафах, выкидывая на пол подменки. («Подменками» называют в армии форму старого советского образца – гимнастёрку и штаны-галифе.) Раньше в такую форму были одеты все солдаты Советской Армии. Сейчас в Збройных Силах Самостийной Украины в этой форме постоянно ходил только стройбат. Подменка, используемая в нарядах по столовой, отличается от стройбатовской и советской формы только тем, что она выкрашена специальным красителем в чёрно-синий цвет.
– Старшина, кiлька в нас людэй сьогоднi в наряд заступэ? – спросил Штырба.
– Пятнадцять чоловiк.
Отсчитав пятнадцать подменок, коптёрщик спустился на пол. Задвинул стремянку в угол, за шкаф.
– Всэ, старшина, – докладывает Штырба.
Старшина, глянув на часы, бросает коптёрщику:
– Iван, ходы, буды людэй.
Штырба, зайдя в кубрик, громко крикнул:
– Рота, пiдъйом! Пiдъйом!
– Закрой пасть, урод! – Рыжий швырнул в коптёрщика подушкой.
«Гуси» подрываются с коек, прыгают на пол, в одном нижнем белье вслед за Штырбой бегут к старшине.
Штырба, покопавшись в куче подменок, выдаёт «гусям» самые рваные и грязные. Лучшие подменки – «дедам». Чуть по хуже – «черепам». Самые плохие – «гусям». В армии неравенство выражается во всём, особенно в мелочах.
Понятное дело, себе Штырба, как и дедам, успел подобрать подменку почище и поновей.
Дробышев, одевшись в вонючую подменку, бежит в кубрик, заправляет свою койку, потом заправляет койку за Рыжим и Кимом. Остальные «гуси» заправляют койки за Стецько и Рудым, сержантом Ржавин и другими «дедами».
Когда все получили подменки и переоделись, старшина построил роту, провёл проверку. Стал распределять обязанности.
– Сэржант Чернэнко – старший.
В украинском языке и в произношении старшины окончание «ко» звучало грубо и звонко.
– Хлиборизка – молодший сэржант Штырба, – продолжал старшина. – Зал – Куриленко, Арбузов та Пух.
– А на ликёро-водочный можно? – весело улыбаясь, решил сострить Пух.
Рота дружно грохнула смехом. Шутка из известной гайдаевской комедии пришлась к месту. Старшина, тонко улыбнувшись, как умел это делать только он, весело ответил:
– Мясокомбинат на сегодня заявок не прислал.
– Жаль, – улыбаясь, вздохнул толстый Пух. Икры его были так широки, что ему пришлось надрезать голенища сапог и вшить в них клинья из кожи.
– А сами розумни пидуть люминий розвантажаты, – тонко улыбаясь, продолжал старшина, хитро поглядывая на Пуха. – Знаэшь цэй анекдот, Пух?
Пух знал этот анекдот, но он хотел потянуть немного время. Поэтому «включил дурачка»:
– Какой именно, старшина? Я знаю много анекдотов. Хотите прямо щас расскажу. Значит, гигантский белоснежный лайнер, типа «Титаника». Июль, горячее солнце, Атлантический океан, Гольфстрим… Я, понимаю, я несколько не в тему, но анекдот очень классный, – Пух был коренной одессит, говорил исключительно по-русски и принципиально не признавал украинский язык. – На палубе играет духовой оркестр, публика танцует вальс. Короче, один мужик подснял тёлку. Точнее, выражаясь изящнее, скажем так, джентельмент танцует дамой. Он красив и она тоже. Короче, он хочет её, и, как ни странно, она его тоже. У обоих глаза загораются похотливым блеском. Но вот в чём проблема? Мужик этот на корабле с женой, а тёлка с – мужем. Что же делать? А тёлка уже вся завелась. Стонет, как кошка, и взволнованно, с придыханьем говорит: «Сэр, я вас хочу!». Он - ей: «У меня есть идея. Я по профессии врач. Вы можете сейчас минут через пять упасть и сымитировать обморок? А дальше дело техники…» Нет проблем… Дама падает в обморок. Толпа ахает. Собираются зеваки. Кличут врача. «Доктора сюда! Подать сюда доктора!» Подходит доктор. «Что случилось?» Короче, велит её нести в отдельную каюту, сам сходил за ящиком с инструментами. Просит оставить их одних. Проходит час, полтора… Толпа ждёт у каюты. Все взволнованы. Наконец, он выходит. «Всё нормально. Жить будет. Я вколол ей два укола. Ей стало легче.» А один старик из толпы, кивая глазами ему на ширинку, говорит: «Товарищ хирург, застегните мотню. А то шприц вывалится.»
Рота ржёт. Старшина улыбается. Пух стоит красный и довольный. Наслаждается произведённым эффектом.
– Ладно, – старшина возвращается к списку. – Комари, Найда, Супрун – варочный цех. Ротор, будэшь допомогаты поварам. Посудомойка, – старшина делает паузу, с притворным сочувствием взглянув на Вербина, Вдовцова и Дробышева, заканчивает: – посудомойка – гуси.
Старшина вполне терпимо относился к «дедовщине». Более того, она ему была необходима, чтоб лучше командовать ротой.
За глаза солдаты старшину называли Нытиком. Потому что говорил он всё время «в нос», голос у него был мягкий и совершенно некомандный. Словом, нестаршинский голос. В должности старшины роты прапорщик Коломыец служил третий год. Он ещё не набрался достаточного опыта и не откормил громадное пузо, как у многих старшин, чтобы эффективно управлять ротой. Поэтому он предпочитал опираться на «стариков».
В своей доармейской жизни Коломиец с красным дипломом закончил физико-математический факультет Львовского державного университета им. И Франко. Подающему надежды студенту предлагали продолжить своё обучение в аспирантуре, но Коломиец отказался. Он считал, что занятие наукой неперспективно в наше сложное постперестроечное время, что наука, в большинстве случаев, ученого ею занимающегося, не в состоянии обеспечить достойным заработком, и что Коломиец не сможет прокормить себя и жену (детей они пока аводить не спешили). Поэтому молодой физик, вернувшись в родной Говерловск, через знакомого из штаба дивизии устроился в «Базу» старшиной РМО.
Старшина отправляет сержанта Ржавина и двух «дедов» принимать дежурство у старого наряда, а сам ведёт заступающий наряд на продуктовый склад.
Пришли к продскладу. Вербин, Вдовцов и Арбузов по крутой каменной лестнице с высокими ступеньками спускаются в холодный подвал. Дробышев идёт за ними. В подвале берут большие ящики с ручками. Каждый ящик несут вдвоём. Проходят по длинному коридору, заходят в помещение, где хранят хлеб.
Старшина по ведомостям получает у начальника продсклада 87 буханок чёрного хлеба и 43 белого. Солдаты аккуратно укладывают буханки в ящики. Вербин показывает Дробышеву:
– Клади по шесть в ряд, здесь всё проверено.
Загрузив ящики хлебом, выносят на улицу, поднимают и задвигают в бортовой «КрАЗ».
Получают крупы, муку и сахар в мешках. Подсолнечное масло во фляге. Комбижир в громадной алюминиевой кастрюле, яйца в картонных лотках.
Машина неторопливо едет к столовой, двое «черепов» и один «дед» сидят в кузове. У столовой они будут разгружать. Остальные солдаты спешат к овощному складу. Получать картошку и лук. «Деды» погоняют «гусей» окриками.
В холодном мраке овощного склада Арбузов, Вербин, Вдовцов и Дробышев перебирают грязную картошку, обрывают ростки, откидывают в сторону подгнившую. Насыпав ящики доверху, длинным, с круглым сводом, коридором несут их к выходу. Ящики тяжёлые. Дробышев, покраснев от напряжения, несёт ящик со здоровым Вдовцовым. По лицам их струится пот.
Выносят на улицу. Дробышев просит Вдовцова поставить ящик на землю, хоть секунду передохнуть.
Вдовцов соглашается, хотя он может и потерпеть. Ким, увидав это, кричит:
– Дробь, ты что устал? А ну бегом неси!
«Гуси» моментально подхватывают ящик.
Ящики несут к столовой через плац.
Столовая от овощного склада метрах в трёхстах.
Вся дивизия по территории небольшая. Здесь всё под рукой. Всё остальное расположено на аэродроме.
…Перед ужином сидят всей ротой и чистят картошку. В руках блестят столовые ножи. На кафельный пол падает картофельная кожура. Старшина стоит, опираясь на подоконник, наблюдает за работой. Он не сомневается в том, что «гуси» и «черепа» будут чистить картошку. В данный момент его интересуют только «деды». Если он сейчас отсюда уйдёт, они моментально побросают ножи. Из-за меньшего числа рабочих рук, чистка картошки будет продвигаться медленнее. А, значит, наряд справиться с поставленными перед ним задачами позже, глухой ночью. Старшине не хочется возвращаться домой во втором часу ночи, потому как завтра к шести утра ему, как штык, надо быть в роте. Ему хочется закончить до двенадцати. Ему хочется успеть на последний троллейбус, хочется попасть домой до того, как его жена заснёт. Поэтому он стоит сейчас здесь и держит процесс чистки картошки под собственным контролем.
Куриленко, Стецко и Ким сидят над картошкой с кислыми лицами. Они то и дело курят. Старшина по себя вспоминает, как год назад они, будучи «гусями», «шуршали, как негры». Теперь они «постарели», расслабились. Ничего не поделаешь: «Это жизнь!» – как сказал бы сержант Ржавин.
Старшина желал бы их прижать. Но это бесполезно. Только нервы себе вытреплешь. Куриленко, Стецко и Ким – «шланги ещё те».
– Рыжий, давай активнее чисть, активней! – говорит старшина.
– Да куда активнее? – возмущается Куриленко. – Я и так работаю, как папа Карло. Старшина, никакого у вас уважения нет к старикам. В наши годы уже не положено чистить картошку. Нам положено сейчас сидеть с поварихами и обнимать их за жирные талии.
– Без тебя обнимут. Твоё дело - чистить картошку.
– Старшина, у вас совсем совести нет. Старых людей не уважаете. Разве так можно относиться к дембелям? У меня больное, измотанное службой сердце. Сердечно-сосудистая дистония. Радикулит не даёт покою. Гемморой совсем замучил. Голова постоянно болит.
На этом медицинские познания Куриленко закончились.
– Старшина, а правду люди говорят, что нам повара в кисель и чай бром подсыпают, чтоб временная импотенция наступала?
– А ты, Ким, разве чувствуешь себя импотентом? – поддел старшина.
– Нет, почему ж… Когда я увольнении вижу девку, я не могу удержаться. С трудом удерживаю себя, чтоб на неё не запрыгнуть. Старшина, почему в армии не создать отдельное подразделение из женщин… Для психологической разгрузки солдат?
– Ким, не отвлекайся. О девках будешь думать, когда придёшь на гражданку. А сейчас думай о картошке.
– А я не могу. Я постоянно о бабах думаю.
– По этому поводу слушайте анекдот, – говорит торжественно Пух. Он сидит посреди лавки, лениво чистит картошку. – Короче, у пожилого Брежнева спрашивают: «Леонид Ильич! Вам что больше нравится – Новый год или половой акт?» Брежнев, подумав, отвечает: «Новый год». – «Леонид Ильич, а почему?» – «А он чаще бывает»…
Рота хохочет.
– Приходят к Ленину ходоки. «Владимир Ильич, – говорят. – В народе жрать нечего. С голоду пухнем». «А вы сеном, сенком, товарищи, питайтесь». – «Владимир Ильич, а вдруг замычим?» – «Хо-хо, ребята. Мы вчера с Феликсом Эдмундовичем бочонок медку навернули. Так ведь не жужжим же…»
Когда умолкает смех солдат, старшина говорит:
– Пух, за такие анекдоты… сидеть бы тебе в лагере в свое время… долго и конкретно…
–Знаю, товарищ старшина, так то ж раньше было… А нынче времена другие… Нынче демократия…
– Сидеть – это в лучшем случае, – поправляет сержант Ржавин. – В худшем… боюсь, пришлось бы твоему затылку, Пух, схлопотать девять граммов…
– А вот еще один анекдот, – не унимается Пух. – Молодая женщина, слушая радиостанцию «Маяк», просит передать привет Алексею, своему молодому супругу, и заказать песню. Диктор спрашивает… «А кто ваш муж?» – «Матрос дальнего плавания». – «Хорошо. Итак, какую песню мы закажем?» – «Поставьте, пожалуйста, песню «В нашем доме появился замечательный сосед».
В столовой не умолкает смех.
…Во время ужина Дробышев, Вербин и Вдовцов «вешались». Они стояли в посудомойке.
На армейском жаргоне посудомойка называлась «дискотекой». Дробышев мыл тарелки, Вербин – ложки, Вдовцов – стаканы и подносы.
У окна посудомойки грязную посуду принимал Комари. Это был среднего роста, слабого телосложения солдат из Черновицкой области. Комари отслужил уже год. Теперь он был «черепом». Стоять на приёме грязной посуды – легче, чем её мыть.
Комари быстро работает ложкой, счищая с тарелок остатки пищи. Он стоит за широким столом из нержавеющей стали. В центре столешницы отверстие размером с тарелку, через которое остатки пищи падают в кастрюлю, подставленную внизу.
Куски мяса и жира Комари, по заданию старшины, ссыпает в отдельный пакет. Старшина живёт в частном секторе, в своём доме. У него большое хозяйство. Помимо собаки, кур, уток, старшина держит поросёнка. Остатки скудной солдатской пищи предназначены – ему.
Прапорщик Коломиец – совсем не дурак. Он очень тонкий, практический человек. Он хорошо приспособлен к современной жизни. Он старается изо всех, вновь прибывающих в часть солдат, отбирать тех, кто живёт недалеко от Говерловской области. Благодаря ему, в РМО оказались Найда, Штырба, Комари, Ротор – из Черновицкой области. Дробышев, Рудый – со Львовской. Супрун – из Говерловской. Из «черепов» только Пух был не из ближайших областей, а из Одессы.