– Всё! – сказал он, вернувшись в кубрик.
– Молодец! – похвалил его Рыжий. Он сидел с Кимом за доской шашек.
Дробышев стоял в коридоре на лестнице, как рыба, выброшенная волной на берег, с трудом хватая воздух.
К нему пошёл Вдовцов.
– Молоток, Серёга! Ты выдержал. Больше он тебя трогать не будет. Дай, пять!
Дробышев протянул руку. Вдовцов, обняв своей широкой лапой руку товарища, крепко пожал. Дружески потрепал за шею и оттолкнул.
– Молоток, братуха! Так держать!
Он от всего сердца был рад за сослуживца, что тот сегодня не сломался.
Сергей прочитал это чувство в его серых сияющих глазах и был благодарен Вдовцову за это.
Когда Вдовцов ушёл в батальон, Сергей спустился на улицу.
Ему хотелось сейчас побыть наедине. Привести в порядок растрёпанные мысли. Он с ненавистью думал сейчас о Рыжем. В воспалённом воображении рисовал сладостные картины расправы. «Сука, устроить бы тебе казнь, как в Древнем Китае. Привязать тебе на пузе чашу, а в неё сунуть крысу, некормленую в течение недели. О, с какими удовольствием я смотрел бы на твои страдания! О, как бы я наслаждался!» – злорадно думал Сергей и мысленно бил каблуком сапога Рыжего по зубам. – «Сука, что за дебильные порядки в этой долбанной армии! Я этим гнусным подонкам, – так думал Дробышев о «дедах», – должен отдавать свою зарплату. А старшина… тоже гусь… на мыльные принадлежности деньги заныкал… Сука! Гадина! Ненавижу!»
Между тем, Арбузов, стоя в туалете, рассказал о Дробышеве «гусям» из других рот.
На что Бардо, закурив и медленно и важно выпустив в потолок кольцо дыма, сказал:
– Что ж… поживём-увидим. Мне, кажется, он ещё зачмыриться. Я лично это дело под свой контроль возьму.
– А я тебе в этом помогу, – сказал мрачный Стиф. Этот солдат очень редко улыбался.
Стиф был одного с Бардо призыва. Они оба родом были из Мариуполя и на «гражданке» «сидели на игле». Стиф, Бардо и Арбузов были из тех людей, которые уважают только силу. Грубую, тупую физическую силу. Втроём они «чмырили» в карантине Вербина и других, слабых духом, солдат. И сейчас здесь, в БАТО, они старались держаться вместе. Кроме Бардо и Стифа, мариупольских «гусей» в дивизии было человек двадцать. И через одного они были либо наркоманы, либо алкоголики.
Глава 18
Вечером сержант Ржавин позвал Арбузова и Вдовцова, дал им денег и велел сгонять за «синькой». Так на солдатском жаргоне называлась выпивка.
Вдовцов и Арбузов, взяв с собой Дробышева, надели шинели и шапки, вышли из казармы.
На улице шёл снег.
Дважды обогнули здание казармы. Пошли по асфальтированной дорожке, по которой утром бегали на зарядке. Справой стороны от них темнело мрачновато-серое здание казармы. Слева – в синих сумерках грязно белела солдатская столовая, за ней, за голыми берёзами, виднелась санчасть. Перед столовой широко раскинулся плац. За спортивными снарядами – турниками и брусьями располагалась офицерская столовая, где, в основном, питались лётчики и техники, а также руководство полков и дивизии.
«Гуси» прошли вдоль части, за вещевым складом по разрушенной кирпичной стене взобрались на забор, спустились на тянувшиеся вдоль стены трубы теплотрассы, спрыгнули на землю. Петляя дворами, направились к дому, где жила тётя Аня.
Эту женщину знала вся округа. Муж тётя Ани работал на спиртзаводе. А сама тетя Аня торговала «палёной» водкой. Об этой «точке» прекрасно знали в территориальном ОВД, но тётя Аня исправно платила участковому, а тот в свою очередь начальнику МОБ, и потому её никто не трогал. Её клиентами были местная пьянь и солдатня. Впрочем, иногда, её «палёной» продукцией не брезговали и офицеры. Особенно ночью, когда хотелось «догнаться», а магазины были закрыты и водки, кроме, как у тёти Ани, негде было купить.
Ребята вошли в крайний подъезд старого двухэтажного дома, крытого шиферной крышей. Свернули направо, прошли в глубь тёмного коридора с запахом сырости, позвонили в дверь.
Открыла тётя Аня, женщина лет пятидесяти, с накрашенными губами, вся в кольцах и браслетах.
– Мальчики, что вам?
– Водки. Три пузыря! – развязно сказал Арбузов и протянул деньги.
Пересчитав деньги, тётя Аня достала из-за двери три бутылки. В углу у неё был заготовлен целый ящик.
Той же дорогой «гуси» вернулись в часть. Перелезли через забор, спустились, пошли через плац.
Арбузов с Вдовцовым, чувствуя у себя под шинелями приятную тяжесть бутылок, остались ждать в курилке.
Дробышев побежал наверх, в роту, выяснить обстановку. Дежурный по части сидел за пультом, смотрел по телевизору хоккей. В коридоре БАТО никого из «шакалов» и «кусков» не было. В кубрике Дробышев узнал от «дедов», что ни ротного, ни старшины в батальоне не видно. Дробышев вернулся за Вдовцовым и Арбузовым. Они без приключений пронесли в казарму водку, прошмыгнули в свой кубрик. Передали бутылки «дедам».
Бутылки спрятали в подушках.
Потом пришёл ротный. Он отлучался на час: ходил в штаб дивизии, к знакомому майору. Провёл вечернюю проверку, посидел в каптёрке до пол-одиннадцатого и ушёл домой. Об этом «дедам» моментально доложил Комари, который стоял сегодня на «тумбочке».
Дневальный ушёл на лестничную площадку наводить уборку. В случае, если дежурный по части начнёт подниматься в БАТО, он тут же забежит в кубрик и всех предупредит.
Сержант Ржавин достал из подушки первую бутылку, открутил пробку, стал разливать по кружкам.
Последних было только две. «Старики» по очереди подходили к нему, выпивали свою долю, брали кусок хлеба с ломтиком сала и долькой лука, отходили к своим койкам. Солдатская пьянка редко бывает роскошной. С закуской, как обычно, было негусто.
Они выпили по три раза. А потом, когда в последней бутылке оставалась половина, сержант Ржавин нацедил в кружки «гусям».
– Гуси, сюда! Все, кроме Вербина!..
Ржавин каждому дал выпить.
Дробышев, выпив, сморщился. Водка была противной. Поставил свою кружку на тумбочку, поблагодарил. Он собирался уже уходить, но его остановил Куриленко.
– Погоди, Дробь, иди сюда. Дай, пять. Дробь, ты молодец! Ты – пацан! Я сегодня специально тебя проверял. Ты – не чмошник, ты пацан. Всегда будь таким, – Рыжий был пьян. Его тянуло на общение. – Ты на меня держишь зло – это твоё дело. Это – жизнь, пойми, брат, это жизнь! Сегодня ты – гусь, завтра – дед! Вот Лопатин и Вербин – гуси по жизни. Потому что они чмыри. Тряпки. А ты – пацан! Давай, брат, не держи на меня зла.
Куриленко отпустил Дробышева.
Сергей забрался на второй ярус и лёг в свою койку.
– Деды, как вы думаете? – спросил Рыжий. – Не пора ли нам расстегнуть наших гусей? В других ротах пацаны уже своих расстёгивают во всю.
– А что… это правильно, – поддержал сержант Ржавин. – Мне эта мысль по душе. Наши гуси давно этого заслужили.
Остальные «деды» тоже были не против.
Дробышев лежал, чувствуя, как его сознание медленно плывёт. Он чувствовал себя сейчас необыкновенно хорошо. Ему было хорошо на душе не столько оттого, что запьянел, сколько от осознания самого факта, что «деды» сегодня угостили его водкой. Значит, его зауважали. «А Рыжий, в принципе, неплохой пацан, – думал он. – Я его вполне понимаю. Он дед. Ему хочется власти, почета, уважения. Это вполне законное желание. Кто знает, каким буду я?»
Сегодня Сергей впервые за две недели засыпал спокойно, без волнения, без постоянного внутреннего напряжения.
Глава 19
Вечером другого дня ребят «расстёгивали». Процедура заключалась в том, что каждый «дед», кроме Лопатина, врезал каждому «гусю» в грудь кулаком. И теперь им, по неписанным армейским законам, разрешалось ходить с расстегнутой пуговицей. Сами «деды» ходили с двумя, а то и тремя расстёгнутыми пуговицами. Если смотреть на это со стороны, то выглядело неопрятно и некрасиво. Но солдатское представление о красоте искажено: чем разболтаннее, тем «круче». Все солдаты носили шапку на затылке. Специально подбирали себе шапку на размер, а то и на два, поменьше нормы.
У «дедов» и «черепов» карманы на штанах и кителях афганок были вручную прошиты нитками. Сапоги – подвёрнуты или обрезаны. Чем короче сапог, тем «круче». Ремень ослабляли до такой степени, что он болтался едва не на ширинке.
Строевой смотр части застал всех врасплох.
Командир части подполковник Самовалов вместе с начальником штаба лично ходили вдоль шеренг, проверяли содержимое солдатских карманов. Потом заставили на морозе всех разуться и поснимать носки.
– На ногах у солдат должны быть портянки, – сурово оглядывая строй, говорил Самовалов. – Носки будете носить дома. Здесь армия, а не институт благородных девиц! А армия – это дисциплина и порядок!
Эти слова Самаволов говорил постоянно.
Когда он приказал солдатам распахнуть шинели и расстегнуть кителя, то выяснилось, что у половины личного состава части – «стариков» и «черепов» – под кителями были гражданские свитера.
Когда он приказал солдатам распахнуть шинели и расстегнуть кителя, то выяснилось, что у половины личного состава части – «стариков» и «черепов» – под кителями были гражданские свитера.
– Это ещё что за безобразие? Ну-ка, снять немедленно!
– Товарищ подполковник, так ведь холодно ж, – возразил Пух то ли жалобно, то ли весело, когда Самовалов проходил мимо него.
Пух был личным водителем командира части. Если бы он это сказал не при всех, а наедине, в машине, то Самовалов, наверняка, закрыл бы глаза на то, что его водитель одет не «по уставу». Но Пух имел неосторожность высказать это вслух, при всей части.
– Рядовой Медведев, два нарда вне очереди за разговоры в строю! – строго сказал Самовалов.
– Есть два наряда вне очереди! – рявкнул Пух весело и четко, а, когда командир отошёл, тихо сказал стоявшему рядом Дробышеву: – Один черт, завтра я ему понадоблюсь. Кто его будет на машине возить?
«Деды и «черепа» поснимали с себя свитера и покидали их в общую кучу. У «гусей» свитеров не было. По сроку службы – «не положено». Исключением среди них был только рядовой Бардовский. Ему разрешили «деды». Кинув в общую кучу свой свитер, Бардо вернулся в строй и занял своё место.
Закончив утренний осмотр, начальник штаба части, приложив красиво согнутую в локте руку к головному убору, отдал команду:
– Равняйсь!.. Смирно! Шагом, марш!
И боевая часть, выстроенная по подразделениям, печатая шаг, прошагала по тонкому снегу строевым мимо командира и начальника штаба.
Покинув плац, часть разделилась по подразделениям и разошлась по своим рабочим местам.
Глава 20
Рабочий день на ГМС подходил к концу. В кладовой, в пяти двухсотлитровых бочках, стоял заготовленный на завтрашнее утро бензин. Дробышев с Вдовцовым занесли насос. (Вербин в это день заступил дневальным.) Сержант Ржавин подозвал их к себе.
– Короче, гуси, слушайте сюда. Дробь, ты сейчас идёшь в домик и следишь за фишкой. В случае движения, выйдешь на улицу и подашь условный знак. А знак будет следующий… В случае палева, выйдешь на улицу, снимешь с себя ремень и закинешь его на плечо. Вдова, ты в этот момент будешь стоять у ворот. Если Дробь подаст тебе знак, подойдёшь к часовому и непринуждённо с ним заговоришь. Задание ясно?
– Ясно.
– Выполняйте!
Когда «гуси» заняли свои места, Ржавин подал команду Куриленко, который, размотав рукава насоса, стоял в нетерпеливом ожидании:
– Жми!
Услышав команду, Куриленко сунул рукав насоса в бочку, другой в канистру. Стал качать. Торопливо, нервно…
Ржавин стоял у входа в кладовую и смотрел за Вдовцовым, который находился в тридцати метрах, у центральных ворот на территорию ГСМ.
Шагах в десяти от него, между двух заградительных заборов из ключей проволоки, скучая, прохаживался часовой – солдат из роты охраны. Ему хотелось курить.
– Сигаретки не будет?
Вдовцов, чтобы не дезориентировать «дедов», не стал вступать с часовым в разговор, а знаками дал ему понять, что у него нет курева. Со стороны это выглядело смешным и странным. Часовой, ничего не поняв, спросил:
– Ты что язык проглотил?
Вдовцов, не желая провоцировать его на дальнейшие расспросы, отошёл от забора в сторону.
Ржавин улыбнулся.
– Молодец, Иван, врубаешься.
– Иди, смени меня, – тяжело дыша, сказал Куриленко.
Он закачал уже две канистры.
Ржавин сменил его. Всего они закачали три канистры. Все три закачивали из разных бочек, чтобы утром Марчук не заметил недостачу.
Закончив, Ржавин смотал рукава насоса.
Куриленко заглянул в бочку. Бензин, разумеется, был не у самого горлышка, как обычно. Завинтив крышку на бочке, он с волнением подумал: «Только бы Амбал (так солдаты называли Марчука) завтра утром не заметил!»
Вышел из кладовки, глянул на Вдовцова. Как там? – спросил он у него вопросительным кивком головы. Вдовцов знаком дал понять ему, что всё спокойно.
Взяв три канистры, «деды» быстро потащили их в конец территории. В густых сумерках почти ничего не было видно.
– Похож, в бочках заметно, что мы отлили бензин? – дорогой высказал свои опасения Куриленко.
– Ну что ж теперь делать?
– Да теперь уж ничего, – вздохнул Куриленко. – Моли Бога, чтобы завтра утром мы первыми, а не Амбал, заправляли машины.
Ржавин был хладнокровным. Он приучил себя к мысли, что, идя «на дело», необходимо откидывать прочь своё волнение, зажимать нервы в кулак и концентрировать внимание на окружающей обстановке, а не на той дури, которая со страху лезет в глупую башку.
Он внутренне давно себя настроил, что риск – дело благородное, если хочешь красиво жить, нужно крутиться. А ему хотелось красивой жизни… богатой, сытой жизни.
Оттащив и спрятав канистры с бензином за дальними складами, за забором из колючей проволоки, солдаты повернули обратно.
Дорогой Куриленко стал ныть и делиться своими опасениями на случай, если Марчук завтра утром обнаружит в бочках недостачу
– Амбал сегодня лично видел, что бочки были наполнены до краёв, – говорил он с беспокойством.
Его нытьё вывело Ржавин из себя:
– Ты заткнёшься или нет?
– Я переживаю!
– А ты не переживай. Забей!
– Стараюсь.
– От сумы и от тюрьмы не зарекайся. Знаешь, такую пословицу?
– Типун тебе на язык, – испуганно сказал Куриленко и, озираясь по сторонам, стал искать дерево, чтобы постучать по нему. На дороге он заметил валявшую палку, нагнулся, постучал по ней три раза.
Сержанта это рассмешило:
– Я не знал, что ты такой суеверный! Все эти постукивания по дереву, черные кошки, перебегающие дорогу, всё это чушь… Это бред. Бабушкины выдумки.
– Зря ты так.
– Я не верю ни в чёрта, ни в Бога. Верю в материю. Помнишь, ленинское определение… Материя – это объективная реальность, существующая в пространстве и времени независимо от нас... что-то там ещё… Короче, не суть важно. А оттого что ты постучал по дереву, ничего не измениться. Хоть тысячу раз постучи по дубу или сосне, хоть по своему тупому лбу, но, если тебе суждено погореть, ты погоришь. Кстати говоря, у меня недоброе предчувствие, – сказал вдруг Ржавин. Ему захотелось сейчас поиздеваться над своим незадачливым подельником. – Мне кажется, что Амбал завтра утром попалит недостачу в бочках.
– Типун тебе на язык.
– Чувствую. Я всегда чувствую, – сказал Ржавин, вспомнив эту фразу из фильма «Джентльмены удачи».
– Ты задолбал. Хорош, страху нагонять.
– А вдруг, в натуре, завтра спалит? Вдруг гуси ему застучат? Ты в них уверен? – вдруг с беспокойством заговорил сержант Ржавин, и было непонятно, искренне ли его чувство или же она напускное. – Вспомни, как ты вчера гвоздил Дробышева? Ты думаешь, он забыл? Лично я так не думаю. А ты знаешь, что у него на уме? Я не знаю. И ты не знаешь. А где гарантии, что он сейчас не доложил Амбалу? Может, он решил нас потопить?
– Хорош, нагонять страху. Что ж нам делать?
– Я предлагаю сейчас немедленно вернуться, притащить канистры и вылить их обратно в бочки. Действительно, я подумал, а вдруг Амбал завтра их попалит. Если уже не попалил? Отвечаю, в лучшем случае, мы с тобой на Дембель 31 декабря уйдём. Ну а в худшем… сам знаешь: небо в клеточку, кореша в полосочку.
Цыганка с картами…
Дорога дальняя, – весело затянул Ржавин.
– Ты задолбал! Хорош, издеваться.
– Голуби летят над нашей зоной…
Голубям нигде преграды нет, – смеясь, пел Ржавин.
– Заткнись!
– А на чёрной скамье…
А на скамье подсудимых…
– Заткнись! – кипел Куриленко. Он уже понял, что Ржавин разыгрывает его.
И это ещё сильнее раззадорило сержанта.
– Слышь, Рыжий! Пошли сейчас к Амбалу и добровольно признаемся? Дадим явку с повинной. А?.. Поможем, так сказать, добровольно следствию. А?.. Знаешь пословицу, добровольное признание скашивает срок… на полгода… Светил, к примеру, тебе пятерик. Если ты идёшь в несознанку, может быть, ты вообще ничего не получишь. Не найдёт суд убедительных доказательств твоей вины и, ты вольная птица. Найдёт, получишь пять лет лишения свободы. А в случае добровольного признания, ты сам себе наматываешь срок. Условно всё равно не дадут. А полгода больше… полгода меньше. Небольшой срок. Так что думай, Рыжий, думай!
Куриленко молчал. Он признавал правоту слов Ржавин. Он уважал товарища за ясный ум, острый язык и весёлый нрав.
До армии Ржавин успел отучиться в юридическом техникуме. Пробовал поступать на юрфак в Киевский державный университет, но, не заплатив денег, как и следовало ожидать, не прошёл по конкурсу. Осенью его забрали в армию. Здесь, в армии, Ржавин долго размышлял о жизни. Глядя на то, как прапорщики и офицеры воруют бензин, запчасти, инструменты, обмундирование, продукты, сигареты, он пришёл к выводу, что не следует заниматься мелко уголовными делами. Если воровать, то по-крупному. Солидные деньги способна дать хорошая должность. Красиво живут начальник ГМС, начальник продуктового склада, лица, занимающиеся распределением служебного жилья, начальник финансовой службы…