История как история, еще и не такое потомкам рассказывают по дороге в детский сад, чтобы не ныли. Соль в том, что много лет спустя он случайно вспомнил про Ыгумагапа и смеху ради женил его на злой тувинской демонице по имени Чылбыга[7]. Сочинил подробное описание свадьбы – уморительно смешное с точки зрения грамотного этнографа и невыносимо занудное для остальных – а потом увлекся и написал продолжение, добрую дюжину свеженьких тувинских мифов об Ыгумагапе, да таких достоверных, что какие-то шустрые составители очередного сборника мифов и легенд народов Сибири тут же умыкнули с сайта истории об Ыгумагапе и напечатали, как водится, не спрашивая разрешения, в разделе «Предания о богах» – к величайшему восторгу Эвы, которая по сей день хранит книжку на самом видном месте и таскает в сумке на важные встречи, как талисман.
Ну то есть все как всегда.
– Причастность к мифу может оправдать любую жизнь, – вдруг сказала Эва. – Вообще любую! Я и сама, честно говоря, не отказалась бы. Всегда хотела попросить тебя сочинить сказку обо мне. Но почему-то стеснялась. Думала, ты на смех меня поднимешь.
Пожал плечами:
– Ну, поднял бы – и что с того?
– Не знаю. Вроде, ничего страшного. А все равно не хотелось, чтобы ты надо мной смеялся. В смысле, вот именно по этому поводу – не хотелось бы. А так-то смейся на здоровье.
Предложил:
– Так давай о тебе и сочиню, раз призналась. Зачем нам какой-то Щусь?
Эва упрямо помотала головой.
– Ему нужнее. Он уже умер, и ты – его единственный шанс. Никто больше так не умеет, чтобы – хоп! – и перед нами самый настоящий аутентичный текст, как будто всегда был; некоторые свидетели тут же начинают смутно припоминать, как читали его еще в студенчестве среди множества прочих учебных материалов. Ну и потом, честно говоря, я пока даже на одну сказку не нажила. В смысле, ничего такого, о чем в сказках рассказывают, натворить не успела. Разве только пингвинов видела. Целую толпу. Но – в зоопарке. Не считается.
Сказал:
– Если честно, я твоего Щуся просто не вытяну. Я же вообще ничего не знаю – ни о нем, ни о времени, ни о среде…
– Ну так я же знаю! – воскликнула Эва. – Перед тобой единственный и неповторимый специалист по Гуляй-Полю. Я тебе все расскажу. Вообще не вопрос!
Поднял руки, не то капитулируя, не то защищаясь от ее напора.
– Конечно, за фактами дело не станет. Но этого мало. Мне вообще не на что опереться. Если бы люди в том месте и в то время действительно складывали легенды, все равно о ком, я мог бы взять их за образец. А так поди пойми, как могут выглядеть сказки, которых вообще никогда не было.
– Спокойствие, только спокойствие, – сказала Эва. – Все это вполне можно реконструировать. Сказка, легенда – это же устный жанр. Образцы устной речи у нас есть. Систему ценностей я тоже вполне представляю, то есть, смогу тебе объяснить, что для них было важно, о чем упомянули бы обязательно. И какие факты могли бы игнорировать как малозначительные. Если этого окажется мало, отведу тебя в библиотеку. Благо я уже знаю, что на ту тему надо рыть…
– Эвка! Какая, к черту, библиотека?!
– Ну слушай, – вздохнула дочь. – В больницу-то ты ездишь как миленький. Хотя постоянно говоришь, что толку от этих процедур никакого. Но ездишь же! Значит, на это силы есть. Уже хорошо. А тут не больница, в библиотека. Там в сто раз интересней. Скажешь, нет?
Открыл было рот, чтобы сказать это самое «нет», и тут же закрыл. Потому что она была совершенно права. Действительно интересно. Такой вызов! Сам ни за что не взялся бы, просто в голову не пришло бы создать с нуля несуществующую устную традицию. Никогда такого не делал. А «интересно» – это по-прежнему серьезный аргумент. Может быть вообще единственный, до сих пор не утративший смысл.
Сказал:
– Ладно. Но учти, ты попала! Плакала твоя диссертация. Теперь вместо того, чтобы доводить ее до ума, будешь вводить меня в контекст. В режиме нон-стоп, благо у меня бессонница, а ты выкручивайся как знаешь. И трепещи: я гораздо хуже банды тупых пятиклассников, от которых ты так страдала на школьной практике. Им просто все по барабану, а у меня, как у всякого несносного всезнайки, по любому вопросу свое заранее составленное драгоценное мнение. Даже любопытно, как ты будешь выкручиваться. И вот еще что учти: пути к отступлению у тебя уже нет.
– Нет? – изумленно переспросила Эва.
И не дожидаясь ответа, заключила его в объятия, чего не делала уже лет двадцать. Или даже двадцать пять. Словом, очень давно.
* * *– Ужас не в том, что через четыре месяца я понял, что все сделанное надо выкинуть, забыть и не переписать даже, а начать заново, с нуля, – весело говорил он пять лет спустя. – И даже не в том, что, по уши зарывшись в эту абсурдную работу, я позорно выздоровел, не сдержал обещания помереть до конца года и навсегда подорвал свой отцовский авторитет. Ремиссия – штука загадочная, с каждым может случиться, это как в лотерею выиграть, никто не виноват. Настоящий ужас моего положения заключается в том, что когда-нибудь я все-таки умру. И если Эвка права, и на том свете действительно «тусуют» все умершие, мне придется отыскать среди них этого чертова Щуся. Сказать ему: «Привет, атаман Феодосий, сюрприз-сюрприз! Я написал о тебе много сказок, выложил их в интернет, народ читает, прикалывается, один чудак уже монографию настрочил, а какие-то киевляне мультфильмы по мотивам делать затеяли – все как ты хотел и даже немного лучше». И на глазах у почтенной публики – с моей удачей можно не сомневаться, что в первых рядах окажутся любопытствующие Гомер, Набоков и, предположим, Лотман, просто для смеху – начать читать, громко, вслух: «Сказка о том, как атаман Щусь с комиссаром пингвинов воевал».
Стрэнжырз инзынайт
– Strangers in the night, – поет Тома.
Ну, то есть, очень условно поет. Я не говорю «завывает» только по одной причине: Тома мой друг. Он мне дорог. Гораздо дороже какой-то там дурацкой истины. Поэтому давайте договоримся, что Тома все-таки поет. А не завы…
Все, проехали.
– Стрэнжырз инзынайт! Ыксчэнджынг глянсыз! – старательно выводит Тома.
Старательно – в том смысле, что пытается произносить слова с максимально ужасающим акцентом. Хотя чего тут особо стараться, у него и свой будь здоров.
Но Томе кажется, что если усилить акцент, будет гораздо смешнее. Он, в общем прав, первые пять секунд все так и есть.
Однако на «самсынгын ерайз» я ломаюсь. И говорю жалобным голосом мультипликационного поросенка, или например зайчика:
– Заткнись, пожалуйста.
– Никто не знает, что я здесь Фрэнк Синатра, – мрачно говорит Тома. И мстительно откусывает чуть ли не половину моей груши.
Отличное решение. Во-первых, лучше сразу отомстить обидчику, чем сидеть потом столетиями на берегу той нелепой реки, по которой вечно плывут чьи-то трупы. А во-вторых, с набитым ртом очень трудно петь. Практически невозможно! Поэтому я заботливо придвигаю к нему миску с черешней.
– Просто мне надо сосредоточиться, – объясняю я. – И собраться. А то как всегда забуду все нужное сразу. Включая заряжалку для телефона и чистые трусы.
– Только без паники, – говорит Тома. – Я тебе помогу.
Ох. Пожалуй, лучше бы он пел.
Но дело сделано. Тома усаживается на спинку дивана, дабы возвыситься. И принимает начальственный вид – как он себе это представляет. Будем честны, с начальственным видом дела у него обстоят даже хуже, чем с британским произношением. Но Тома уверен, что главное – стараться.
– Для начала, – важно объявляет он, – нам следует выяснить, в каком направлении ты собираешься отправиться.
– А то ты не знаешь. В Гданьск, к Янке. Мы с тобой уже сто раз туда мотались.
– На самом деле я – всего два. Но суть не в городе, а именно в направлении. Только от направления зависит, какие вещи обязательно должен взять с собой путешественник. Скажем, когда отправляешься на юг, следует брать шорты, темные очки, белые штиблеты и кусок гранита весом не менее трехсот граммов. Больше – можно.
– Каменюку-то зачем? – спрашиваю я, укладывая в сумку пакет с чистыми футболками.
– Ну как зачем? Чтобы прикладывая его к макушке и прочим интимным местам, охлаждать жар южного солнца и собственный пыл. Гранит – настоящий северный камень, суровый, честный и всегда холодный. На него можно положиться.
– Ладно, – соглашаюсь я. – Принято.
– Когда отправляешься на север, надо брать с собой лыжи, теплые одеяла, шерстяные носки, запасные рукавицы, водку и пустой мешок.
– Мешок? – рассеянно повторяю я, собирая с сушилки скудный урожай чистых носков.
– Конечно. Мешок для песцов.
– Которые случатся со мной на севере?
– Именно. И шкурки которых ты выменяешь на предусмотрительно взятую с собой водку.
– Договорились. А если на восток?
– Когда отправляешься на восток, следует брать с собой деньги. Загадочное место этот восток. Никогда заранее не знаешь, что там понадобится – сабля, ковер, медная джезва, три дюжины золотых колец, верблюжья упряжь, сборник юношеских стихотворений Мао Цзе Дуна, айфон последней модели или нарды, чтобы играть в них с заскучавшими пустынными джиннами. Поэтому лучше иметь возможность купить все это на месте.
– Звучит разумно. Однако эта информация мне не пригодится. Гданьск – почти строго на западе, смотри.
И я сую ему под нос карту Европы.
– С западом сложнее всего, – хмурится Тома. – Черт знает сколько барахла надо тащить с собой тому, кто отправляется на запад. Топор, нож, ружье, ноутбук и другие орудия промысла, трубку или папиросы…
– Точно! Ты гений. Табак же! И бумажки. Блин. Если бы не ты…
– …а еще миску с ложкой, – невозмутимо продолжает Тома. – И чашку. И какой-нибудь котел. Короче, все, чем пользовался при жизни. Иначе на западе туго придется. По уму, туда еще жен с верными слугами следовало бы прихватить. Да где ж ты их возьмешь вот прямо сейчас, в половине восьмого вечера.
– Да, – киваю, – совсем я у нас сирота. У меня даже кошки нет. Впрочем, что-что, а кошки мне на западе гарантированы. Целых четыре штуки. К ним, собственно, и еду.
– Ничего, – говорит Тома. – Я об этом заранее подумал. И решил, что за неимением жен, слуг и кошки, ты можешь прихватить на запад меня. Я тебе там пригожусь.
Ушам своим не верю. Не может быть, что все вдруг – ррраз! – и так здорово.
– У тебя же работа, – говорю я.
– Нет у меня никакой работы.
Даже не знаю, хорошая ли это новость. До сих пор ему вроде нравилось.
– Да не хмурься ты, – смеется Тома. – Меня не уволили, а просто выпустили, как птичку из клетки. На целых четыре дня. За свой счет. То есть, если называть вещи своими именами, за твой. Будешь теперь меня щедро кормить, как жену, слугу и кошку, я жру за троих, ты знаешь. А за это я, например, поведу машину и сделаю много других полезных дел. В частности, прослежу за твоей телефонной заряжалкой, очками, часами и что ты у нас еще везде забываешь?
– Все, – честно говорю я. – Так что тебе придется проследить за всем сразу. Но как же круто!
Действительно круто. Потому что, будем честны, очередная поездка в Гданьск, вдоль и поперек изученный за те пятнадцать лет, что живет там сестра – приятное, но довольно скучное начало отпуска. Зато любая поездка плюс Тома – равно настоящее путешествие с приключениями. Эту духоподъемную арифметику я учу чуть ли не с детства и знаю назубок. Но никогда не откажусь от пары – тройки дополнительных уроков.
– Только чур выезжаем прямо сейчас, а не в пять утра, как ты любишь, – строго говорит Тома.
– Ну так отлично. Чем раньше приедем, тем больше шансов, что Янкины бегемоты не сожрут нас прямо на пороге, а дождутся, пока мы откроем консервы.
– Это сколько же они голодные сидят?
– У Янки самолет был в полдень. Значит, часов с десяти утра. Правда, у них еще полная миска сушки…
– Одна миска сушки на четверых? Какой ужас! – драматически восклицает Тома. – Если бы не я, бедные звери голодали бы целые сутки?! Ну вы и живодеры.
– Зато теперь все спасены, – улыбаюсь я. – За дело взялся супергерой, способный гнать всю ночь напролет. Такова сила кошачьей молитвы.
Тома у нас «сова». То есть, не просто засоня, которому не нравится подниматься по будильнику. Он-то поднимется, не вопрос. Только соображать часов до трех пополудни все равно не будет, хоть стреляй. А пика активности он достигает примерно к полуночи, когда все остальные скисают окончательно и бесповоротно. К счастью, к моменту Томиного совершеннолетия человечество успело изобрести ночные клубы и понаоткрывать их где ни попадя, включая наши благословенные края. А то даже не знаю, как бы он выкручивался с работой. Ночным сторожем все-таки очень уж скучно быть – сиди, жди, пока кто-нибудь нападет. Годами! И не факт, что дождешься.
Мне в некотором смысле проще, я «жаворонок». Причем до такой степени, что охотно соглашусь подскочить в четыре утра вместо обычных пяти, лишь бы не заставляли бодрствовать до полуночи. Подобное устройство организма очень удобно для работы и пагубно для светской жизни, но тут уж ничего не поделаешь.
Многие спрашивают, как мы с Томой умудряемся дружить. Но «как» – это неверная постановка вопроса. Надо спрашивать: «когда?» Правильный ответ: в середине дня. Обычно я начинаю работу в семь утра; если сократить обеденный перерыв до необходимого минимума, в начале четвертого можно выметаться из офиса. Тома к этому времени как раз успевает проснуться, выпить кофе и даже найти некоторые положительные моменты в процессе онтогенеза, который поутру кажется ему сущим мучением, а ближе к ночи – отличным времяпровождением.
К тому моменту, когда утомительный онтогенез начинает причинять страдания мне, Томе как раз пора на работу. Очень удобно. А когда у меня плохое настроение, я могу воспользоваться диваном в его администраторском кабинете. Сладкий сон под шум и грохот ночного клуба – самый необременительный из известных мне способов вести светскую жизнь.
А больше всего обоюдной выгоды дружба «жаворонка» и «совы» приносит в поездках, когда можно мчаться без остановок на ночлег, по очереди сменяя друг друга за рулем. Идеальный расклад. Жаль только, происходит это гораздо реже, чем слаженным хором требуют сердце и здравый смысл.
И как же здорово, что сегодня все так сложилось.
…– На рассвете тебя сменю, – говорю я.
– Не успеешь, – отмахивается Тома. – Сколько тут ехать? Каких-то несчастных шестьсот километров.
– Даже чуть меньше.
– Тем более.
– Кофе, – говорит Тома. – И бутерброды. В каком бы направлении ни следовал путешественник, ему следует взять с собой кофе и бутерброды, иначе духи дальних дорог на него прогневаются. Хотя, если по уму, чего тут гневаться. Только пожалеть.
– Знаешь что плохо? У меня всего один термос. И не очень большой.
– Зато у меня большой, – ухмыляется он. – Литровый. И уже полон до краев. И дюжина бутербродов с сыром. Что, как ты понимаешь, совершенно не помешает мне растрясти еще и твои закрома. В дороге на удивление хорошо жрется.
– Это объясняет твою страсть к путешествиям, – говорю я.
Вообще-то нашу общую страсть.
Мне не так уж часто удается занять пассажирское место. При этом Тома – единственный водитель, рядом с которым я могу расслабиться и наслаждаться поездкой вместо того, чтобы всю дорогу прикусывать язык, воздерживаясь от неуместных замечаний.
Еще и поэтому любая поездка с ним для меня – натурально праздник. Ехать бы так и ехать, до самого края земли. Откуда наверняка ходит какой-нибудь паром… Не знаю, куда. На то я и живой человек, чтобы не знать подобных вещей.
…– Сейчас будет самое главное. Центральный эпизод любого роуд-муви, – говорит Тома. – Кофе на заправке! Классика.
– У нас при себе два термоса, проглот, – смеюсь я.
– Правильно. Всего два, а не три, заметь. Они еще пригодятся мне ночью. И утром – тебе, при условии, что я что-то оставлю.
– А есть такой шанс?
– Еще бы. У меня, как известно, нет сердца, зато я трус. И вряд ли рискну оказаться наедине с чудовищем, в которое неизбежно прекращается всякий человек, лишенный порции утреннего кофе. Поэтому сейчас мы будем пить кофе на заправке. Чем он гаже, тем удачней сложится поездка, верная примета.
– Если верить твоей примете, нас ждет путешествие Синдбада, как минимум, – говорю я десять минут спустя, пробуя подозрительную серую пенистую жидкость, призванную имитировать капуччино. – Седьмое, например. Или в каком он заработал самые охренительные миллионы?
– Да вроде во всех понемножку, – Тома хмурит лоб, вспоминая. – Там алмазы, прилипшие к мясу, продаст, там собственную могилу ограбит… А в седьмом он как раз не столько зарабатывал, сколько летал, заполучив крылья. И правил волшебной страной. И сражался с змеями в иных мирах – как-то примерно так. Плохо на самом деле помню. Давно читал.
– Значит точно седьмое, – говорю я, оглядываясь по сторонам в поисках урны. – После таких помоев только и остается что сражаться со змеями. Надо же хоть на ком-то выместить зло.
– Допей, – серьезно говорит Тома. – А то примета не сработает. Мы же хотим, чтобы поездка сложилась удачно?
Даже и не знаю, хочу ли я хоть чего-нибудь – такой-то ценой. Но допиваю, куда деваться. Друг – это такой специальный полезный гад, ради которого практически ежедневно идешь на бессмысленные жертвы – просто чтобы поднять ему настроение. Например.