— Кто мне сказал, что эта чесотка только что справилась с пятерыми? — брезгливо сморщился маркиз. — Мне даже расхотелось его расспрашивать. Вошь. Противная, мерзкая вошь. И не видно, и — мешается. Уберите его вон.
Сзади, под сгибы ног, ударили чем-то тяжелым, и Сергей упал на колени. Через секундную паузу это что-то приняла на себя голова, и он полетел в темноту…
Воспаленное сознание металось по бесконечным, тусклым коридорам огромного лабиринта. Каменные стены, нависающий потолок, нескончаемые повороты, глухие колодцы без потолка… Влево — вправо, вправо — влево, прямо, опять тупик, опять колодец… Какой это круг? И что это так болит и ломит… Разве у него есть чему болеть? И кто это так кричит? Коридоры, коридоры, стены, потолки, повороты… Замкнутый круг. Здесь нет выхода. «Есть». Кто это сказал? «Я…» Кто — я? Синие-пресиние, распахнутые от удивления глаза. Как вечернее бездонное небо, в котором не бывает облаков. Куда? Опять коридоры, надвинутые потолки, опять повороты — туда, за ней, за той, которая обещает жизнь… «Сюда». Сюда? Что это? Круглая каменная комната, очередной колодец… Сзади на месте прохода опустилась стена, закрывая и выход, и бездонные глаза. Глубокие, предающие глаза… Крысоловка. Крысоловка, где нет выхода. Где нет надежды на избавление… Для дураков.
«Но я не крыса». Там, где не может крыса — сможет человек. Ломая ногти о выступающие камни и обдирая руки, он лезет вверх — туда, где пропадает свет и одна глухая темнота, туда, где ничего не видно и длинная-предлинная ночь… Туда, где может быть выход.
…На лицо, приводя в чувство, полилась вода. Явно уже не первое ведро. Сергей закашлялся и с трудом приподнял голову. Сколько прошло времени? Сутки? Больше? Как это сложно — приходить в себя…
— Очухался? Или нет?
Через открытую дверь в комнату (или камеру?) падал свет, и стояли какие-то люди. На голову опять полилась вода, вокруг засмеялись.
Сергей наклонился в сторону и сплюнул — во рту застыл привкус крови. Как это ни странно, но вода помогла — в голове немного прояснилось и уже поплыли какие-то обрывки мыслей… Маркиз, принцесса…
— Поднимите его, — донесся чей-то властный голос.
Его схватили под мышки и рывком поставили на ноги. В голове ярким всполохом взорвался огонь, нестерпимо заныл затылок. Сергей застонал, ноги подкосились — его придержали, не давая упасть.
— Где сейчас твой гонор, животное? — через шум в голове донесся тот же голос. Это не маркиз. Один из приспешников… — И такая слякоть посмела встать рядом с принцессой? Раб. Чернь. Грязь. Смотреть противно…
Сергей открыл глаза и попытался сфокусироваться на говорившем. Вокруг было странно темно. Язык во рту — как раздутое полено, но он все равно разлепил запекшиеся губы:
— Точно. Поэтому я и не смотрю на тебя, — и закашлялся.
— Ах ты…
Резкий удар в живот вновь окунул его в темноту. Бесчувственная голова ударилась о порог — его за ноги поволокли на выход.
— …Пр-р-р-р-р-р.
— Держи его… Крепче!
— Да не дергайся ты, битюг…
— Отвязывай! Сюда давай, сюда!
— Назад! Сдать назад — перевернет же…
Голова металась из стороны в сторону, взрываясь с каждым толчком вспышкой боли в затылке. Сергей поморщился, слабо застонав, и открыл глаза. То, на чем он лежал, наконец успокоилось и замерло. Он повернул голову, осматриваясь… Деревянные борта, плетенная из лозы крыша, через которую пробивается свет, какая-то телега.
— Хватит. Дальше — своими.
— Вытягивай его!
Откинулся матерчатый полог, и его грубо, за ноги, выволокли наружу, на свет и воздух, и бросили в пыль — глухой удар чуть снова не отправил в беспамятство. Сергей закашлялся — в нос и глаза попало сухое земляное крошево.
— Ну, поднимайся, ты…
Кто-то пнул ногой, и он опять закашлялся, чтобы подавить боль. Потом подтянул ноги, пытаясь встать, — рук, туго перетянутых за спиной, он не чувствовал…
— Поднимите его.
Тот же властный голос. Его схватили под мышки и грубо поставили на ноги — он покачнулся и сделал шаг назад, чтобы не упасть. Сквозь набатный звон в ушах донесся смех.
— Ну давай, наемник, пшел прямо…
— Может, ему помочь?
— Не надо. А то еще умрет здесь…
Его подтолкнули в спину, и он медленно пошел, стараясь не трясти гудевшей головой.
Где это они? Что-то, похожее на голое поле: отдельными кустиками торчала пожухлая трава и небольшие пяди зарослей колючего кустарника. Четырехколесная кибитка, на которой его привезли, осталась сзади — там же виднелась полоса недалекого леса.
Красных плащей было человек пятнадцать, все пешком — коней зачем-то оставили сзади еще раньше. Все были злы и раздражены, часто покрикивая и пинками понуждая идти быстрей. Куда такая спешка? Убить его? Это понятно, но зачем такие сложности…
Так, спотыкаясь и падая, окруженный все увеличивавшейся злобой и страхом, он прошел около километра, когда шедший впереди всех угрюмый страж махнул рукой и все остановились. Старший, с властным голосом, схватил Сергея за ворот, приблизил сощуренные глаза и задышал прямо в лицо:
— Ты подохнешь, собака. Но не просто. Подыхая, ты проклянешь родителей, за то что они тебя родили…
Сергея схватили за шиворот и провели еще с десяток шагов вперед. Он все понял…
Они стояли на скалистом уступе, вниз уходил бугрившийся крутыми порогами склон, а внизу мутной пеленой тумана клубился подступивший Pox. Вот почему они, отчаянно стараясь сдержать подступивший ужас, злились сами, и вот почему лошади не захотели идти дальше.
«Мне все равно, — подумал Сергей, закрывая глаза. — Прости меня, Лена, простите меня, дети. Прости меня, Сват. И ребята… И будь ты… Да нет. Живи с миром, Эния. Ты сама наказала себя: предавший раз не избавится от этого никогда».
Кто-то завозился у него за спиной, и его руки бесчувственными, безвольными плетьми повисли по бокам. Это что, сарказм на благородство?
— Я даже дам тебе твой меч. Если ты сможешь там сделать шаг…
Старший дыхнул злобой и, развернувшись, далеко от склона зашвырнул клинок Сергея. Серебристая полоска стали некоторое время кувыркалась в воздухе, пока не скрылась в бескрайнем тумане…
— Ты ничего не хочешь сказать? Тогда пошел…
От сильного удара в спину он перевернулся в воздухе и покатился вниз, сшибая мелкие камни и корявые деревца, поднимая за собой полосу пыли и истеричный хохот наверху.
Он уже не мог увидеть или услышать, как из ближайшего леса на полном скаку, прижимаясь к гривам коней, вылетали всадники; и Сват с дикими от долгой бешеной скачки глазами выхватывал на лету клинок, пригибаясь и выжимая из коня все, что тот мог еще дать… Слева и справа из леса еще вылетели воины — люди Бремока и Хафу, яростью, скоростью и шпорами заставляя коней с ходу преодолеть ужас близкого Роха и стремительно охватывая полукольцом всех, кто был у обрыва…
Эния резко встала и отвернулась к окну. Капитан Ош Гуяр опустил голову. Илламия, со вздохом глянув на сестру, нахмурилась:
— В твоем распоряжении была вся королевская гвардия. Ты мог, если надо, привлечь даже армейскую бригаду… Почему маркиз опередил тебя, Гуяр? Как такое могло произойти?
Капитан поднял лицо:
— Я виноват и совсем не хочу оправдываться… Маркиз как-то смог сразу определить, что он наемник. И поэтому опережал на шаг…
— А эти, его товарищи…
— На уступ они успели раньше нас и никого не оставили в живых. Наемники жестоко мстят за своих… Мы их найдем. Лорд Шамур уже разослал срочный вызов.
— Мы должны узнать о нем все, — не оборачиваясь, сказала Эния. — Все. Смог же он справиться с пятерыми на постоялом дворе? Может, смог и выйти из Роха…
Илламия промолчала, но при взгляде на сестру ее глаза стали совсем печальными. Гуяр тяжело вздохнул и отвернулся в сторону.
— И еще, ваше высочество… Для того чтобы заманить его, маркиз использовал вашего двойника. Видимо, опасался открыто устроить переполох на улице — в городе уже было много моих людей…
— Что? — Эния обернулась.
— Ну… У нее немного похожи только глаза. Но вы ведь тогда были под вуалью.
— Двойник? Мой двойник?
Капитан опять вздохнул и устало кивнул головой.
— Спасибо тебе. — Эния опять отвернулась к окну. — Огромное спасибо, Гуяр. Значит, он, когда погибал, еще и проклинал меня…
Капитан молча смотрел в пол. Илламия протерла руками уставшие глаза.
— И еще. — Эния задумчиво глянула на сестру. — Подумай, порасспрашивай… Где, в каком-таком государстве, могут быть высокие многоэтажные дома и огромные стеклянные окна… Огромные такие окна. Которые от взрыва разлетаются на мелкие и… смертельные осколки.
Глава 6
…Опять глухой подземный лабиринт, заставляющий уставшее от бесконечных обмороков и безысходности сознание искать выход. Чуть выступавшая кладка стен высокого подземного колодца. Почему подземного? «Не знаю…» Сергей нащупывает рукой очередной выступ, выгребает пальцами шелуху между камнями и осторожно подтягивает тело вверх. Дальше, дальше, все выше и выше. Как там внизу? Необозримо далеко виднеется крошечный островок света. Опустившуюся и перекрывшую вход и синие глаза плиту отсюда уже не видать. Крысоловка. Но и тут должен быть выход, какой-то выход существует всегда, в любой ситуации…
Глава 6
…Опять глухой подземный лабиринт, заставляющий уставшее от бесконечных обмороков и безысходности сознание искать выход. Чуть выступавшая кладка стен высокого подземного колодца. Почему подземного? «Не знаю…» Сергей нащупывает рукой очередной выступ, выгребает пальцами шелуху между камнями и осторожно подтягивает тело вверх. Дальше, дальше, все выше и выше. Как там внизу? Необозримо далеко виднеется крошечный островок света. Опустившуюся и перекрывшую вход и синие глаза плиту отсюда уже не видать. Крысоловка. Но и тут должен быть выход, какой-то выход существует всегда, в любой ситуации…
Все плотнее вокруг сгущается темнота, наступает такой момент, когда очередной выступ, очередной камень уже не виден и приходится полностью полагаться на чуткость пальцев. Пускай. Пускай темнота, пускай ничего не видно — я не хочу ничего видеть. И никого… Совсем никого. Особенно синих глаз…
Неожиданно рука, вытянутая вверх для поиска очередного выступа, не обнаруживает ничего… Вернее, обнаруживает конец стены, окончание каменной кладки, окончание длинного и трудного пути наверх. Сергей подтягивается на вытянутых руках и осматривается… Он осматривается? Он может осмотреться? Действительно, здесь уже довольно светло, настолько, что он может увидеть близкий потолок наверху и что-то вроде парапета, за который он ухватился… Круглый колодец наверху окружал балкон или лоджия, на перилах которой он висел и за перилами которой вновь темнела чернота… Ясно. Вернее, ничего не ясно…
Сергей перевалился через каменный борт и шумно свалился на пол. Странно. Тут все странно. Кстати, он почему-то совсем не устал и почему-то абсолютно равнодушен к темноте вокруг, за ограждением… Интересно — почему видно там и не видно здесь? И откуда свет? Хотя… Неинтересно.
Сергей приподнялся и глянул вниз, через борт. Внизу уже была абсолютная ночь и исчезло слабое пятнышко далекого дна. Гм… Он облокотился о камни, равнодушно засунув руки за голову. «Я скоро, наверное, стану любить темноту. И совсем не любопытно — есть ли там выход. И какой он собой — выход. И вообще, может быть, это — вход…»
«Правильно». — «Кто это сказал? Опять… ты?» — «Нет». Стройный женский силуэт сгущается рядом, прямо из темноты и состоящий сплошь из темноты…
«Кто ты?»
«Не узнаешь?»
«Узнаю…» Черные, когда-то молящие глаза, казалось, с состраданием смотрели на него. «Глаза? Я вижу ее глаза. Значит, она — не темнота…»
«Это ты — темнота. Ты меня видишь не внешним зрением, а внутренним».
«Как это?»
«Как сон».
«Это — сон?»
«Почти… Но я — наяву».
«Ты там или здесь?»
«Там — это в твоем прошлом мире? Я не могу быть там и здесь. Ты видишь меня — значит, я здесь».
«Зачем я тебе?»
«И не только мне…»
«Так. Не только тебе — это уже политика. Я ненавижу политику».
«Я тебя понимаю. И я — не политика. Я — здравый смысл. И — мир…»
«Ого. Это слишком много. Там, где я, не бывает мира».
«Ты сам виноват. Никто не заставлял тебя венчаться с принцессой».
«Никто. Но по-иному не вышло. А то, что случилось, назад не вернешь».
«А ты хочешь — назад?»
«А ты можешь? Тогда верни все еще раньше — до взрыва в кафе…»
«Нет. Я не могу. Даже на минуту. Но ты можешь исправить все здесь. Если хочешь. Ты хочешь?»
«Хочу. Теперь — хочу».
«Все просто. Тебе нужно объявить то, что было на самом деле. Что ты ничего не знал. Что это — случайность. Тогда брак недействителен. Это — закон».
«Хорошо. Только… Только зачем это тебе?»
«Всему свое время. И еще… Не высовывайся в Ушет-Гурде. И мрак-шахта — здесь. И… очнись. Ибо уже опасно».
…Сергей очнулся от того, что у него нестерпимо болели руки. Он приподнялся на локтях, перевернулся и оперся о большой валун, рассматривая свои посиневшие пальцы. Затем прислонил голову к камню и, закрыв глаза, застонал. Жив… И руки живы, если болят. А он что, ожидал другого? Быстрой и легкой смерти? Разве для этого он пришел в Шеол?
Он открыл глаза и посмотрел по сторонам. Слева покатым склоном уходила вверх стена утеса, теряясь размытыми контурами в тумане, справа виднелись вскоре обещавшие стать совсем родными редкие корявые деревца. Рох. Опять Pox. Pox?
Сергей быстро закрыл глаза и постарался сосредоточиться, затем вскочил на ноги и, не обращая внимания на болевшие руки, кубарем перекатился через валун.
В паре десятке шагов в тумане показалась огромная размытая тень. Длинные усы не спеша прошелестели по редким прошлогодним листьям, стряхнули шелуху с колючих кустов и взметнули дорожку пыли с каменистого склона. Восемь длинных выгнутых ног пронесли внушительное тело куда-то вдоль полосы скалистого обрыва. Чуть дальше, почти совсем скрытая в тумане, мелькнула еще одна устрашающая тень.
Сергей замер и перестал дышать. Голубой тарантул — огромный… Как дом. И не один… Что их привлекло — неужели просто шум падения с утеса? И как долго он был в беспамятстве?
Он не знал, что буквально в нескольких десятках метров от него, вдоль склона, лежали тела его недавно хохотавших врагов, в пылу боя наверху скинутых вниз и испускавших так любимый тварями сладковатый запах смерти и крови.
Когда белесая мгла скрыла последний устрашающий силуэт, Сергей медленно приподнялся и мягким стелющимся шагом двинулся прочь, интуитивно чувствуя опасность места и по опыту зная, что только веская причина может заставить хищников собраться вместе.
Через пару километров, там, где крутизна утесов понизилась и приобрела более пологий вид, он выбрался из тумана наверх и устало опустился под большое развесистое дерево, перематывая на ногах непослушными руками портянки и решая, что предпринимать дальше.
Так. Первое — найти воду. Хорошо помыться самому и освежить уставшую от множества беспамятств голову. Второе… Второе? Сейчас.
Он похлопал себя по карманам, нашел табак и кремень и свернул довольно приличную сигарету. Задумчиво посмотрел на кусочки камешков в руке — кресало… Способ древний как мир, зато самый надежный. Высек искру и неторопливо закурил. Тяжело вздохнул — надо как-то бросать… От этого только трудности и сложности. Собрать волю и… Вот только надо немного обжиться — нормально обжиться. Чтоб закончились проблемы и голова не забивалась трудностями космических масштабов. Да, проблемы… Они закончатся? Будет когда-нибудь тишина и спокойствие?
Сергей вздохнул и выбросил окурок в сторону. Бумага здесь совсем плохая — не хочет тлеть как положено. Одни беды… Так, что сейчас? Вода — понятно. Потом надо найти жилье — какой-нибудь городок — и устроиться подработать, чтобы не думать о хлебе насущном. И переждать смутное время, и немного прийти в себя. И как можно больше информации о жизни, о множестве мелочей местного быта, который каждый знает с детства и не придает значения. Обжиться. Стать своим и не привлекать внимание.
И, кажется, я знаю, к кому можно обратиться за помощью. Начинаем опять с нуля — с того же, что и несколько дней назад, когда он первый раз вышел из Роха. И еще не имел врагов…
— Да ровнее бей, дурень, ровнее! Где вас таких в горах только берут? Смотри. — Олди сдвинул полукруглые лепестки дощечек и ловко опустил обруч. Затем рассчитанными точными ударами по зубилу начал вгонять его вниз. Почти готовая бочка, осталась отпарка… Потом подал молоток Сергею:
— Держи. И помни — это молоток, а не топор.
Скрипнула дверь — в амбар сначала забежала собака, усиленно махая хвостом, чтобы ее не прогнали, потом заглянула Милия.
— Обедать, господа труженики. Тетя просила передать, что она лично приволочет всех за шиворот, если опять все остынет. Ант, мне бы…
— Ладно. Тоже мне волокуша… — ворчливо отозвался пожилой Олди — хозяин фермы и брат Габа, однако сразу взял тряпку и начал вытирать руки. Он любил и одновременно побаивался свою дородную и острую на язык супругу. — Не задерживайтесь. Ну-ка, морда, — на улицу. — Это уже к собаке, отчаянно вилявшей хвостом и хитро поглядывавшей на подвешенные в углу для копчения длинные пяди домашней ветчины.
Скрипнула, закрываясь, дверь амбара, и сразу зычный голос на улице:
— А ну, голопузые, — за стол, пока я вас, ядрена карамель…
Радостно завизжала довольная детвора — семилетние двойняшки Гука и Люка, загремели брошенные ведра и тут же послышался грохот — видимо, догонявшие друг друга «голопузые» споткнулись на деревянном крыльце.
Сергей тоже взял тряпку и начал вытирать руки, поглядывая на Милию. Она очень изменилась за эти два месяца, что он провел на ферме ее дяди Олди. Пропала бледность и сухость лица, щеки порозовели, наливаясь жизненной силой, в глазах появился здоровый блеск. Его эмацея явно приносила пользу.
Она довольно часто наведывалась из Наодока к дяде, и у Сергея с ней завязалось что-то вроде дружбы, хотя ему и казалось, что она излишне его уважает и называет на «вы».