Гулко забарабанили в дверь, и сонный сыщик высунулся в распахнутое окно, разглядывая одетых в шинели унтеров с факелами в руках.
– Господин начальник департамента! Беда у нас! Похоже, прорыв в рабочих кварталах. Палач там зверье увел на окраину, рабочих пока спешно вооружают. Все участки по тревоге подняты, вас ждем!
– Спускаюсь… Вы пока транспорт организуйте.
– Коляска уже за углом…
Шагнувшую в Город ночь разорвали яркие пятна фонарей и горячие факельные огни, мелькающие среди домов. Заречье, рабочие районы, скотобойни и заводские кварталы: все гудело, подобно растревоженному улью. Никто не забыл, как тридцать лет назад Город впервые атаковали беспощадные стаи, как гибли женщины и дети в грязных крохотных квартирках. Как потом с огромным трудом присланные войска вычищали округу от запрудившей ее нечисти. Как били шрапнелью пушки вдоль переулков, кроша кирпич и разрывая черные тела. Как шли в штыковую люди, залитые своей и чужой кровью. И чтобы не допустить подобного еще раз, вооружали каждого, способного держать в руках оружие. Формировали летучие отряды, блокировали проходы, развешивали фонари по всем темным углам. Полицейские командовали спешно собранным ополчением, готовясь отразить любую атаку. А старый сыщик с дюжиной крепких унтеров бросил коляску и бежал по следу нечисти, надеясь первым добраться до столь неожиданно появившейся стаи. Бежал, успевая лишь отметить, сколько и где чужих трупов исходит вонючим дымом. Бежал, сбившись со счета, выхватив верный револьвер. Бежал, уже не надеясь найти палача живым. Бежал…
Крохотный мужчина, похожий на сморщенного гнома, осторожно выглядывал из-за сваленных в кучу камней, присыпанных снегом. В вязкой темноте, укрывшей пустырь, продолжалась непонятная возня, которую изредка прерывали дикие вопли, больно бившие по натянутым, как струны, нервам. «Гном» суетился на вытоптанном пятачке, вытягивал шею, но никак не мог решиться двинуться вперед. Но и уйти не мог, слишком важное дело привело его сюда. Дело всей жизни. И остановиться на половине пути…
– Урод лупоглазый, – проворчал незнакомец, щуря глаза в тщетных попытках хоть что-нибудь увидеть. Увы – только ветер, легкая поземка и вопли нечисти, собравшейся на пустырь со всего Города. А ведь как хорошо начиналось, как… Эх, черти бы драли потрошителя с его беготней. Больше половины пути удавалось следовать за стаей, замечая мелькающие впереди спины. Иногда даже в проулках было видно, как лихо отбивается от чужих клыков здоровяк в залитом кровью полушубке. Но сейчас…
Лопатоподобная ладонь сгребла его воротник и выдернула мужичка из засады. Страшное перекошенное лицо дыхнуло спиртовой вонью прямо в глаза, сбив дыхание и задавив неродившийся крик:
– А я тебя знаю, чудило. Ты весь день за мной по городу болтался. Как встретились у складов, так все ходил за мной, подглядывал… Что, концовкой полюбоваться прибежал? Ну пойдем, продемонстрирую. Заодно расскажешь, чем обязан…
Кулак врезался в мягкий живот, выбивая остатки воздуха из «гнома». Секундой позже на снег полетели нож и однозарядный пистолет, добытые из его карманов. Ветер метнул в испуганное лицо пригоршню снега, и обнаженная по пояс фигура зашагала в ночь, волоча следом сучившего ногами человечка. Миг – и темнота проглотила все живое, оставив лишь холод и жалобные вопли чужого мира.
* * *Седой командир отряда шагал между двух мастеровых, освещавших дорогу яркими фонарями. Холодный ветер трепал лоскуты огней на факелах, стучался в стекла газовых и карбидных ламп. Настороженные рабочие были готовы стрелять на любой шорох, но пока им попадались лишь разрубленные и искореженные черные тела, валявшиеся вдоль дороги. Пробивавшийся с боем палач оставил после себя десятки знаков, скаливших мертвые пасти в затянутое облаками небо. Шипуны и кривозубы, кроки и пауки – любая нечисть, которая когда-либо проваливалась в Изнанку, все отметились на этом пути. И лежали теперь на занесенном снегом пустыре, навсегда избавив Город от своего опасного присутствия.
Гулко ударил по ушам выстрел, и с правого фланга звонкий голос прокричал:
– Недобитка нашли! Смотрите под ноги, они иногда шевелятся!
Тут же командир притормозил отряд и приказал перегруппироваться:
– Тройки вперед! Один с багром, двое прикрывают! Каждую тушу проверить, чтобы без глупостей! Второй ряд – на пять шагов позже, своих не подстрелите!
Теперь растянувшаяся цепь ползла по сугробам намного медленнее. Но все равно люди подбирались к последнему забору, возле которого летом сваливали пришедшую в негодность рухлядь. Подбирались, чтобы затормозить перед огромной грудой искореженных тел, рядом с которой сгорбившись сидел Клаккер. Под ногами у него ворочался «гном», пятная взрыхленный снег кровью с разбитой физиономии.
– Здравствуй, охотник, – за всю молчаливую толпу поздоровался седой командир. Палач с трудом поднял голову, прищурился на пляску огней и спросил:
– Ты, Штоф? Извини, почти не вижу ничего.
– Я. Ребят привел на подмогу.
– Вы пока к куче не подходите, там еще не все передохли. А остальных опасных я зачистил. Вроде как…
– Да. Мы пока дошли, всего трех добили. Остальные – мертвы…
Пленник завозился было, но тяжелый сапог надавил на голову, и «гном» затих.
– Надо же, ребят привел… Мы тогда плохо расстались. Я лишнего наговорил, ты обиделся… Не ожидал, что тебя здесь увижу…
Клаккер с трудом выталкивал из себя слова. Было видно, что он смертельно устал и держится на одном упрямстве, не желая потерять лицо перед подоспевшей подмогой.
– О чем он? – толкнул командира в спину один из рабочих. – Не понимаю…
– Я для цеховиков деньги с бараков собирал, чтобы лишний раз шваль по району не болталась. А охотник решил, что я из блатных, и наехал осенью. Разве что на ножах не сцепились. Крепко поцапались. Но вроде разобрались… – И развернувшись к палачу, уже громко добавил: – Мы себя защищать пришли. Думали – ты здесь нечисти лапы подрежешь, а мы уж или добьем, или хотя бы поймем – сколько дряни в слободу пойдет, а потом дальше. Честно скажу, не ожидал тебя живым застать.
– Никто дальше не пойдет… До самого последнего куска Тьмы – на пустыре остались… Я по запаху скажу – весь Город выплеснуло. Все, что в разных дырах попряталось, – все набежало. Из Заречья, с причалов, даже с угольных шахт и старых заводов на другой стороне. Все тут…
Шагнув вперед, Штоф присел и всмотрелся в сморщенное личико, залитое кровью.
– А ведь я его знаю… Точно – это учетчик с кожевенных складов. Я ему лет пять тому назад грузы сдавал. Что, тоже отметился?
Клаккер убрал сапог со щеки «гнома» и хрипло закашлялся:
– Эта гнида – хуже любой нечисти. Он хотел под себя весь Город подмять. Начать с бараков, а закончить всей Изнанкой. Я порасспрашивал его чуть-чуть. Как ремни со спины распускать начал – так правду и узнал.
– Врет он, врет, – заверещал «гном», но, получив пинок, забился в припадке, раззявив рот в беззвучном вопле.
– Сколько с Тенью дерусь, а самая страшная грязь от людей идет. Кто-то нечисть на жратву пускает, кто-то в подвале пленных держит, чтобы сожрали и костей не найти было. А этот гад сумел нахимичить дрянь, от которой у монстров голову сносит. Любая, даже самая маленькая гадость звереет и готова тебя на куски порвать. Плеснул жидкость на врага в толпе и смотри, как через полчаса на его трупе пируют.
– Ты серьезно? – поразился бывший мастер, выпрямляясь во весь рост.
– Он меня у складов выследил, там и пометил. Пока я по городу мотался – мелочь рядом бродила, но боялась атаковать, все же репутация у меня соответствует. А как толпой собрались, так и полезли… Я остатки патронов расстрелял еще в сумерках, дальше железом кромсал… Повезло потом, распарило, полушубок сбросил в сторону, так они его рвать начали, меня из виду на миг потеряли. Вот я и ополовинил стаю с тыла, прежде чем за меня снова всерьез взялась… Ты подумай только, какая власть была бы у мерзавца. Выбирать – кому жить, кому умирать. Или еще хуже – продать кому, чтобы весь Город на уши поставили. Вот бы повеселились.
Потянув разодранные на ремни остатки овчины, Клаккер потряс обрывками перед собой. Одновременно с этим сваленные в груду тела зашевелились, пытаясь двинуться следом. Казалось, вся куча с переломанными лапами, разбитыми и посеченными мордами обрела новую жизнь, мечтая вцепиться в живых. Грохнуло несколько выстрелов, прежде чем Штофу удалось навести подобие порядка.
– Тихо, тихо! Зацепите своих же!.. Все, эти не жильцы. За нас работу сделали, успокойтесь…
И лишь сформировав вокруг опасного места кольцо охранения, Клаккера пересадили в сторону, накинув на плечи чье-то пальто. Пленника бросили рядом, осветив фонарями кровоточащие раны на спине. Палач пошарил руками и пробормотал:
Потянув разодранные на ремни остатки овчины, Клаккер потряс обрывками перед собой. Одновременно с этим сваленные в груду тела зашевелились, пытаясь двинуться следом. Казалось, вся куча с переломанными лапами, разбитыми и посеченными мордами обрела новую жизнь, мечтая вцепиться в живых. Грохнуло несколько выстрелов, прежде чем Штофу удалось навести подобие порядка.
– Тихо, тихо! Зацепите своих же!.. Все, эти не жильцы. За нас работу сделали, успокойтесь…
И лишь сформировав вокруг опасного места кольцо охранения, Клаккера пересадили в сторону, накинув на плечи чье-то пальто. Пленника бросили рядом, осветив фонарями кровоточащие раны на спине. Палач пошарил руками и пробормотал:
– Черт, перцовка закончилась. Я когда последнего прибил, так еле живой был. Хоть ложись и замерзай. Счастье еще, что чекушку неделю назад подарили, а у меня все руки не доходили выхлебать дома… Нет у кого горло промочить?
Подождав, пока мужчина ополовинит поданную бутылку, Штоф подвел итог:
– Что делать будем, охотник? Зверье ты покрошил, а вот с гнидой как быть? Если он в самом деле собирался людей монстрам скармливать, так ведь за такое в бараках мигом в прорубь спускают. И на стаж работы и приятельство не смотрят.
– Не знаю, вам решать. Я дело раскрыл, нечисть подчистил, как мог. Могу и его прихлопнуть. Потому что от человека там лишь оболочка… Упрямая, правда, все мне сказки рассказывал, а от бороды дрянью тянуло, сил нет. Пришлось ломать.
– Вот за это могут спросить. За то, что самосуд устроил в очередной раз. За то, что обвиняемого пытал. Бургомистр мигом плаху организует и не посмотрит, кто ты и чем занимаешься.
– Что же мне, отпускать его было? – возмутился Клаккер, пытаясь встать. Но ноги не держали, и он лишь завозил сапогами по снежной каше. – Чтобы его отпустили, потом снова начались убийства, нечисть по баракам забегала? Он же чего ради на меня все запасы истратил? Я ему поперек глотки стоял, понимал, скотина, что мигом все ниточки распутаю. Полиция пока еще до истины докопается, а я вот – рядом. Живой и крайне опасный… Поэтому и стаю науськал.
– Успокойся, охотник. Это я вслух размышляю… Пытаюсь понять, как правильнее поступить… Я ведь тоже из тех, кого в первый набег на куски рвали. И семью хоронил, и друзей в могилы по частям складывал… Поэтому понимаю, чем такой умник закончит. Начал с тебя, а потом метил бы малых да старых, с кем легче справиться. И давил на страх, требовал бы благ и уважения. Иначе – плати жизнями близких за его жадность…
– Врет он, врет! – шипел бывший учетчик, гнилым нутром понимая, что застывшие рядом мужчины выносят ему свой приговор. И плевать им на официальные власти и судейскую кодлу, с которой можно договориться. Эти люди пришли умирать за родных и близких. Здесь, на заваленном мертвыми черными телами поле, они были готовы удавить любую тварь, будь она в зверином или человеческом облике. И не было жалости в этих глазах. Как не было и страха перед возможными громами и молниями с административных небес. Все решалось здесь и сейчас.
Штоф посмотрел на слабо шевелящуюся кучу и скомандовал:
– Завернуть его в остатки полушубка и туда. К нечисти, которую сам же и вызвал… Где он состав держал, знаешь?
Палач пьяно кивнул, допив остатки перцовки:
– Землянка на остатках строительного подворья. Месяц назад мы там шипуна пристрелили днем. Не знаю, осталось ли что на полках, мне верещал, что все до капли на эту авантюру потратил.
– Проверять не будем. Про землянку – понял… Ган и Тротти – берите свои команды, на склады за отработкой. Наберете несколько бочек, зальете нору гаденыша и сожжете все дотла. Чтобы от подворья даже щепки не осталось. Не жалеть… Хватит с нас одного безумца. Я не готов платить жизнями детей за такие игры…
Рыдавшего учетчика замотали в обрывки овчины, прихватив для верности обрывками веревки, потом раскачали и швырнули в центр зарычавшей груды.
– Что из Тени вышло, в Тень и вернется, – бросил вместо молитвы Штоф, подав знак остальным рабочим. – Охотник, что с мясом делать прикажешь? Если даже половину выплатят – до конца дней золотом будешь обеспечен.
Клаккер поднялся, опираясь на протянутые руки, постоял, крутя головой и пытаясь понять, где у штормившего мира верх, а где низ, затем выдохнул перегарным выхлопом:
– Давайте мы по-другому поступим… К чертям мне это золото, лучше удавиться… Чуть представлю, что такое кодло на слободу бы прорвалось – как в глаза вам смотреть?.. Вы сами по дорогам пройдите, сгребите все, что найдете. Головы – долой, клыки выбить. И сдать все под опись Шольцу. Он врать не будет, до последнего монстра посчитает… Что с бургомистра выбьем – людям раздать. Пусть настоящий праздник получат. В первый раз за столько лет…
И закончив необычно длинное для него выступление, палач плашмя повалился вниз, где его у самой земли с трудом успели поймать, не дав воткнуться измазанным лицом в грязную кашу из снега, чужой крови и потрохов.
А одновременно с этим мертвая и живая груда оскаленных тел рвала на куски своего создателя, давая выход накопленной злобе. К утру, когда площадь дочистили и начали разгребать баграми вонючие куски, не осталось даже воспоминания о бывшем учетчике и разодранном полушубке, принявшем на себя первый удар омерзительных клыков.
* * *Уже ближе к вечеру следующего дня Шольц прогуливался по кабинету, переводя взгляд с опухшей рожи Клаккера на бледное лицо Гжелики, на котором двумя голубыми блюдцами блестели глаза. Притормозив рядом с клеткой, сыщик сунул половину пирожного кроку, отправив остатки себе в рот. Соря крошками при каждом слове, начал беседу, обращаясь больше к люстре, чем к помощникам:
– Час назад сдал все добытое бургомистру. Застал у него наместника Его Императорского Величества. Господин наместник был несколько бледен. Когда вы поставили Город на уши, утром крики «все пропало» из ратуши докатились до Солнечной Стороны и устроили форменный переполох. Представляете? Только-только отчитались о блестящем наведении порядка, как подобный конфуз. Раз – и ночной горшок на голову посреди благородного собрания. Осрамились на весь свет…
Покосившись на молчавшего палача, Шольц продолжил, все так же катаясь колобком по паркету:
– И вот, когда господин наместник примеряет на себя завершение карьеры и перевод к нам в качестве черт-те кого, ваш покорный слуга является с докладом о блестящей победе над врагом и списками захваченных в плен солдат противника… Когда я вывалил на стол мешок клыков и сообщил, что внизу еще штук пять таких же, господина бургомистра стошнило антрекотами прямо на вонючую кучу… Зато обстановка сразу стала дружеской и располагающей к общению…
Взобравшись на любимое кресло, Шольц обмахнулся платком и вздохнул:
– Ладно, хватит кривляться… Одним словом, большое начальство убралось на ту сторону с докладом. О доблестно подготовленных полицейских, о рачительном использовании фондов и мудром управлении. Благодаря чему удалось уничтожить последний прорыв, не потеряв при этом ни одного человека. Фантастическая победа, блестящий результат и возможность под Новый год сорвать ворох наград… Кстати, казну в самом деле сильно разворовали. Даже при всем желании Город сможет оплатить только половину единственного мешка. И то – не золотом, а товарами – мукой, крупами, керосином. Единственное, контролировать будут заводские мастера, так что вряд ли что-то пустят налево. Скорее всего, дополнительными пайками по баракам раздадут.
– Там зверья набито на десять лет вперед, – подал сиплую фразу палач.
– Наместник подписал бумаги о погашении всех недоимок по заводским долгам. Лично подписал. Завтра из Имперской казны проведут зачет, и хозяева фабрик станут существенно богаче. А простые люди здесь, на Изнанке, смогут вздохнуть чуть легче. Хотя бы на полгода-год… Кстати, новость уже отдали газетчикам, и к вечеру в Городе станет известно о столь неожиданном подарке.
– И то хлеб, – поморщился Клаккер, осторожно почесывая бок. Безумная ночь закончилась изодранной спиной, которую залили мазями и опутали бинтами. Теперь все тело чесалось, болело и требовало немедленно уложить его в койку. Но начальство было неумолимо и не желало отпускать.
– А теперь, мои хорошие, расскажите мне правду. Потому что, когда мы добрались до мертвецки пьяного палача, на пустыре валялась лишь куча тел, возбужденные работяги потрошили куски по всей округе, выбивая клыки… Я готов простить что угодно, ведь вы на пару умудрились очистить Город от последних монстров. Наверное, сейчас, отсюда и до дальних ферм, одно порождение Тьмы – наш крок. И мне нравится этот результат.