— Сливки здесь, — радостно сказал я и потряс красный баллончик.
Впрочем, вполне вероятно, что и в зеленом — калорийный молочный продукт, но, учитывая тот факт, что нарисован только пирог… Бог знает, что там на самом деле: сахарная пудра, дрожжи, корица… А на красном четко видна белая горка пены.
— Ах, Ваня, — всплеснула руками Лика, — вы такой умный, такой образованный!
Я улыбнулся. Девица не так уж дурна собой, тощевата малость, но мне никогда не нравились толстухи.
— Давайте разложим ягоды, — блестела глазами Анжелика, — потом напшикаем сливок, а сверху украсим веточкой мяты. Там, в холодильнике, есть пучок, я только что видела.
Спустя десять минут «икебана» была готова. Лика последний раз прижалась ко мне и прошептала:
— Положу тебе в карман свою визитку, позвони, не пожалеешь!
Я сделал вид, что не услышал заявления, и выскочил в коридор с такой скоростью, словно за мной гнались Али-баба и сорок разбойников.
Лет десять назад — у меня еще тогда не было машины — я увидел в метро прехорошенькую девочку, просто куколку: облако кудрявых волос и наивно распахнутые небесно-голубые очи.
Я никогда не знакомлюсь на улице, но тут не выдержал, подошел и задал традиционный вопрос:
— Девушка, что вы делаете сегодня вечером?
Нимфа обозрела меня, открыла прелестный ротик и хриплым, совсем не нежным голоском сообщила:
— Все!
Честно говоря, я стушевался, а девица хихикнула и уточнила:
— За золотую цепочку даже больше…
Пронесясь по коридору, я влетел в гостиную.
— Боже, как долго! — возмутилась Николетта. — Чем вы там занимались?
— Целовались, — заржал Антон, — обнимались у стола, ха-ха-ха!
Интересно, было бы ему так весело, узнай он, как откровенно приставала ко мне Анжелика?
— Мне вот эту, — заявил Антон и, схватив миску с самым большим количеством сливок, моментально сунул в жадный рот ложку.
— Вкусно? — спросила Николетта.
Антоша выпучил глаза и промычал:
— М-м-м.
— Так здорово, что язык проглотил? — усмехнулся я и сел в кресло.
Маменька решила кокетничать и, закатив глаза, сказала:
— О… так хочется клубники, но я вчера встала на весы и поняла: кошмар, ужас, катастрофа. Антоша, ты почему не ешь?
Двоюродный братец молча сидел на диване. «Небось подавился от жадности», — подумал я, но через мгновение сообразил, что с Антоном творится неладное.
На лбу братца выступила испарина, глаза почти выкатились из орбит.
— Тебе плохо? — испугался я.
— М-м-м, — простонал Антон.
Маменька кинулась к любимцу:
— Дорогой, скажи скорей, где болит?
По-прежнему молча, Антон делал какие-то странные движения руками, он то разводил их в разные стороны, то сводил вместе.
— Послушай, — рассердился я, — хватит идиотничать, немедленно объясни, в чем дело?
— Да, Тошенька, скажи скорей, дружочек, — засюсюкала маменька.
Антон перестал изображать ветряную мельницу. Он ткнул пальцем сначала в меня, а потом в остатки клубники со сливками, по его красным щекам неожиданно потекли слезы.
— Так, — голосом, не предвещающим ничего хорошего, процедила маменька, поворачиваясь ко мне, — ты опять за свое!
— Я?! Что я сделал?
— Снова подсунул Антоше вместо сахара соль, — она затопала ногами, — ты сто раз проделывал с ним такие штуки!
Правильно, а сверхумный Антон каждый раз попадался на одну и ту же уловку. Кстати, когда он решил отомстить мне той же монетой и во время очередного воскресного сборища любезно подал солонку, я, смущенный его приветливостью, сначала осторожно попробовал белую пыль и, сообразив, что передо мной сода, мигом вывернул всю емкость в суп негоднику. Только все это происходило более трех десятилетий назад.
— Николетта, мне же не семь лет, чтобы веселиться подобным образом, — возмутился я.
— Ну не знаю, — скривилась маменька, — видишь, он молчит и ясно дает понять: сливки невкусные.
Я обозлился:
— Нормальный продукт, попробуй сама.
— Ладно, — неожиданно прищурилась Николетта, — сейчас съем ложечку, только из креманки Антоши! И если там окажется соль… Имей в виду, Вава, накажу тебя.
Я пожал плечами: ну не смешно ли! Николетта собралась поставить сына в угол. Маменька схватила ложку, зачерпнула белую пену, подергала носиком и заявила:
— Запах чисто химический, не похоже на натуральный продукт, и консистенция странная, очень вязкая, как пластилин!
Я промолчал. Какой же наивной надо быть, чтобы ожидать от сливок из баллончика аромата, вкуса и качества подлинного молочного лакомства.
Николетта открыла накрашенный ротик, сунула в него ложечку и уставилась на меня.
— Ну что? — поинтересовался я. — Убедилась? Никакой соли или соды!
— М-м-м, — простонала маменька.
— М-м-м, — подхватил Антон.
— Ой, — заверещала, входя в комнату Лика. — Что это с ними, а?
— Не знаю, — совершенно искренне ответил я, — съели клубнику и завыли.
— Да? — изумилась Лика. — А я попробовала ягоды, когда мыла, и ничего.
Внезапно Антон вскочил и выбежал из комнаты.
— Куда он? — вопрошала Лика.
— Может, его тошнит? — предположил я.
В то же мгновение Николетта рухнула на диван и забила ногами по ковру.
— Тебе плохо? — всполошился я.
Было от чего испугаться. Обычно маменька орет в любой ситуации так, что вылетают оконные стекла, а сейчас молчит.
Я налил воды и протянул Николетте.
— Выпей.
— М-м-м, — затрясла головой она.
— Не хочешь пить, тогда ляг!
— М-м-м.
Да что случилось?! В гостиную вернулся Антон и ткнул мне под нос листок бумаги. Я уставился на текст:
«У меня не открывается рот».
Совсем растерявшись, я выхватил из его пальцев ручку и нацарапал:
«Почему?»
«Не знаю, наверное, паралич».
«Отчего?»
«Не знаю!!!»
На этой фразе я сообразил, что у Антона не расцепляются челюсти, но уши-то у него хорошо слышат! Можно же его спрашивать, а не писать на листке.
— У тебя что-нибудь болит?
«Нет», — появилась запись.
— Сейчас позову доктора.
«Что было в клубнике?»
— Сливки.
«И все? Ничего туда не засовывал? Они у меня зубы склеили, намертво, я даже проглотить не успел ничего!»
— Я, по-твоему, идиот?
«Да», — написал Антон с такой злостью, что сломал ручку.
Я повернулся к Николетте:
— У тебя не раскрывается рот?
Маменька судорожно закивала.
— Совсем?
Николетта покраснела, глаза ее расширились, стало понятно, что матушка пытается разъединить челюсти.
— Сядьте на диван, — велел я, — и ждите врача.
— Может, это вирус, — испуганно прошептала вернувшаяся Лика, — вроде чумы, сейчас и нас прихватит.
Мне было очень не по себе, с подобной ситуацией я столкнулся впервые, но хорошо знаю: в случае форсмажора никогда не следует поддаваться панике, надо сохранить по мере возможности холодную голову. Если сейчас засуечусь и заахаю, Николетта мигом упадет в обморок, Анжелика устроит истерику, а Антон начнет метаться по квартире, сшибая мебель. Нет уж, надо изображать полнейшее спокойствие. И потом, похоже, им не так уж и плохо, просто по непонятной причине рот заклинило. Впрочем, иногда такое случается, зевнет человек от души, а челюсти потом не сходятся…
— Во, гляди-ка, — донеслось из коридора, и в комнату вошла страшно довольная Нюша. — Здрасте вам, — продолжила она, — зуб сделали, теперича как новый, хочешь покажу, Ваня?
— Нет, — быстро ответил я, — ступай на кухню и завари нам с Ликой чай.
Нюша шумно вздохнула и с грацией бегемота удалилась. Из кухни незамедлительно полетело ворчание:
— Ктой-то дуршлаг на месте не повесил? Зачем брали? И воды на пол надрызгали, мяту разодрали! Ну чудаки прямо! Чаво хозяйничали!
Я набрал воздуха в грудь, чтобы крикнуть: «Нюша, замолчи!»
Но следующая фраза домработницы заставила меня насторожиться:
— Расшвыряли, разбросали! За каким лешим отвердитель выдавили? Ну, умники!
— Нюша, — заорал я, — ты о чем? Какой отвердитель?
Раздалось шарканье, и домработница вновь появилась в гостиной.
— Во, — сунула она мне пустой красный баллончик из-под сливок, — ктой-то весь упшикал и в помойку зашвырнул! Ну народ! Ну не хозяйственный! Сказано же! Чуть-чуть надо! И стену намочить, в мокром моментом схватывается!
Чувствуя, что земля уходит из-под ног, я постарался сохранить самообладание и твердо произнес:
— Нюша! В этом баллончике были взбитые сливки!
— Да никогда! — подскочила она. — Отвердитель!
— Это что такое? — дрожащим голосом осведомилась Лика.
— Муравьи к нам пришли, — словоохотливо объясняла прислуга, — а позавчера я таракана поймала. Ну, думаю, хозяйка меня со свету сживет, она прусаков до усеру боится.
— Это что такое? — дрожащим голосом осведомилась Лика.
— Муравьи к нам пришли, — словоохотливо объясняла прислуга, — а позавчера я таракана поймала. Ну, думаю, хозяйка меня со свету сживет, она прусаков до усеру боится.
Я, оцепенев, слушал бесхитростный рассказ Нюши.
Обнаружив на пищеблоке непрошеных гостей, она решила предпринять адекватные ответные действия и отправилась на строительный рынок, там ей в момент посоветовали купить то, что она упорно называет сейчас «отвердитель». Суперсильный, мгновенно схватывающийся герметик.
«Только немного бери, — предупредил продавец, — выдавишь чуток и лопаткой по всем дыркам размажь, да не тормози, он быстро схватывается, потом не сковырнешь! Стену намочи, на мокром в полсекунды действует, а на сухом минут пять-семь подождать надо».
— Так на баллончике тетка со взбитыми сливками, — забормотал я, — и с лопаточкой для торта.
— Вона, — фыркнула Нюша, — это у ей герметик, а в лапе мастерок! Ну сам посуди, за каким фигом ей резиновые перчатки для сливок?
По моей спине потек пот. Лика завизжала и кинулась к Антону. Двоюродный брат рухнул в кресло. Я машинально подошел к креманке, которая предназначалась Николетте. Из нее торчала белая масса, похожая на снег. Я попытался нажать на массу. Куда там, она была совершенно каменной!
— Ваня, — простонала Лика, — мы убили их!
— Спокойствие, только спокойствие, — пробормотал я и схватил телефон.
— «Скорая», двадцать пятая, слушаю.
— Что делать, если человек засунул в рот герметик?
— Что? — не поняла диспетчер.
Я как мог попытался объяснить ситуацию. Лика тряслась около меня. Николетта лежала на диване, Антон стек в кресло.
— Сейчас приедет медицина, — пообещал я, — и расцепит вам зубы.
В ответ — тишина. Следующие полчаса мы провели молча, изредка Антон подскакивал на подушке, а потом опять обваливался вниз. Нюша бубнила на кухне:
— Во! Удумали! Отвердитель жевать! Ясное дело — зубы сцепит!
Наконец явился доктор. Чтобы въехать в ситуацию, ему понадобилось энное время?
— Герметик? Зачем они его жевали? — недоумевал «гиппократ».
— С клубникой, вместо сливок, — пояснил я.
— Во, блин, — запричитал врач, — совсем люди того!
— Перепутали случайно баллончики! — тихо сказал я. — С каждым может произойти.
— Да где они его взяли!
— В холодильнике.
— Кто же бытовую химию в нем держит!
Я приободрился. Правильный вопрос! Стой баллончик в шкафчике, в туалете, я ни за что бы не принял его за дозатор со сливками!
Нюша, услыхав возмущение врача, притопала в гостиную и заявила:
— И чаво? На ем написано: хранить в прохладе!
— Но ведь не с продуктами, — справедливо возмутился я, — кто же на полки к сыру и колбасе такое сует. В крайнем случае вынеси на балкон.
— Ну ты даешь! — вытаращилась Нюша. — Июнь стоит, жарища! Для сохранности я его в холод сунула, дорогая вещь, двести рубликов отстегнула. Кто ж знал, что вы ее жрать станете!
— Откройте рот, — велел доктор Николетте.
Маменька покачала головой.
— Губы поднимите, — вздохнул врач.
Глава 25
Я отвернулся к окну. Да уж! Положение хуже губернаторского. Вдруг за спиной раздался странный, шамкающий звук:
— Вава! Ушашно! Кошмар! Бешобрашие!
Я обернулся и отступил к стене.
Николетта, размахивая руками, надвигалась на меня.
— Ты нарошно, шпешиально! Нашшло!
— Вы расцепили ей зубы! — обрадовался я. — Но почему она шепелявит?
Врач протянул руку, я уставился на его ладонь, не очень понимая, что за предмет находится передо мной.
— У этой женщины съемные протезы, — пояснил врач, — я их просто вытащил. А вот с молодым человеком труднее будет… Может, в НИИ стоматологии его отвезти? Дайте-ка баллончик! Прочитаю состав.
Я находился в полном ступоре. Надо же, у Николетты протезы! Мне такое и в голову не приходило. Впрочем, маменька, постоянно жалуясь на здоровье, ни разу не упомянула о зубной боли, мог бы и раньше догадаться!
— Ясно! — воскликнул доктор. — Ну-ка, несите кипяток!
Я погалопировал на кухню за чайником. Не прошло и получаса, как Антон сумел проговорить:
— Ты нарочно! Всегда ненавидел меня!
Сами понимаете, что любые оправдания в подобной ситуации бессмысленны.
— Все хорошо, что хорошо кончается, — обрадованно воскликнул доктор, тряся Антона за плечо, — завтра отправляйтесь к стоматологу, вам лазером все остатки счистят. Если опять почувствуете, что зубы склеивает, мигом горячей водой рот прополоскайте. Вот тут написано, видите: «Можно легко удалить с помощью кипятка».
— Ваня, — простонала, стараясь не артикулировать, Николетта, — принеси нам шай!
— Что? — не понял я.
Маменька посерела.
— Шай ш шахаром. Шиво, шкорей!
— Ни в коем случае! — ожил Антон. — Он принесет нам либо отбеливатель, либо шампунь, либо средство для чистки унитазов. Посмотрит на коробочку, увидит нарисованный лимон и решит, что очень даже вкусно!
— Но… — забормотал я.
— Сам-то не ел, — накинулся на меня Антон, — шутник! Все детство мне соль в кефир сыпал.
— Но…
— Ты нарошно, — шипела Николетта, — я так и шнала!
— Послушайте…
Но маменька и Антон не дали мне вымолвить и слова.
Доктор, старательно сдерживая смех, писал что-то на листе бумаги. Я ретировался в прихожую.
— Эй, Ваняша, — высунулась из кухни Нюша, — ну ты и дал стране угля! Таперича тебя Николетта со света сживет! Она тебе зубы не простит!
— Можно новые заказать, — огрызнулся я, — не так уж трудно.
Нюша захихикала:
— Да я уж эти отскребла! Не в том дело!
— А в чем?
— Так ее тайну все узнали, — веселилась Нюша, — про зубья, они у ей лет пятнадцать! А никому не говорит! Молодой казаться хочет! Я-то знаю! Эх, чаво порассказать могу! Только язык на замке держу. Ни разу покойному хозяину ни о ком не проговорилась! Только он на дачу, а сюда… И козел, и баран, и свинья…
— Ты о ком? — Я перестал понимать хоть что-либо.
Нюша продолжала веселиться.
— Так любовники ейныя! Козел, который на пианине бренчал, баран с книжками, свинья с картинами… Ни разу, ни слова! Порядочная я, другие о своих хозяевах такое натрепят, уши вянут! А я ни-ни! И сейчас молчу! Чего там зубья, с каждым случиться могет, вон у Петьки из пятой квартиры все клыки в двадцать лет повыпали! Ты бы поглядел, как мать в корсет утягивается, чтобы талия тонкой была! А колготки из резины? Ну, дела! Такая дрянь жаркая, но натянешь — и жопа не висит! Убегай, Ваняша, пока цел!
Я отступил к лифту, пытаясь переварить полученную информацию. До сего момента Нюша ни разу со мной не откровенничала. Долгие годы она была моей няней и получила статус домработницы, когда я пошел в десятый класс. Девять лет она водила меня в школу, таскала ранец, утешала и тайком покупала мороженое. Если сказать честно, Нюша всегда заботилась обо мне больше, чем Николетта, та только впархивала в детскую, чтобы поцеловать меня перед отъездом на очередную тусовку. Все мое детство прошло под шепоток Нюши:
— Тише, мама спит!
Утром, когда нянька отводила меня в школу, Николетта спала, когда я в районе двух появлялся дома, она еще почивала. Потом она принимала ванну, одевалась, красилась и… отбывала в гости. Назад Николетта являлась, когда я уже крепко спал! Иногда на матушку нападают воспоминания, и она, закатив глаза, начинает вздыхать:
— Ах, как тяжело воспитать ребенка! Нужно полное самоотречение! Ну представьте себе: раннее воскресное утро, всего двенадцать часов дня, а ты тащишь мальчика в зоопарк! Да уж, тяжел камень материнства.
То, что многие мамы встают каждый день в шесть, чтобы приготовить деткам завтрак, а потом повести их в школу, ей просто не приходило в голову. Впрочем, она не делала со мной уроки, не писала за меня доклады и сочинения, не сидела на родительских собраниях, не шила маскарадные костюмы, не мыла полы в классе, и никогда я не залезал к ней в кровать, чтобы посекретничать. Для всех этих целей имелась грубоватая Нюша.
Я сел в машину и поехал к Ванде Львовне. Козел с пианино — это Олег Ростиславович Курзаков, баран с книжками, очевидно, Леонид Маркович Забельский, а свинья с картинами — Владислав Андреевич Моор. Интересно, неужели отец ничего не знал? Даже не догадывался? А если все же понимал, откуда у Николетты каждый день появляются новые букеты в спальне, то почему терпел?
И что интересного расскажет мне Ванда Львовна? Только сейчас мне пришло в голову, что самый лучший информатор — это живущая в доме прислуга.
Старушка сама открыла дверь и засуетилась:
— Добрый вечер… э…
— Иван Павлович, — напомнил я, вручил коробку шоколадных конфет, снял ботинки, получил засаленные тапки, преодолевая брезгливость, надел их и был препровожден на кухню, где получил чашку отвратительного пойла под названием чай.