Ванда Львовна села напротив и сложила на столе сухонькие ручки, похожие на паучьи лапки. Я сделал вид, что отпил глоток, и приступил к разговору:
— Наше издательство выпускает исключительно мемуарную литературу. Воспоминания — это свидетели эпохи…
— Да, да, — закивала хозяйка.
Минут пять я заливался соловьем и, когда понял, что Ванда Львовна окончательно растеклась, задал первый вопрос:
— Вы понимаете, что мемуары должны быть интересными?
— Конечно!
— Лучше, если в них будет нечто этакое, налет «желтизны»!
— Обязательно! Я столько могу рассказать! Всякого!
— Ну, например?
Ванда Львовна зачастила:
— Вот композитор Сбарский бил свою жену!
Я поморщился:
— Ну об этом все знают, никакой сенсации нет!
— Профессор Реутов спал с аспирантками.
— Эка невидаль, это все начальники делают.
— Быков, директор сталелитейного завода, выгнал на улицу жену голой, когда поймал ее с любовником.
— Уже интересней, — кивнул я, — но все равно без изюминки. Мы не можем заключить договор на книгу, если в ней нет, ну… такого… Необычного поворота сюжета. Эх, если бы какая-нибудь история в духе Оскара Уальда. Читали «Кентервильское привидение»?
Ванда Львовна кивнула:
— Конечно, обожаю Уальда!
— Значит, понимаете, что я имею в виду: призраки, исчезающие пятна крови, семейные проклятия — вот это привлечет массу читателей. Извините, пока я не вижу в вашей книге ничего особенного, будь в ней загадочная история, вот тогда…
Старушка не дала мне договорить.
— Есть, — воскликнула она своим тонюсеньким детским голосом, — о, такая новелла! Диккенс! Настоящий английский роман! Вот послушайте! Довелось мне очень давно служить в доме Петра Фадеевича Кузьминского… Я ведь из интеллигентной семьи, имею образование, но жизнь повернулась ко мне темной стороной, пришлось у людей работать…
Я перевел дух. Так, первая часть беседы прошла просто отлично. Я привел Ванду Львовну на нужное место и слегка подтолкнул бабку, дальше она покатится без моей помощи.
— Петр Фадеевич был святой человек, — пищала старушка, — теперь такого благородства у мужчин и в помине нет. Да сто из ста сдадут жену-шизофреничку в сумасшедший дом, а Кузьминский пытался лечить несчастную. Как он радовался, когда Глафира стала писать картины, надеялся на лучшее, но нет…
Я молча слушал ее рассказ. Пока что Ванда Львовна не сообщила ничего нового. Вот она разболтала про пятно, потом про самоубийство Глафиры и добралась до второй женитьбы Петра Фадеевича.
Со слов Ванды выходило, что старший Кузьминский продолжал любить Глафиру, во второй брак он вступил просто по необходимости, потому что на руках остался сын Сережа, болезненный, нервный мальчик.
Наука генетика в те годы была в зачаточном состоянии, но Петр Фадеевич справедливо полагал, что безумие может передаться по наследству, и тщательно следил за мальчиком. Но Сережа особых поводов для беспокойства не подавал, рос тихим, хорошим ребенком, без странностей и закидонов. Имелась у него только одна особенность: мальчик был маниакально обидчив, причем оскорбления он помнил годами.
Ванда Львовна очень удивилась, когда один раз, на день рождения Петра Фадеевича, Сережа, как все дети обожавший гостей, сказался больным и не вышел из своей комнаты.
Ванда Львовна принесла ему в спальню тарелку с угощением и нашла ребенка играющим в солдатики.
— Тебе лучше? — спросила прислуга. — Что же ты не выходишь?
Сереженька скривился:
— Анфиса пришла.
— И что? — не поняла Ванда Львовна.
— Она мне на позапрошлый Новый год гадостей наговорила! Не хочу ее видеть.
— Да ну! — удивилась Ванда. — Ты не путаешь?
— Нет, — отрезал он, — пришла и сказала: «Ты, Сережа, очень толстый, надо спортом заниматься, бегать и прыгать».
— Она же хотела лучше сделать, — Ванда попыталась оправдать Анфису, — о твоем здоровье заботилась!
— Нет, — зло заявил Сережа, — обидеть решила, а мне это не нравится!
Потом Ванда поняла, что мальчик никого не прощает и ничего не забывает.
Новую маму и сестричку Лисочку он встретил равнодушно. Петр Фадеевич не мог нарадоваться.
— Вот и хорошо! Хозяйка в доме появилась, Сереженька просто расцвел, да и с девочкой ему веселей будет.
Ванда сначала тоже так думала, но потом поняла: все не просто. А спустя полгода ей стало ясно — Сережа ненавидит и мачеху, и Лисочку, постоянно, исподтишка делает им гадости.
Варвара оказалась большой любительницей красивых вещей. Но что странно — с ее платьями и бельем вечно происходила беда: то на них невесть почему появлялись дырки, то они оказывались испачканными несмывающимися чернилами. Жемчужное ожерелье рассыпалось, лопнула нитка, у броши с изумрудами отвалилась «лапка», и постоянно ломались черепаховые гребни для волос. Один раз Ванда Львовна увидела, как Сережа тихой тенью выскальзывает из гардеробной Варвары, вошла в темное помещение, обнаружила отломанные каблуки у новых туфель и поняла, кто «автор» неприятностей.
Петру Фадеевичу она ничего не сказала, пожалела мальчишку, решившего извести мачеху. Может, в конце концов Сережа и смирился бы с новым семейным положением, но тут произошла неприятность.
Началось с пустяка. Во время воскресного обеда подали желе. Три вазочки молочного и одну шоколадного. У Ванды Львовны под рукой оказалось какао лишь на одну порцию. Знай она, чем закончится трапеза, не поленилась бы сгонять в магазин.
Увидав креманки, Сережа воскликнул:
— Мне шоколадное.
— Нет, — капризно протянула Лисочка, — я хочу!
Варвара поставила плошечку перед дочкой.
— Ешь, дорогая.
Сережа прищурился.
— Нет, это мое желе!
— Серж! — воскликнул Петр Фадеевич. — Ты как себя ведешь? Во-первых, Лисочка младше тебя, во-вторых, она девочка, ей следует уступать. Возьми молочное!
Сережа побледнел.
— Я люблю шоколадное!
Петр Фадеевич разозлился:
— Ничего слышать не хочу!
— Какой ты жадный, Сережа, — покачала головой Варвара, — вот уж не предполагала! Пожалел для сестрички!
Пока шел спор, Лисочка быстро съела желе и торжествующе воскликнула:
— Уже все!
После этого она исподтишка показала Сергею язык. Подросток не стерпел и кинулся на нахалку. Вечер закончился плохо. Сереже удалось вырвать у обидчицы прядь волос. Лисочка мигом закатилась в рыданиях. Варвара, отвесив пасынку подзатыльник, воскликнула:
— Петр! Прекрати это безобразие.
Отец отволок сына в чулан и запер. До ночи Сергей сидел в темноте, выпустили его, только когда пришло время укладываться спать.
Спустя год после этой истории Варвара покончила с собой. Лисочку сдали в детский дом.
Ванда Львовна приумолкла, потом обвела меня торжествующим взглядом.
— И как вам эта история?
Я пожал плечами:
— Сущая ерунда. Что в ней особенного? Те, кто имеет в доме больше одного ребенка, хорошо знают: между детьми постоянно вспыхивают ссоры. Умные родители всегда покупают одинаковые гостинцы для всех отпрысков. Мы с моим двоюродным братом тоже затевали драки из-за куска торта. Ему досталась красная кремовая розочка, мне зеленая, и пошло-поехало!
— Может, оно и так, — кивнула Ванда Львовна, — только дальше послушайте!
Недели через две после скандала, когда все давным-давно и думать забыли о произошедшем, Варвара с воплем прибежала в комнату к мужу.
— Что случилось, дорогая? — удивился тот.
— Глафира, — застучала зубами супруга.
Кузьминский нахмурился:
— Ты о чем?
— Около меня сейчас стояла Глафира, — затряслась Варвара, — в сером платье! Точь-в-точь как на портрете, такая жуткая, лицо под вуалью! Руки вытянула и завыла: «Уходи отсюда, здесь я хозяйка!»
Петр Фадеевич покачал головой.
— Иди, ложись, тебе привиделась ерунда во сне. Моя первая жена давно в раю.
— Нет, — дрожала Варвара, — она тут, бродит по квартире, давай уедем отсюда, умоляю!
Петр Фадеевич только вздохнул. Покидать отличную, обжитую квартиру из-за бабских истерик? Право же, этого делать не стоит.
Через три месяца Кузьминский был вынужден вновь позвать в дом психиатра. Варвара все больше походила на сумасшедшую, беспрестанно повторяя:
— Она ко мне постоянно приходит!
В ход пошли лекарства, сначала слабые, потом другие, посильней. Варвара бродила как сомнамбула, перестала следить за собой, опустилась, по неделям не заглядывала в ванную, как все завершилось — знаете сами.
Петр Фадеевич мгновенно переехал в другой дом. Теперь и ему не хотелось оставаться в «несчастливой» квартире. Он не стал долго выбирать жилплощадь, просто поехал в первое попавшееся под руку место. Ванда Львовна отправилась с хозяином.
— Не могла я его бросить, — объясняла сейчас домработница, — жалко было! Но дальше — больше! Ужас приключился.
— Не могла я его бросить, — объясняла сейчас домработница, — жалко было! Но дальше — больше! Ужас приключился.
— Что? — напрягся я.
— А вы слушайте, — загадочно улыбнулась Ванда.
На новом месте Петр Фадеевич обзавелся еще одной прислугой, простой такой теткой Степанидой. Ванде было велено готовить и заниматься Сережей. Напуганный двумя женами-шизофреничками, Петр Фадеевич твердо решил больше не связывать себя узами брака. Но он все-таки был мужчиной, причем совсем не старым, и природа взяла свое. Спустя энное количество времени в доме появилась крепко сбитая Сонечка, девушка совсем иной породы, чем Глафира и Варвара, дитя народа, а не вырождающейся интеллигенции. Петр Фадеевич полагал, что спутница жизни с рабоче-крестьянскими корнями должна обладать крепким психическим здоровьем.
Но спустя полгода Соня спросила у Ванды:
— Что это за история с пятном и портретом?
Прислуга рассказала семейную легенду.
— Понятно, — протянула Соня, — ясненько. Ну-ну, поглядим!
Спустя некоторое время она собрала чемоданы и, несмотря на протесты Петра Фадеевича, ушла. Ванде она сказала:
— Привидение ко мне приходило, убить пообещало.
— Ерунда, — попыталась успокоить будущую хозяйку Ванда.
Соня ухмыльнулась:
— А то! Я сразу поняла, в чем дело! Только он псих, еще пырнет ножиком.
— Кто? — обомлела Ванда.
— А то ты не знаешь? — скривилась Соня. — Будто не догадываешься?
— Нет, — абсолютно честно ответила домработница, — и на ум не идет.
— Уж прямо, — сморщилась Соня. — Сережа блажит, ходит в платье по квартире, привидением прикидывается, небось в маменьку сумасшедшую пошел, я с такими людьми дела иметь не хочу, на мой век нормальных хватит.
Глава 26
Ванда обомлела, подобного поворота событий она просто не ожидала. Ничего не сказав Петру Фадеевичу, она полезла в чулан. Хозяин все никак не решался выбросить вещи Глафиры. Платья были сложены в сундук, который перебрался вместе с Кузьминскими на новую квартиру. Ванда Львовна, притворно охая: «Моль полетела, надо одежду нафталином пересыпать», вывернула содержимое кованого короба.
Глафира родила Сережу поздно, в тридцать пять лет. В кофре лежало много ее одежды, по которой было видно, как менялась мода: пара пышных бальных платьев, потом крепдешиновые вещи начала сороковых… Увлекшись живописью, Глафира часто писала портреты, наряжая натурщицу в одежду прошлых лет. Но себя, на том самом, «кровавом» полотне, она изобразила в старинном платье, жемчужно-сером, с воланами, доставшемся ей от матери. Когда-то именно в нем матушка Глафиры была представлена ко двору. Ванда Львовна развесила наряды на вешалки, чтобы проветрить, и сразу поняла, что Соня говорила правду. Все костюмы были слежавшимися, они имели характерный запах белья, которое годами не вынимается из сундуков. Серое же платье, оказавшееся на самом верху, выглядело свежим. И еще от него исходил запах мужского одеколона «Шипр». Не так давно Сергей начал бриться, и отец подарил ему первый парфюм. Впрочем, особого выбора у мужчин в то время не было: «Шипр», «Тройной», «Гигиенический» и «Полет». Петр Фадеевич приобрел сыну «Шипр», сам он вообще не пользовался кельнской водой.
Ванда Львовна прозрела. Память стала услужливо подсовывать детали. В свое время, сразу после смерти Варвары, она нашла у Сережи под тумбочкой кисточку, испачканную красной краской. На вопрос: «Это откуда?» — мальчик спокойно ответил: «Лисочка потеряла, вечно все разбрасывает».
Дрожащими руками Ванда Львовна разгладила платье. Вот оно что! Сергей, как всегда, затаил обиду и отомстил мачехе! Пугал ее, нарядившись Глафирой, рисовал на портрете пятно. Варвара не была сумасшедшей, психически неуравновешенной ее сделали горы таблеток, которые запихивал в супругу обеспокоенный Петр Фадеевич. Психотропные средства не следует принимать здоровым людям, тем более это было вредно делать в начале пятидесятых годов, когда фармакология еще была невысокого уровня. Сергей планомерно довел мачеху до самоубийства.
Потом в голову Ванде Львовне пришла такая страшная мысль, что она чуть не упала в обморок. Господи, вдруг Варвара не сама воткнула ножницы себе в шею? Такой дикий способ ухода из жизни избрала Глафира, но она-то была настоящей сумасшедшей! Вдруг Варвару сгубила чужая рука?
У Ванды Львовны задрожали ноги. Стараясь казаться, как всегда, приветливой, она проработала у Петра Фадеевича еще месяц, а потом уволилась под предлогом плохого здоровья. Кузьминский не хотел отпускать Ванду, но она, договорившись с приятельницей-медсестрой, легла к ней в больницу. Пришлось Петру Фадеевичу вновь звать уволенную за болтливость Степаниду. В пятидесятых годах было очень трудно найти домработницу, молодые женщины предпочитали идти работать на производство, там можно было выбиться в люди, получить квартиру, путевку в дом отдыха, найти мужа.
— Я точно знаю, — уверяла Ванда Львовна, — Сережа убил мачеху, и Соню он пугал. Так-то вот! Ну и чем не «Кентервильское привидение»?.. А дальше с ним вообще анекдот вышел.
— Вы о чем? — насторожился я.
Ванда усмехнулась:
— Бог шельму метит! Степанида в соседней квартире жила, вместе с дочерьми Ритой и Анечкой. Уж как девочкам Сергей нравился! Они вокруг него вьюном вились! Только Петр Фадеевич все делал, чтобы сын глаз на них не положил, не желал родниться с кухаркиными детьми! Впрочем, Сереже они тоже нравились, в особенности Маргарита, она ему по возрасту тогда подходила, Анечка была намного младше! Ну как? Годится такая история для книги? Между прочим, я каждый день работаю, уже сорок страниц написала!
Поболтав с Вандой Львовной еще около получаса, я поехал к Норе. Меня одолевали тяжелые мысли. Значит, Нора, вместе с ее пресловутой женской интуицией, абсолютно права, разгадка всего происходящего в доме Сергея Петровича лежит в его прошлом. Вот почему он убрал Риту и Анну, наверное, сестры знали о том, что он убил Варвару, и начали его шантажировать. Насколько я помню, дела об убийствах не имеют срока давности, привлечь Сергея Петровича к ответственности можно и сейчас.
Значит, он избрал прежний план действий, бродил по дому, переодетый Глафирой. Бедная дурочка, горничная Катя, небось испугалась до потери пульса… Зачем он убил эту девушку? Где найти улики?
Внезапно я сообразил: платье. То самое, шелковое, серое. Я держал его в руках, и мне одежда не показалась старинной, но, право слово, я плохо разбираюсь в дамских нарядах. Однако знаю точно: наука криминалистика пошла далеко вперед. Если принести платье в лабораторию, эксперт быстро определит, кто надевал его в последний раз. Человек может очень аккуратно носить одежду, но он всегда оставляет на ней следы: частицы кожи, волоски, капельки пота. Этого вполне достаточно, чтобы сделать выводы. Значит, надо отыскать платье и вручить его специалистам!
Элеонора, выслушав мой рассказ, пришла к тому же мнению.
— Обязательно отрой тряпку и привези ко мне, — велела она.
— Я уже один раз доставлял его сюда, а вы приказали опять засунуть платье в корзину к Валерию, — не преминул заметить я.
— Тогда были другие обстоятельства, — рявкнула Нора. — Рысью к Кузьминскому и ищи наряд.
— Полночь пробило. — Я попытался опустить ее на землю.
— И что? — обозлилась хозяйка. — Самое время по кладовкам шарить!
— Платье забрал Кузьминский, — напомнил я.
— Не выбросил же он его, — парировала Нора, — и, думается, не у себя повесил. В доме есть общая гардеробная?
Я растерялся:
— Не знаю.
— Так поищи, причем сразу, как явишься в коттедж, — железным тоном вымолвила Нора.
Когда я подкатил к особняку, во всех окнах плескалась темнота. Аккуратно втиснув машину в гараж для гостей, я прошел в дом и удостоверился, что все крепко спят. Для этого мне пришлось нагло открывать чужие спальни и заглядывать внутрь. Сначала я испугался, увидав пустую кровать Клары, но потом обнаружил ее в мансарде у Беллы. Лариса Викторовна тоже путешествовала в стране Морфея, спал и Валерий. У него на тумбочке мерцал ночник.
Я прошел на кухню, с наслаждением выпил крепко заваренный чай и задумался. При каждом покое имеется гардеробная. Но, думается, Нора права. Вряд ли Сергей Петрович повесил платье среди своих костюмов. Наверное, по многим причинам ему не хотелось иметь его рядом. Может, в доме есть еще и общий «склад» вещей?
Проведя в особняке Кузьминского довольно долгое время, я ни разу не заглянул в хозяйственные помещения. Мне не было нужды изучать кладовки, я слишком хорошо воспитан для того, чтобы в отсутствие хозяина рыться в его вещах. Но ремесло детектива порой требует отнюдь не светского поведения…
Поуговаривав себя минут пять, я встал и пошел по длинному коридору, тянувшемуся за кухней. За первой попавшейся на пути дверью была кладовка: банки, бутылки, пакеты, мешочки. Следующее помещение оказалось прачечной. Целых три стиральные машины, куча подставок с развешанным на них бельем, гладильная доска и утюг. Напротив располагалось хранилище вина. В особых ячейках лежали бутылки, покрытые пылью. Кузьминский объяснил прислуге, что протирать емкости нельзя, вино, как правило, плохо переносит тряску. Именно поэтому в наших магазинах торгуют поголовно «убитым» вином. Настоящее «Божоле», «Бордо» и иже с ними путешествуют только лежа и в торговой точке никогда не принимают стоячего положения. Хотите полакомиться настоящим вином, поищите магазин, где оно уложено в подставку.