Потом, в одно холодное сентябрьское утро, ему показалось, что до спасения рукой подать. Когда Макканн, зарядив оружие оставшимися у него патронами, отправился на утиную охоту, царившую вокруг тишину внезапно разорвал рев самолетного мотора, а через некоторое время над головой появился и сам самолет. Заметивший лагерь пилот сбросил высоту, чтобы посмотреть поближе, и дважды прошел над ним на бреющем. Макканн принялся размахивать ярко-оранжевым чехлом от спального мешка. Сесть самолет не мог, потому что его шасси было оснащено колесами, а не поплавками, но Макканн был уверен, что пилот его заметил и, соответственно, в самом скором времени пришлет за ним гидроплан. Его уверенность в таком исходе была настолько велика, что он сделал в дневнике запись следующего содержания: «Я прекратил подавать сигналы еще в тот момент, когда самолет ушел на второй круг, и немедленно начал сворачивать лагерь и паковать вещи».
Но самолет не вернулся ни в тот день, ни завтра, ни послезавтра. Понять, почему это произошло, Макканн смог только через некоторое время, когда ему на глаза попалась его охотничья лицензия. На ее оборотной стороне были напечатаны рисунки, изображающие систему сигналов, при помощи которой находящийся на земле человек может общаться с пилотом самолета в экстренных ситуациях. «Мне помнится, когда самолет уходил на второй круг, я поднял правую руку на уровень плеча и потряс в воздухе сжатым кулаком, – написал Макканн. – Это был жест радости… типа как любимая команда забила гол или еще чего-нибудь такое». К сожалению, как выяснилось только теперь, одна поднятая рука является общепринятым сигналом «У меня все в порядке, помощь не требуется», а чтобы передать пилоту сообщение «SOS, немедленно высылайте помощь», нужно было поднять вверх обе руки. Но Макканн узнал обо всем этом слишком поздно.
«Наверно, именно по этой причине они развернулись и пролетели еще раз, но на втором круге я не подал им никакого сигнала (в действительности, я вроде бы даже повернулся к самолету спиной), – философски размышлял в своем дневнике Макканн. – Скорее всего, они подумали, что я какой-то ненормальный, и просто махнули на меня рукой».
К концу сентября озеро замерзло, а тундра покрылась толстым слоем снега. Когда закончились продукты, Макканн пытался собирать плоды шиповника и ставить силки на кроликов. Однажды он нашел на берегу озера тушу умершего от какой-то болезни карибу, разделал ее и добыл себе немного мяса. Тем не менее, к октябрю его организм уже переработал львиную долю подкожного жира, и Макканну стало все труднее и труднее спасаться от холода длинными, морозными ночами. «К этому моменту хоть кто-нибудь в городе уже должен был сообразить, что я слишком долго не возвращаюсь и, значит, у меня что-то пошло не так», – написал он. Но самолета так и не было.
«Это было очень похоже на Карла – ждать, что кто-то самым волшебным образом явится его спасать, – говорит Стоппел. – Он работал шофером грузовика, машина часто простаивала, и он просто отсиживал задницу в кабине, мечтал да фантазировал. Так-то он и придумал себе это приключение на хребте Брукса. Готовился он к путешествию серьезно: почти год все обдумывал, планировал, в перерывах расспрашивал меня, что нужно взять с собой. Но планы – планами, а фантазии – фантазиями, а их у него было выше крыши».
«К примеру, – продолжает Стоппел, – Карл не хотел лететь в тундру один. Изначально он вообще мечтал отправиться пожить в лесу с какой-нибудь красоткой. На работе он западал на двух девчонок минимум и тратил кучу времени и сил на попытки уговорить Сью, Барбару или кого-то там еще поехать с ним… а это, само по себе, идея бредовая. Ну не могло такого случиться, и все тут. Я хочу сказать, что в лагере, где мы работали, на седьмой насосной станции, на каждую женщину приходилось мужиков по сорок. Но Карл был мечтатель из мечтателей, и прямо до момента вылета на хребет Брукса он не переставал надеяться, что одна из наших девчонок все-таки передумает и решит махнуть туда вместе с ним».
Приблизительно то же самое, наверно, происходило и на озере, продолжает объяснять Стоппел. «Карл был из тех, кто вопреки всякому здравому смыслу будет верить, что рано или поздно кто-то сообразит, что он попал в беду, и бросится его выручать. Мне кажется, что даже на пороге голодной смерти он не переставал фантазировать, что в самый последний момент с неба спустится набитый продуктами самолет, из него выйдет красотка Сью и они закрутят страстный роман на природе. Но мир его фантазий был настолько далек от реальности, что никому и в голову не приходило мыслить аналогичным образом. В результате Карл просто сидел в лагере и страдал от голода. К моменту, когда до него, наконец, дошло, что спасать его никто не прилетит, он уже настолько исхудал, что делать что-то по этому поводу было уже поздно».
Когда продуктовые запасы Макканна почти подошли к концу, он сделал в своем дневнике такую запись: «Я уже не просто обеспокоен. Если честно, то мне становится по-настоящему страшно». Температура упала до минус двадцати по Цельсию. Обмороженные пальцы рук и ног покрылись болезненными гнойными пузырями.
В ноябре он прикончил остатки провизии. Он был до предела истощен и слаб, он страдал от головокружений, его била дрожь. Как сказано в дневнике: «Руки и нос все хуже, ноги тоже. Кончик носа сильно распух, покрылся пузырями и струпьями… Да уж, это точно медленная и мучительная смерть». Макканн подумал было оставить относительно безопасный лагерь и отправиться пешком в сторону Форт-Юкона, но потом все-таки решил, что он слишком слаб и поэтому наверняка погибнет от усталости и холода где-нибудь по дороге.
«Карл забрался в самые глухие и безлюдные места этой части Аляски, – говорит Стоппел. – Зимой там стоит чудовищный холод. Иные, оказавшись в такой ситуации, нашли бы способ добраться до цивилизации или, может, перезимовать, но для этого нужно быть человеком чрезвычайно находчивым и сообразительным. Надо уметь держать себя в руках и не падать духом. Надо быть тигром, убийцей, реальным, блин, зверюгой. А Карл был просто раздолбай и тусовщик».
«Боюсь, я больше так не могу, – гласит сделанная где-то в конце ноября запись в дневнике, к этому моменту состоявшему из сотни блокнотных листов в синюю линейку. – Господи, Отец наш небесный, прости меня, пожалуйста, за грехи и слабости. Прошу Тебя, позаботься о моих родных». После этого он улегся в своей палатке, приставил к голове ствол одной из винтовок и нажал на спусковой крючок. Второго февраля 1982 года, то есть через два месяца после этого, на его лагерь случайно наткнулся патруль полиции штата. Заглянув в палатку, полицейские обнаружили в ней окаменевший от мороза иссохший труп Макканна.
Между судьбами Роселлини, Уотермана, Макканна и Маккэндлесса можно провести много аналогий. Подобно Роселлини и Уотерману, Маккэндлесс был человеком ищущим и относился к суровой природе с непрактичной восторженностью. Как и Уотерману с Макканном, ему катастрофически недоставало здравого смысла. Но, в отличие от Уотермана, он не был сумасшедшим. А от Макканна отличался тем, что отправился в дикую глушь, не ожидая, что кто-то автоматически бросится ему на выручку, если он попадет в беду.
Маккэндлесс не очень хорошо вписывается в стандартный образ жертвы дикой природы. Несмотря на все его безрассудство, нехватку практических знаний о жизни вне цивилизации и безумную неосмотрительность, он не был человеком абсолютно не подготовленным… ведь иначе он бы не протянул в аляскинской глуши целых 113 дней. Мало того, он не был психом, не был социопатом, не был изгоем. Маккэндлесс был другим человеком… хоть и трудно сказать, кем именно. Может быть, паломником.
Получше разобраться в трагедии Криса Маккэндлесса мы можем, познакомившись с такими же экзотическими его предшественниками. А для того чтобы сделать это, нам нужно отвлечься от Аляски и обратить свои взоры на каменистые каньоны южной части штата Юта. Именно туда в 1934 году ушел, чтобы больше никогда не вернуться, чудаковатый двадцатилетний парнишка по имени Эверетт Рюсс.
Глава девятая. Ущелье Дейвис
Что же до того, когда я снова вернусь в цивилизованный мир, то, мне кажется, очень не скоро. Природа меня вовсе не утомляет. Наоборот, я с каждым днем получаю все больше удовольствия от ее красоты и своего бродяжьего образа жизни. Я предпочитаю седло трамваю, звездное небо – крыше над головой, еле заметную, полную трудностей тропу в неведомое – любой мощеной дороге, абсолютный покой дикой природы – докучливой суете городов. Как же можно упрекать меня в том, что я предпочитаю оставаться здесь, где чувствую себя на своем месте, где сливаюсь воедино с окружающим меня миром? Да, мне не хватает умного собеседника, но в мире так мало людей, с которыми можно было бы поделиться самым сокровенным, что я научился держать все в себе. Мне вполне достаточно и того, что меня окружает вся эта красота…
Даже из твоих беглых описаний я делаю вывод, что не смогу выносить монотонность и однообразие жизни, которую принужден вести ты. Мне думается, я никогда не смогу осесть и остепениться. Я уже познал глубины жизни и предпочту все, что угодно, разочарованию в ней.
ПОСЛЕДНЕЕ ПИСЬМО ЭВЕРЕТТА РЮССА БРАТУ УОЛДО, ДАТИРОВАННОЕ 11 НОЯБРЯ 1934 ГОДА
Эверетт Рюсс искал красоты и имел о ней весьма романтичное представление. Можно было бы посмеяться над экстравагантностью этого преклонения перед красотой, если бы в бесконечной преданности Эверетта красоте не было своеобразного величия. Эстетство в форме салонного позерства выглядит нелепо, а порой даже и отвратительно, но, став для человека образом жизни, оно иногда исполняется благородства. Поднимая на смех Эверетта Рюсса, мы должны точно так же поступить и с Джоном Мьюром, потому что отличались они друг от друга, пожалуй, только возрастом.
Уоллас Стегнер,Страна мормоновПочти весь год Дейвис-Крик остается тоненьким ручейком, а время от времени пересыхает напрочь. Взяв начало у подножия высокой скалы, известной под названием Фифтимайл-Пойнт, он пробегает всего шесть с половиной километров по розовым песчаникам южной Юты, а потом вливается в гигантское озеро Пауэлл, трехсоткилометровое водохранилище, упирающееся в плотину Глен-Каньон. По всем меркам небольшое, но очень живописное ущелье Дейвис с расположенным на самом его дне зеленым оазисом много сотен лет служит пристанищем странникам, проходящим через эти засушливые, пустынные земли. Его отвесные стены испещрены причудливыми петроглифами и пиктограммами. В укромных уголках ущелья гнездятся медленно разрушающиеся каменные жилища их авторов, из племени давно исчезнувших с лица земли кайентских анасази. Древние черепки индейской керамики соседствуют в песке с ржавыми жестяными банками, оставшимися от пастухов конца XIX – начала XX века, приводивших сюда на водопой свои стада.
Почти по всей своей длине короткое ущелье представляет собою глубокую, извилистую трещину в земле. Путь на дно этого каньона, местами такого узкого, что через него можно легко переплюнуть, преграждают нависающие со всех сторон песчаниковые стены. Тем не менее, в нижней его части имеется скрытая тропа вниз. Чуть выше того места, где ручей Дейвис-Крик впадает в озеро Пауэлл, по западной стене каньона змеится серпантин дороги естественного происхождения. Он заканчивается чуть выше уровня ручья, а дальше на дно ущелья ведет грубая лестница, больше столетия назад вырубленная в мягком песчанике мормонскими скотоводами.
Со всех сторон ущелье Дейвис окружено пустыней из лысых валунов и красного, как строительный кирпич, песка, в которой практически нет никакой растительности, а следовательно, и спасения от палящего солнца. Но, спустившись в каньон, попадаешь в совершенно другой мир. Над цветущими опунциями грациозно склоняются тополя. Ветер волнует высокие травы. Однодневные цветки калохортуса выглядывают из трещин в своде тридцатиметровой каменной арки, в кроне дуба меланхолично перекликаются вьюрки. Высоко над ручьем, прямо из каменной стены, сочится ключевая вода, орошающая покрывающие скалу пышные зеленые заплатки моха и папоротника.
Больше шестидесяти лет назад, в полутора километрах вниз по течению от того места, где на дно ущелья спускается вырубленная мормонами лестница, будучи обитателем этого очаровательного убежища, двадцатилетний Эверетт Рюсс высек на стене каньона прямо под индейскими пиктограммами свой псевдоним. То же самое он сделал и рядом со входом в небольшое каменное здание, некогда служившее анасази зернохранилищем. «НЕМО 1934» написал он, несомненно, движимый тем же самым импульсом, что заставил Криса Маккэндлесса нацарапать «Александр Супербродяга/май 1992» на стенке брошенного у Сушаны автобуса, а самих анасази – украсить каменные стены ущелья своими теперь уже никому не понятными символами. Так или иначе, оставив эти автографы, Рюсс надолго в каньоне не задержался. Он ушел из ущелья Дейвис и таинственно пропал, причем исчезновение это было явно запланировано им самим. Установить, куда он делся, не помогли даже широкомасштабные поиски. Казалось, он просто растворился в пустыне. Прошло уже больше шестидесяти лет, а мы так и не знаем, что с ним сталось.
Эверетт родился в калифорнийском Окленде в 1914 году. Он был младшим из двух сыновей в семье Кристофера и Стеллы Рюсс. Кристофер, закончивший факультет богословия в Гарварде, был поэтом, философом и унитарианским священником, но на жизнь зарабатывал, работая клерком в калифорнийской системе исполнения наказаний. Стелла же отличалась своенравием, богемными вкусами и творческими амбициями, которые распространяла на все свое семейство, издавая литературный журнал «Квартет Рюссов» с семейным девизом «Восславим день» на обложке. Кроме всего прочего, дружная семейка Рюссов тяготела к кочевой жизни. Переезжая из города в город, они успели пожить в Окленде, Фресноре, Лос-Анджелесе, Бостоне, Бруклине, Нью-Джерси и Индиане, но, в конце концов, когда Эверетту исполнилось четырнадцать, все-таки осели в южной Калифорнии.
В Лос-Анджелесе Эверетт учился в Голливудской средней школе и ходил в художественное училище Отиса. В шестнадцатилетнем возрасте он отправился в свое первое одиночное путешествие и провел лето 1930-го, ловя попутки и шагая по пешим маршрутам Йосемитского заповедника и Биг-Сура. В конечном итоге он оказался в Кармеле. Через два дня после прибытия в означенный городок он ничтоже сумняшеся постучал в дверь Эдварда Уэстона и настолько очаровал его, что он решил поддаться на уговоры восторженного молодого человека взять его в ученики. В течение двух следующих месяцев выдающийся фотограф поощрял эксперименты парня в живописи и ксилографии (по качеству работы были очень неровные, но определенные надежды Эверетт подавал) и даже позволял ему торчать в студии вместе со своими собственными сыновьями Нилом и Коулом.
В конце того лета Эверетт вернулся домой и пробыл там ровно до момента получения школьного диплома, то есть до января 1931 года. Почти сразу после этого он снова пустился бродить по стране, но на этот раз направил свои стопы в изрезанные каньонами земли Юты, Аризоны и Нью-Мексико, которые в те времена были такими же малонаселенными, окутанными флером таинственности регионами, как сегодняшняя Аляска. Если не считать короткого и безрадостного периода учебы в Калифорнийском университете (к огромному огорчению отца, он вылетел после первого же семестра), двух длительных визитов к родителям и зимы, проведенной в Сан-Франциско (где он втерся в компанию Доротеи Ланж, Энсела Адамса и художника Мейнарда Диксона), всю остальную свою короткую и яркую, как полет метеора, жизнь он провел в странствиях. Все его пожитки умещались в рюкзак, жил он на гроши, спал прямо на земле и не терял жизнерадостности даже тогда, когда по несколько дней приходилось жить впроголодь.
По словам Уолласа Стегнера, Рюсс был «желторотым романтиком, эстетом-недорослем, ходячим атавизмом, тяготеющим к скитаниям в безлюдных краях». В восемнадцать лет ему приснился сон, в котором он продирался через джунгли, карабкался по узким карнизам скал, искал романтических приключений в самых дальних уголках нашего мира. Ни один мужчина, пока в нем еще жив мальчишка, не забывает таких снов. Но Эверетт Рюсс отличался от всех прочих тем, что смог уйти из дома и воплотить эти сны в реальность, не просто поехать на пару недель в отпуск в какой-нибудь окультуренный и обустроенный всеми благами цивилизации чудесный уголок, а месяцами, даже годами, жить в окружении этого чуда…
Он целенаправленно изводил свое тело физическими нагрузками, испытывал себя на прочность, искал пределы выносливости. Он целенаправленно выбирал тропы и маршруты, ходить по которым не советовали индейцы и старожилы. Он пытался покорить такие крутые скалы, что не единожды терял силы на полпути к вершине… С места своих стоянок у водохранилищ, в каньонах или на высоких лесистых склонах горы Навахо он писал друзьям и родственникам длинные, витиеватые письма, состоящие в основном из проклятий в адрес цивилизации и прочей варварской чуши, которую так любят швырять в лицо окружающему миру незрелые подростки.
Посланий такого рода Рюсс настрочил немало. Их конверты помечены почтовыми штемпелями далеких городков и поселков, где ему довелось побывать: Кайенты, Чинли, Лукачукайи, Каньона Сиона, Большого каньона, Меса-Верде, Эскаланте, Рейнбоу-Бриджа, Каньона-де-Челли. Больше всего в письмах Рюсса (собранных У. Л. Рашо в подробнейшей биографии «Эверетт Рюсс. Скиталец в поисках красоты») поражают его страстное желание слиться воедино с миром природы и пылкая, почти испепеляющая любовь к местам своих странствий. «Со времени моего последнего тебе письма я пережил здесь, в глуши, удивительные приключения и получил потрясающие, ошеломительные впечатления, – взахлеб хвастается он своему другу Корнелу Тенгелу, – но, с другой стороны, я всегда чем-нибудь потрясен и ошеломлен. Мне это необходимо, чтобы жить».