Карин свернулась калачиком на диване и рыдала без остановки. Когда Фиш сделал попытку ее утешить, она оттолкнула его и крикнула, чтобы он оставил ее в покое. Истерика продолжалась больше пяти часов, но к одиннадцати Карин немного успокоилась, собрала кое-какие вещи и попросила Фиша отвезти ее к Уолту с Билли в Чесапик-Бич, что в четырех часах к северу.
На выезде из Виргиния-Бич Карин попросила Фиша остановить машину у местной церкви. «Я вошла в церковь и где-то около часа просидела у алтаря, а Фиш дожидался меня в машине снаружи, – вспоминает она. – Я ждала от Бога ответов. Но он так ничего мне и не сказал».
Ранее в тот же вечер Сэм подтвердил, что на фотографии неизвестного бродяги, присланной факсом с Аляски, изображен именно Крис, но коронер Фэрбенкса сказала, что для завершения процедуры опознания ей нужны стоматологические карты и снимки. На изучение полученных от дантиста рентгенограмм и документов ушли почти сутки. Билли отказывалась смотреть на полученную факсом фотографию до тех пор, пока проведенная экспертиза не подтвердила на сто процентов, что умерший от голода молодой человек, найденный в автобусе около реки Сушаны, является ее сыном.
На следующий день Карин с Сэмом вылетели на Аляску за останками Криса. В офисе коронера им передали немногочисленные вещи, обнаруженные рядом с телом: ружье Криса, бинокль, подарки Роналда Франца и Джен Баррес – удочку и швейцарский армейский нож, справочник по растениям, на страницах которого он вел свой дневник, фотоаппарат «Минолта», пять кассет фотопленки и еще несколько мелочей. Коронер протянула Сэму несколько официальных документов, тот подписал их и вернул обратно.
Меньше чем через сутки после прибытия в Фэрбенкс Карин с Сэмом сели на рейс до Анкориджа, где после вскрытия, выполненного в криминалистической лаборатории, было кремировано тело Криса. Работник морга доставил пластмассовую коробку с пеплом Криса прямо в отель, где они остановились. «Я удивилась, когда увидела, какую большую коробку он принес, – говорит Карин. – А имя брата на ней было указано неправильно. На наклейке было написано «КРИСТОФЕР Р. МАККЭНДЛЕСС», но в действительности там должно было быть не «Р», а «Дж». Меня эта ошибка просто взбесила. Я очень разозлилась, а потом подумала: "Крису было бы на это ровным счетом наплевать. Может, он даже посмеялся бы над этим ляпом"».
На следующее утро они вылетели в Мэриленд. Коробку с прахом своего брата Карин везла в рюкзаке.
В самолете Карин не оставила ни крошки от принесенного стюардессой обеда. «Пусть это и была обычная жуткая самолетная еда, – говорит она, – но я просто и в мыслях себе не могла позволить выбрасывать пищу, помня о том, что Крис умер от голода». Тем не менее, в ближайшие недели она внезапно потеряла аппетит и похудела на четыре с лишним килограмма, заставив своих подруг изрядно поволноваться, не становится ли она анорексичкой.
Спустя месяц Билли сидит за обеденным столом и листает фотографический дневник последних дней Криса. Она с огромным трудом заставляет себя рассматривать мутные фотокарточки. Время от времени, по мере изучения снимков, она теряет самообладание и начинает тихо лить слезы, как может лить слезы только мать, пережившая своего ребенка, и выдает этим плачем чувство невосполнимой потери таких масштабов, что само сознание отказывается понимать его границы. Наблюдая вблизи такую скорбь, понимаешь, насколько глупо и бессмысленно звучат даже самые красноречивые аргументы апологетов экстремальных приключений.
«Я совершенно не понимаю, зачем ему нужно было так рисковать, – причитает она сквозь слезы. – Совершенно не понимаю».
Глава четырнадцатая. Палец дьявола
Я вырос крепким телесно, но нервическим и ненасытным ментально. Мое сознание все время требовало чего-то большего, чего-то осязаемого. Оно страстно искало реальности, будто всегда находилось вне ее…
Но вы сразу поняли, чем я занимаюсь. Я – альпинист.
Джон Менлав Эдвардс«Письма от человека»Это было так давно, что теперь я уже не смогу сказать точно, при каких обстоятельствах я совершил первое восхождение. Я помню только, как в пути меня била дрожь (я смутно вспоминаю, что провел в одиночестве всю ночь), как потом медленно поднимался по местами поросшему чахлыми деревцами каменистому гребню, где рыскали дикие звери, пока не потерялся среди разреженного воздуха и облаков, будто бы перешагнув незримую границу, отделяющую холм, то есть простую кучу земли, от горы и оказавшись в полном величавой красоты поднебесье. Великая, страшная, непокоренная, возвышается эта вершина над земной поверхностью. К ней невозможно привыкнуть; только ступив на нее, ты теряешь себя самого.
Генри Дэвид Торо«Дневник»В своей последней открытке Уэйну Уэстербергу Маккэндлесс написал: «На случай, если это приключение обернется для меня смертью и ты никогда больше не получишь от меня никаких вестей, я хочу сказать тебе, что ты отличный мужик. А теперь я отправляюсь в дикую глушь». Когда приключение и впрямь обернулось для Криса смертью, это исполненное деланого драматизма заявление породило множество споров о том, что он с самого начала задумал покончить с собой и, уходя в тундру, он даже и не рассчитывал возвращаться обратно. Но я в этом не очень уверен.
Мои подозрения, что Маккэндлесс не планировал умереть, что его смерть была жутким несчастным случаем, основаны на немногочисленных оставленных им документах и беседах с мужчинами и женщинами, общавшимися с ним в последний год его жизни. Но, кроме всего этого, у меня есть и личные причины полагать, что я понимаю, чем руководствовался и чего хотел достичь Крис Маккэндлесс.
Говорят, в юности я отличался упрямством, эгоцентризмом, взрывами безрассудства и периодическими капризами настроения. Отца я огорчал вполне стандартными способами. Авторитетные фигуры мужского пола порождали во мне, как и в Маккэндлессе, конфликт между еле сдерживаемой внутренней яростью и страстным желанием угодить. Всем, что захватывало мое необузданное воображение, я занимался с маниакальным рвением, и с семнадцати до почти тридцати лет таким увлечением для меня было скалолазание.
Я с утра до ночи фантазировал, придумывая маршруты восхождений, а потом проходил по ним в реальности, покоряя вершины в удаленных районах Аляски и Канады, взбираясь на самые крутые и страшные шпили, известные только горсткам настоящих фанатиков от альпинизма. И в этом были свои плюсы. Беря на мушку одну вершину за другой, я умудрился не заблудиться в густом тумане постпубертата. Скалолазание реально меняло мою жизнь. Опасность окрашивала весь мир своим галогенным светом, делая необычайно рельефным все вокруг, будь то каменные склоны, оранжевые и желтые лишайники или текстуры облаков на небе. Жизнь звучала совсем по-новому. Мир становился реальнее.
В 1977 году, сидя в каком-то баре в Колорадо, мрачно размышляя о жизни и ковыряя свои экзистенциальные болячки, я вбил себе в голову, что должен взойти на гору, известную под названием Палец Дьявола. Особенно внушительно эта диоритовая интрузия, превращенная движением древних ледников в колоссальный пик величественнейших пропорций, выглядит с севера. Его гигантская, абсолютно гладкая и отвесная северная стена вздымается над расположенным у подножия горы ледником на 1830 метров. Она вдвое выше Эль-Капитан, что в Йосемитском парке, и ее еще никому не удавалось покорить. Я поеду на Аляску, встану на лыжи, пройду полсотни километров от береговой линии по поверхности ледника, а потом взберусь на этот могучий «nordwand». Мало того, я сделаю все это в одиночестве.
Мне тогда было двадцать три, то есть на год меньше, чем Крису Маккэндлессу в тот момент, когда он уходил в аляскинскую глушь. Мой разум, если его можно было так назвать, был воспален бестолковыми юношескими страстями и книжной диетой, явно перенасыщенной работами Ницше, Керуака и Джона Менлава Эдвардса. Последний, писатель и психиатр, у которого были большие нелады с головой, перед самоубийством, совершенным в 1958 году при помощи капсулы с цианидом, считался одним из самых выдающихся британских скалолазов тех дней. Эдвардс видел в скалолазании «психоневротическую тенденцию» и сам ходил в горы не ради спортивного интереса, а чтобы спастись от внутренних мучений, отравлявших его повседневное существование.
Еще формулируя для себя план подъема на Палец Дьявола, я смутно осознавал, что эта задача может оказаться мне не по зубам. Но от этого замысел становился только соблазнительнее, ведь смысл как раз и был в том, чтобы не искать легких путей.
У меня была книга с фотографией Пальца Дьявола. Это был черно-белый снимок, сделанный с воздуха выдающимся гляциологом Мэйнардом Миллером. На этой фотографии гора выглядит особенно зловеще: скованный льдами гигантский акулий плавник из темного слоистого камня. Этот образ завораживал меня не хуже порнографии. Каково это будет, фантазировал я, балансировать на узком как лезвие ножа вершинном хребте горы, волноваться по поводу сгущающихся вдалеке грозовых облаков, пытаться укрыться от ветра и холода, знать, что любое движение вправо и влево грозит падением в отвесную пропасть? Способен ли человек держать в узде свой страх ровно столько времени, сколько нужно на восхождение и возвращение?
У меня была книга с фотографией Пальца Дьявола. Это был черно-белый снимок, сделанный с воздуха выдающимся гляциологом Мэйнардом Миллером. На этой фотографии гора выглядит особенно зловеще: скованный льдами гигантский акулий плавник из темного слоистого камня. Этот образ завораживал меня не хуже порнографии. Каково это будет, фантазировал я, балансировать на узком как лезвие ножа вершинном хребте горы, волноваться по поводу сгущающихся вдалеке грозовых облаков, пытаться укрыться от ветра и холода, знать, что любое движение вправо и влево грозит падением в отвесную пропасть? Способен ли человек держать в узде свой страх ровно столько времени, сколько нужно на восхождение и возвращение?
А если у меня получится… чтобы не сглазить, я боялся даже представить себе момент своего триумфа. Но никаких сомнений в том, что покорение Пальца Дьявола кардинально изменит мою жизнь, у меня не было. Ведь как могло быть иначе?
В те времена я работал в плотницкой конторе, выезжал по телефонным вызовам и за $3.50 в час обшивал кондоминиумы в Боулдере. И вот, как-то днем, вконец задолбавшись корячиться с вагонкой и гвоздями, я заявил начальнику, что ухожу: «И нет, Стив, я имею в виду не когда-нибудь через пару недель, а прямо сейчас». Я забрал свои инструменты и прочие пожитки из убогого трейлера, в котором жил прямо на месте работы, переезжая от заказчика к заказчику, и уже через несколько часов сел в машину и отправился на Аляску. Как обычно, меня поразило, насколько легко уходить и как хорошо становится после этого. Мир внезапно переполняется новыми возможностями.
Палец Дьявола стоит точно на границе между Аляской и Британской Колумбией к востоку от Питерсберга, рыбацкой деревни, добраться до которой можно только по морю или воздухом. Регулярное воздушное сообщение с Питерсбергом существовало, но всей моей ликвидности, состоящей из «Понтиака Star Chief» 1960 года выпуска и двух сотен долларов наличными, не хватило бы даже на билет в одну сторону. По этой причине я доехал до Гиг-Харбора в штате Вашингтон, там бросил машину и уговорил команду одного из рыболовных сейнеров подбросить меня на север.
«Королева океана» была добротным, на совесть слаженным из желтого аляскинского кедра судном, оборудованным для ярусного и кошелькового лова. В оплату проезда я должен был всего лишь выстаивать по две четырехчасовые вахты у штурвала в сутки, а также помогать команде в бесконечном ремонте рыболовных снастей. Неторопливое путешествие вверх по Внутреннему каналу прошло у меня в сладкой дымке надежд и предвкушений. Вот он я, плыву к своей цели, движимый силами непостижимыми и неподвластными.
Когда мы вышли в пролив Джорджии, на волнах заблестело солнце. Над водой вздымались крутые берега, покрытые зарослями канадской ели, кедра и заманихи. Над головой кружили чайки. Невдалеке от острова Малколм шхуна оказалась в окружении семи косаток. Их спинные плавники в рост человека резали водную гладь совсем рядом с кораблем, и мне казалось, что до них можно дотянуться рукой.
На вторую ночь плавания, где-то за пару часов до рассвета, во время очередной вахты на мостике я вдруг увидел в свете прожектора голову переплывающего лагуну оленя. До берега было никак не меньше полутора километров. Глаза животного сверкнули красным в луче ослепительного света, и мне показалось, что олень совсем выбился из сил и был вне себя от ужаса. Я крутанул штурвал вправо, шхуна проскользнула мимо, а олень, покачиваясь на нашей кильватерной волне, скрылся в темноте.
По большей мере Внутренний канал представляет собою систему из узких, фьордоподобных проливов. Но сразу за островом Дандас мы вышли на морские просторы. На западе до самого горизонта раскинулся Тихий океан, и наш корабль заплясал на трехметровых волнах. Время от времени водные валы перекатывались через палубу. Далеко впереди, справа по курсу, в поле зрения появилась гряда невысоких скалистых пиков, и я почувствовал, как быстро вдруг забилось мое сердце. Эти горы возвещали о том, что я вплотную приблизился к своей мечте. Мы прибыли на Аляску.
Через пять дней после выхода из Гиг-Харбора «Королева океана» пришвартовалась в Питерсберге заправиться горючим и взять на борт питьевой воды. Я спрыгнул на пирс, взвалил на спину свой тяжеленный рюкзак и побрел под дождем к берегу. Не совсем понимая, что делать дальше, я укрылся под карнизом городской библиотеки и уселся на свою поклажу.
Питерсберг – городок маленький и, по аляскинским меркам, вполне спокойный и даже чопорный. Через некоторое время со мной заговорила проходившая мимо высокая, гибкая женщина. Ее зовут Кай, сказала она, Кай Сэндберн. Болтать с этой веселой и общительной женщиной было одно удовольствие. Я поделился с ней своими альпинистскими планами, и они, к моему большому облегчению, не вызвали у нее ни смеха, ни подозрений в моей нормальности. «Когда небо ясное, – просто сказала она, – Палец видно прямо из города. Он красивый. Вон там находится, напротив Фредерик-Саунд». Она показала рукой на восток, но я, посмотрев в ту сторону, увидел только плотную стену низко висящих облаков.
Кай пригласила меня к себе поужинать. Позднее я расстелил у нее на полу свой спальный мешок. Она уже давно уснула, а я все лежал в соседней комнате и слушал ее спокойное дыхание. Много месяцев назад я убедил себя, что мне наплевать на отсутствие в моей жизни интимных и близких отношений, что я прекрасно обойдусь без контактов с другими людьми, но удовольствие от общения с этой женщиной, радость от ее звонкого смеха и невинного соприкосновения наших рук разоблачили этот самообман и породили во мне чувство болезненной внутренней пустоты.
Питерсберг стоит на острове, а Палец Дьявола – на Большой земле. Он возвышается над ледяным плоскогорьем, носящим название Стикинской ледниковой шапки. Этот гигантский, похожий на лабиринт ледяной купол панцирем укрывает спину Барьерных хребтов и во множестве мест под накопленной за века собственной тяжестью сползает к морю длинными синими языками ледников. Чтобы добраться до подножия горы, мне нужно будет как-то перебраться через сорок километров соленой морской воды, а после этого встать на лыжи и пройти около пятидесяти километров вверх по леднику Байрда, по ледяной долине, где, как я был уверен, уже много-много лет не ступала нога человека.
Вместе с группой специалистов по восстановлению лесов я добрался до залива Томаса и там сошел на галечный берег. В полутора километрах впереди виднелась широкая, испещренная камнями и обломками деревьев оконечность ледника. Спустя полчаса я взобрался на этот ледяной язык и начал долгий подъем к подножию Пальца. Первое время мне приходилось идти по голому, не покрытому снегом льду, насыщенному мелкой черной каменной крошкой, хрустевшей под стальными шипами моих кошек.
Через пять или шесть километров я вышел на снег и сменил кошки на лыжи. Без лыж мой чудовищно тяжелый рюкзак стал легче килограммов на семь, да и скорость движения, сама по себе, тоже увеличилась. Тем не менее, идти было опасно, потому что под снегом скрывались многочисленные трещины и расселины.
Еще в Сиэтле, предусмотрев такую ситуацию, я зашел в хозяйственный магазин и купил там две прочные трехметровые алюминиевые штанги для штор. Теперь я связал их в форме креста, а потом прикрепил к поясному ремню рюкзака так, чтобы крест лежал параллельно поверхности снега. Медленно взбираясь вверх по леднику с перегруженным рюкзаком на спине и этим идиотским металлическим крестом на поясе, я чувствовал себя каким-то странноватым pendente. Тем не менее, я изо всех сил надеялся, что если я вдруг провалюсь сквозь спрессованный снег в скрытую под ним трещину, растопыренные концы штанг зацепятся за ее края и не дадут мне рухнуть в ледяные глубины Байрда.
Двое суток я медленно, но верно поднимался по ледяной долине. Погода стояла неплохая, заблудиться было невозможно, да и серьезных препятствий на моем пути не встречалось. Однако я был один, и в одиночестве даже самые обыденные вещи казались мне исполненными глубочайшего смысла. Лед становился еще холоднее и таинственнее, голубое небо – прозрачнее и чище. Будь я в чьей-нибудь компании, безымянные пики, вздымающиеся над ледником, никогда не показались бы мне такими огромными, заманчивыми и вместе с тем до невозможности опасными. Точно так же были обострены и все мои эмоции: душевные подъемы превращались в эйфорию, периоды отчаяния казались бесконечными и беспросветными. Самовлюбленному юноше, опьяненному драматизмом своей собственной жизни, все это казалось до невозможности притягательным.
Через три дня после выхода из Питерсберга я, наконец, оказался прямо у подножия Стикинской ледниковой шапки, в месте, где длинный рукав Байрда сливается с основным массивом. Здесь ледник внезапно перехлестывал через край высокого плато между двумя горными пиками и обрушивался вниз к морю причудливыми нагромождениями ледяных осколков. Увидев эту фантасмагорию с расстояния полутора километров, я впервые с тех пор, как покинул Колорадо, почувствовал настоящий страх.