– Еще бы! – поддакнула гостья. – Все-таки офицер немецкий. Оккупация.
– Какой, на хрен, офицер? – вытаращила глаза сестра. – Какая оккупация?!
Ирина смешалась.
– Мне рассказывали, что мой настоящий отец был фашистским офицером, гауптманом.
– Да ты с дуба рухнула, сестренка! – воскликнула Марина. Она, как и все пьющие люди, огрубела и даже не задумывалась, что ее резкие слова могут ранить гостью. Делая на это скидку, Капитонова смиренно молвила:
– А что, разве не так было?
– Конечно, нет! Может, она в оккупации с немчурой и погуливала. (За то ее после войны и посадили.) Но папаня твой нашим, русским ванькой был! А кто тебе такую глупость про то, что он оккупант, рассказывал?
Гостья совсем смутилась: «Не буду же говорить, что встретилась на курорте в Тихом океане с мужиком, который меня своим сводным братом объявил! Но кто такой тогда тот Курт?» Не отвечая на вопрос сестры, она осведомилась:
– А кто, по-твоему, мой папаша был?
– Маманя болтала: офицер, но не фашистский, а наш. Сделал свое дело да дальше порысил со всем фронтом. Только мамашка его и видела.
– Ты сама посуди, – не собиралась сдаваться Ирина, – я родилась в сентябре сорок четвертого. Отнять девять месяцев – получается декабрь сорок третьего. А Южнороссийск только в январе сорок четвертого советские войска освободили. Не складывается с советским офицером-то!
– Да ты ж недоношенная была! Семимесячная. Я, кстати, тоже скороспелка. Мать всегда, как выпьет, плакала: «Обе вы, мои девочки, – пьяным голосом передразнила Марина, – так наружу просились мамку порадовать, что раньше срока выскочили!»
Ирина решила оставить этот разговор. Все равно она вряд ли здесь, у сестры, узнает тайну своего рождения и кто в действительности был ее настоящим отцом. Она сменила тему.
– Я, Марина, хотела денег тебе оставить.
«Черт, зачем я это делаю, ведь она же их пропьет и не поморщится. А что же мне, теперь их за собой в могилу тащить?»
– С какой стати?
– Ну, ты ж сестра мне. Ты только не пропей их.
– А чего я – много пью, что ли, по-твоему?
– Много.
– Да ладно! – обиделась и никак не поверила Марина. – Себя не забываю, хозяйство веду.
– Да какое ж это хозяйство!.. Ладно, бери, да только к водке тянись поменьше. – С этими словами Ирина Егоровна стала доставать из сумки восхитительные пачки пятитысячных. – Зубы себе, что ли, вставь, – продолжала она. Глаза у Марины при виде наличных загорелись. – Ремонт в домике сделай. Распорядись по-умному, а? Здесь шестьсот тысяч.
– А чего это ты, подруга, вдруг такая щедрая?
– А мне деньги скоро не понадобятся.
– С чего вдруг?
– У савана карманов нет. А я – помру скоро.
– Все помрем.
– Я скорей, чем все. С моей болезнью долго не живут. Рак. Вопрос максимум пары месяцев. А может, завтра-послезавтра кончусь.
Лицо у Марины вдруг задрожало. Она вскочила со своего места, бросилась к Ирине, стала обнимать ее, целовать в щеку, плакать.
«Вот такие они, эти русские, – растрогавшись, подумала Ирина и даже не заметила, как бессознательно выключила саму себя из числа русских, – они наружно грубые и много пьющие, но очень чувствительны и милосердны и очень отзывчивы на чужую беду. И еще мне во всю мою жизнь не хватало сестры».
И тут вдруг у нее закружилась голова, она зачем-то встала с табуретки, а потом ноги ее подкосились, и Ирина сначала присела, а потом и прилегла на диван – и спустя минуту потеряла сознание.
Глава 4
НастяТо ли журналистам и читателям надоел правящий тандем и другие пресные новости, то ли радостно было отметить хоть какие-то отечественные победы на любом поприще, но известие о том, что российская анимационная короткометражка выдвинута на «Оскар», не сходило с полос газет и с экранов телевизоров. Как Настя ни включит телик – обязательно наткнется на одной из программ на собственного мужа. То он интервью раздает, то просто прохаживается в сопровождении закадрового текста, который в тысячный раз извещает, что сценарий к почти что оскароносному мультику написал по собственной книге российский писатель Арсений Челышев.
И Сенька, надо сказать, сильно прибавил в самоуважении и гордости. Видно было за версту. Ходил и сидел на экране важно, говорил уверенно, остро, умно. Настя отчасти ревновала его к успеху, однако мужем гордилась и за него радовалась. И надеялась, что теперь у Челышева снова начнется светлая полоса. И опять все ему станет удаваться.
Ее супруг вообще был человеком настроения. Есть настрой – все получается, громадье идей и планов, неслыханная работоспособность. Деньги, блага и слава сами плывут в руки. А начинается депрессуха – и дела идут через пень-колоду, Сенька валяется на диване, читает давно читанные книги, прикладывается к бутылке, а порой исчезает куда-то на два-три дня.
Оттого и карьера мужа (или уже все-таки бывшего мужа?) летела, словно американские горки: то впечатляющий рывок вверх, то затянувшийся полет вниз. Несколько раз Челышев мощно взлетал, но потом быстро съезжал под гору. Так было и в самом начале их совместной жизни, в восемьдесят четвертом, когда Сеньки хватало и на учебу на журфаке, и на работу в «Советской промышленности», и все у него получалось. Потом – падение (в котором Сенька, конечно, был не виноват): тюрьма по облыжному обвинению. Затем снова взлет, в начале девяностых: медицинский кооператив, куча денег, знакомство с Ельциным, защита Белого дома. И снова последовала полоса уныния и безденежья. Настя тогда за счастье считала, когда была наличность, чтобы свежий йогурт купить или фрукты для Николеньки.
А в девяносто шестом Сенька снова в гору пошел – работал в предвыборном штабе президента, кучи долларов ему приносили в коробках из-под ксероксов. А заодно, мимоходом – сказки писал, книжка вышла тиражом в миллион экземпляров. Но в девяносто восьмом – опять случился спад, который слишком уж затянулся до нынешних времен. Затянулся настолько, что Настя не смогла уже терпеть рядом грустного, но раздражительного и высокомерного муженька.
И вот теперь – опять вверх! Конечно, Настя позвонила Челышеву, поздравила – тот добрые слова выслушал охотно, поздравления принял как нечто само собой разумеющееся, однако никаких предложений встретиться-отметить (как втайне Настя надеялась) не сделал.
«Ну и бог с ним, – думала она. – Все равно рано или поздно прибьется он назад к моему берегу. Или не прибьется? Какая-нибудь другая, помоложе и покрасивей, уведет мужика? Девчонки нынче на успех и деньги ох, падкие. Что ж, коли так, пожелаю Арсению счастья да пойду своей дорогой, не пропаду, построю жизнь с другим, один Вернер чего стоит».
* * *Арсений тем временем пожинал плоды нечаянного успеха. Интервью, комментарии и съемки – дело хоть и хлопотное, однако дьявольски приятное, когда ты не в ряду статистов сидишь, не в числе массовки или консультантов, а первым номером выступаешь – звездой, героем. С ним и Си-эн-эн встречалась, и Би-би-си, и даже болгарское телевидение. Патриаршие стали привыкать к виду прогуливающегося мимо заснеженных прудов писателя – под прицелом телекамер.
Однако слава сама по себе ничто, если не сопровождается материальными преференциями. И тут Челышев преуспел. Немедленно после оглашения номинаций на него вышли издатели: просили разрешения перепечатать сказку, а также новеллизировать сценарий мульта. А он им вдогонку предложил собственную еще не оконченную книгу «Лавка забытых вещей»: ретро про пионерский галстук, авоську и еще тысячу вышедших из употребления предметов. Главный редактор взял рукопись на недельку – а прочел за ночь, пришел в полный восторг и немедленно заключил с Арсением договор, выплатив весьма солидный аванс.
Челышев и с самим Костей Эрнстом встречался, хозяином Первого канала. Бывший «матадор» в своем огромном кабинете в «Останкине» делился с ним (и Петром Саркисовым) идеями снять российский полнометражный мультик – настоящий блокбастер, чтобы заткнуть за пояс голливудские «Вверх», «Как победить дракона» и «Историю игрушек» и прорваться на мировой рынок. Расстались на том, что Арсений с Петром возьмутся разрабатывать синопсис фильма.
Успех, как известно, притягивает – посему в жизни героя стали появляться старые знакомые, давно и прочно забытые люди. Бывший сокурсник по факультету, к примеру, доросший ныне до доцента и замдекана, пригласил его выступить с лекцией. Из «Советской промышленности» звонили, предложили вести колонку. Апофеозом оказался звонок от Лехи Морозовского, с которым Сеня мотал срок в Пермском крае. Из его сумбурной речи Челышеву удалось понять только, что корефан гордится дружбаном и желает немедленно выпить, – но тут уж былому сокамернику пришлось отказать.
Особая статья: девушки и женщины. Трезвонили и посылали эсэмэски давно забытые и случайные знакомицы. Вдруг вынырнула Милена Стрижова (она же Шершеневич) – единственная, с кем у Челышева (кроме Насти, конечно) было что-то серьезное. Искушение повстречаться с давней любовницей, конечно, возникло: посмотреть бы одним глазком, как она выглядит! Однако Арсений с собой совладал: дважды он ею увлекался, и дважды Милена, считай, его подставляла. Третьего раза не будет.
А вот с новой знакомицей, юной Аленкой, получилось, не совладал. Девушка позвонила, пропела сексуальным своим голосом:
– Приве-ет! Куда ты пропал? Я тебя поздравляю! – Потом начались уловки: – Моя подружка знаешь как тобой восхищается! Она всю твою книжку до дыр зачитала. Я ей хочу подарок сделать – у нее день рожденья скоро – твой автограф. Можно, я к тебе приеду? Ты сейчас не очень занят? Я ненадолго, ну пожалуйста!
И хоть видел Челышев все ее извороты, но отказать не смог, слишком уж молодая, оптимистичная энергия исходила от девчонки, хотелось ею напитаться, насытиться. И он сказал:
– Ну ладно. Давай приезжай.
* * *В жизни Насти и без Арсения дел и заморочек хватало. Одна работа чего стоит! А ведь надо еще и сына обиходить: живет там, дурачок, один, никто ему не приготовит, не погладит, не приголубит. Вечно впроголодь или всухомятку, рубашки мятые, бороденка неухожена, волосы излишне длинны. Вот и приходилось хотя бы раз в неделю приезжать к нему, сготовить что-нибудь, бельишко в стиралку засунуть, погладить рубашки с трусами. Опять же, в парикмахерскую сына записать, за квартиру и телефон заплатить.
«Избаловала я его», – вздыхала Настя, а потом вспоминала, как сама оказалась на пару с Арсением наедине с бытовыми проблемами – и как ей было тяжело. И как она втайне радовалась потом, когда вернулась к родителям, вышла замуж за Эжена – и муж с мамой переложили на себя житейские хлопоты. Стыдилась, помнится, своей радости: вроде она тем самым несчастного Сенечку предает, однако все равно наслаждалась, что не надо тратить драгоценную свою жизнь на каждодневный скучный морок типа покупки картошки или доставания дефицита.
«Поэтому пусть уж, – думала Настя, – побалуется единственный ребенок, покуда я в силе».
Николеньку успех отца, его оскаровская номинация обрадовали и вдохновили чрезвычайно. Он папаню немедленно, в то же утро, поздравил (разбудил!), наговорил кучу приятных слов: «Я верил в тебя, отец! Я горжусь тобой! Ты как никто этого «Оскара» заслужил! Ты – лучший!»
Молодой человек настоял, чтобы магазин «Диск-Курс» пополнил запасы дисков с «Воздушными змеями» и организовал специальную полочку славы, где продавались дивиди с мультом, а также различные издания книги Арсения Челышева и уж до кучи другие фильмы режиссера Саркисова.
И Насте сын с категоричностью юности заявил: «Чего теперь тебе еще надо от папы? Давай возвращайся к нему. Будешь женой оскароносного лауреата, в Голливуд поедешь». – «Так ведь он не зовет», – вздыхала Настя. «Можно подумать, мужчины в этой жизни что-нибудь решают! – умудренно отвечал сынок. – Бери инициативу в свои руки!»
Но Насте ведь и стыдновато было: что ж она за верная жена, боевая подруга получается: как у мужика не клеится – она в кусты. Как он на коне – и она рядом. Выходит, она расчетливая самка, а не настоящая русская женщина – которая, как известно, покорно, несмотря ни на что, несет свой крест.
Вот и медлила, муженьку не звонила. «Если нужна я ему – сам откликнется. А заново соблазнять его не буду. Чай, нам не семнадцать лет – а, страшно подумать, все сорок пять».
Тем паче работу ее никто не отменял. А ее каждодневное дело становилось для Насти родом наркотика.
Как это понимать? А просто. Вот, скажем, сигареты – вещь сама по себе, разумеется, противная. Один дым и запах чего стоят. Однако если пристрастишься – удается, благодаря табаку, свои проблемы глушить. Забывать их, отодвигать, отводить на второй план.
Так и на работе: с утра пара встреч с клиентами, затем – деловой ланч, потом – на объект… Глядишь, в круговерти забудется, что сын вырос, ты ему не очень и нужна, что муж ушел, старость подступает и красота, как ни крути и что с собой ни твори, с каждым годом блекнет. А ведь есть еще неотступные мысли о матери: где она? Зачем вернулась в Россию? Правда ли, что умирает? И думы об Эжене: он никогда ничего не делает просто так. Зачем бывший муж вдруг вынырнул, появился в Москве, что ему надо?
В тот день последнюю по времени встречу с клиентом Настя назначила в офисе. Вернер обычно Капитонову к заказчикам на этапе проектирования не подпускал. Слишком уж она была независимой и гордой, чтобы терпеть все придирки (зачастую совершенно не по делу) и покорно стелиться под клиента. А ведь от дизайнеров требовалось именно это. «Идеальный проект, – говаривал Вернер, – тот, о котором заказчик говорит: все придумал я, архитекторы только нарисовали!» Короче, требовалось раствориться в клиенте – к чему Капитонова решительно (особенно первоначально) оказалась не готова. Однако крутые горки бизнеса и не таких сивок укатывали. Приходилось, ох приходилось ей смирять свою гордыню и покорно кивать: «Да, Иван Иваныч. Хорошо, Иван Иваныч. Вы верно заметили. Вы здорово придумали». Вот и в этот раз: Вернер умотал в свою Германию, чтобы искать и отбирать на работу умельцев из числа бывших наших. Насте волей-неволей пришлось встречаться с заказчиком, обсуждать дизайн-проект. Очень тяжкое, между прочим, дело: ненавязчиво убедить человека, что его представления о прекрасном на самом деле нехороши и его дом за его деньги следует строить не таким, как он хочет, – иначе.
Вот и теперь вдруг возжелал заказчик перенести камин из гостиной – куда б вы думали? – в прихожую. Пришлось находить слова, чтобы он сам (сам!) от этой идеи отказался. Доводы: «Никто так не делает», или: «Не положено по СНиПам», или: «Некрасиво» – для клиентов обычно аргументами не являлись. «А мне нравится», «А я хочу так» или даже: «Кто тебе деньги платит: я или СНиП?» – вот и весь разговор. Думай, значит, как заказчика переубедить. А иначе в случае чего дизайнер виноватым будет: куда смотрел? Почему раньше не предупредил? Все находки и успехи клиент обычно приписывает самому себе. А уж любую ошибку или огрех обязательно возлагает на архитекторов и строителей.
Слава Богу, сегодняшний заказчик был человечек настолько привыкший к главенству женщин, что к аргументам Насти хотя бы прислушивался. Он ведь и сам на деле лишь муж своей жены, живет тем, что выполняет указания супруги и тещеньки. Теперь, к примеру, постройкой дома для них занимается. А благоверная его – судья, и остается только догадываться о том, откуда у нее взялись миллионы на строительство особняка в ближнем Подмосковье.
Наконец, Капитоновой с четвертой попытки удалось сформулировать аргумент, который подействовал на лысого, плюгавого мужика: «Прихожая ведь помещение по своим функциям проходное. Пришел – разделся. Оделся – ушел. А тут вдруг камин. Ни у кого даже желания не появится его рассмотреть, посидеть у камелька. А будет он в гостиной – вы шкуру оленью или медвежью бросите, кресло поставите, сядете у огонька, ноги вытянете, станете виски попивать. Знаете, как у меня муж – приедет в пятницу после трудовой недели, усядется и готов часами за пламенем наблюдать». И хоть это дважды вранье, не было на даче у Насти камина, и не сиживал, соответственно, рядом с ним супруг (даже трижды ложь, потому что и мужа, собственно говоря, в последнее время вблизи не наблюдалось) – однако на клиента подействовало.
Потом пришлось бороться с желанием контрагента объединить все ту же прихожую (далась ведь ему!) с гостиной. Подействовал довод: «Представьте, гости пришли, ботинки снимают, и тут же, в пределах видимости, стол накрыт!» А после удалось уговорить в доме, проектируемом в стиле шале, отказаться от хай-тековой, без перил и балясин, лестницы. И убедить, что массивная каменная беседка в саду в классическом стиле, с ионическими колоннами рядом с домом, построенном в альпийском стиле, смотреться не будет.
Словом, закончила и отвязалась от заказчика Настя только в половине девятого. Ощущение – будто трактор вытянула из трясины. Столько крови он выпил – и ради чего? Чтобы она пополнила счет фирмы на пару поганых тысяч евро. А в конечном итоге, чтобы в Подмосковье появилась еще одна громадина. И чтобы, раздуваясь от гордости, жена-судья и муж ее хвастали бы перед гостями своим отменным вкусом – который на деле лишь заимствован у Насти с Вернером.
Она надела дубленку и пошла по опустевшим коридорам НИИ (как и многие фирмы средней руки, они снимали офис в близком к разорению научном институте). Срочно хотелось как-нибудь забыться от поганой действительности. Например, влюбиться. Или хотя бы напиться.
А на стоянке автомобилей, где был припаркован лишь капитоновский одинокий «Лексус», ее ждал сюрприз: Эжен. Словно услышал мысли Насти!
Сологуб сиял начищенным самоваром.
Евгений вытащил руку из-за спины и протянул ей букетик – скромный, но дорогой и, похоже, собственноручно им составленный. Потому как блистали в нем любимые Настины ирисы и тюльпаны.
– С чего вдруг? – изумилась она.
– А ты не помнишь?
– Нет.
– Странно. Сегодня день нашего бракосочетания. Больше того – серебряная свадьба. Двадцать пять лет назад мы с тобой расписались.