Первое впечатление о городе (покой, леса, синь-озеро) оказалось обманчивым. Точнее, далеко не полным. Провинциальное очарование с лихвой окупалось идиотизмом периферийной жизни. В центре города, рядом со зданием горсовета (городской администрации по-новому), возвышался лыжный трамплин. Его начали строить при советской власти, да так и не докончили. Все годы, что я жила в Металлозаводске, он ржавел, гудел под ветром и потихоньку рассыпался. Чем-то он походил на коммунизм: эффектный, красивый, но непрактичный и никому не нужный – и оттого рассыпавшийся.
А капитализм в городке в основном олицетворяли многочисленные коммерческие киоски. На железных будках висели объявы: «Пустых банок и сигаретных пачек НЕТ». Мода тогда была у местных пацанов: собирать жестянки из-под импортного пива, коллекционировать пачки американского табака. Потом эти пацаны вырастали, играли свадьбы – а на церемониях бракосочетания действовала традиция: выезжать к монументальному дорожному знаку, символизирующему начало города, и бить о его основание бутылки из-под шампанского.
Теперь, когда я узнаю, что, судя по опросам, русские обожают своих нынешних руководителей и всерьез считают их благодетелями, я наших людей понимаю. Ведь все зависит от точки отсчета. У нас с Кузьминовым, помнится, пока мы жили в Металлозаводске, часто в гостях подполковник бывал, начальник горотдела милиции. Ивану для его делишек нужно было, конечно, дружить с органами правопорядка. Так вот, мент тот году в девяносто пятом рассказывал, что количество краж в городе, по сравнению с советскими временами, выросло в десять раз. Но каков был уровень и размах у тех краж! Пару мешков картошки утянули из соседского сарая. Соленья-варенья унесли из чужого гаража. Утащили поросенка, тут же съели. Злоумышленников ловили, а те заявляли: «Ну и сажайте, в тюрьме нас хоть кормить будут».
В те поры пенсионеры вдруг стали в городке уважаемыми людьми. На их пособия целые семьи выживали. А завод, где трудился мой благоверный, задерживал персоналу зарплату на восемь месяцев. Зато впервые в жизни у меня появилась прислуга. Причем даже целый персонал. Одна женщина убиралась, другая готовила и присматривала за маленьким Ванечкой. Я каждой по десять долларов в день платила. Обе были на седьмом небе оттого, что так прекрасно устроились.
А однажды Иван-старший меня предупредил: на улицу не выходи, гуляйте с Ванечкой во дворе, за ворота ни ногой. Что такое? Оказывается, рабочие бунтовать, бастовать вздумали. И немудрено. Странно еще, что столько терпели. Кучка руководителей (включая Ивана) поделила меж собой завод. Гнала готовую продукцию за границу. Деньги получали через подставные фирмы и клали себе в карман. В нашем трехэтажном особняке в холле стояла отлитая в бронзе скульптурная группа: мой Кузьминов и с ним в обнимку директор завода, в натуральную величину.
В тот раз волнения погасили просто: выплатили всем зарплату за три месяца (еще за три задержали), а в магазины и ларьки завезли водку по бросовой цене.
Конечно, в сравнении с теми временами нынешняя жизнь, когда работяга может даже купить в кредит автомашину «Нива», кажется людям раем…
Впрочем, политика и разная прочая экономика с социологией – не моя епархия. Может, я потому в нее сейчас ударилась, что мучительно и тяжело рассказывать о том, что случилось со мной. С нами – лично. Да и не расскажешь. Раньше любое воспоминание причиняло резкую боль. И еще – приступ совестливости. Навроде: «А мы еще ребеночка чмарили! Особенно Иван! Неуклюжим обзывали, медлительным, растяпой! А ведь в нем тогда уже болезнь, в бедненьком, развивалась».
Однако даже сейчас, когда я перевоплотилась и покончила с совестью, мне бесконечно жаль моего Ванечку. Как любой самке грустно при мысли о своем погибшем детеныше. Правда, животные быстро все забывают. Мы, люди, к сожалению, лишены этого счастья.
Но в том есть и наш большой плюс. Ведь если б я, подобно львице или медведице, запамятовала о своем сыночке, я не смогла бы выполнить свое предназначение – отомстить за него.
Я впервые по поводу Ванечкиной болезни обратилась к врачу, когда сыну четыре годика было. Пришел к нам в особняк провинциальный эскулап с красными глазами, осмотрел мальчика, начал мямлить: ничего, мол, криминального я не нахожу, но на всякий случай надо обратиться в область, вот вам направление. Полусотне долларов обрадовался, словно манне, все ручку пытался целовать.
Так и началось наше с Ванечкой хождение по кругам ада. Да, да, именно ада – потому что мы с ним были словно грешники, а всяческая белохалатная сволочь – будто прислужники Зверя, черти и мелкие бесы. Все никак диагноз не могли поставить. Повышенный тонус мышц, нужен массаж, лечебная гимнастика. Нет, диагноз неправильный, это у него не тонус, а подозрение на ДЦП. А может, последствия перенесенного на ногах полиомиелита?
К счастью, в деньгах мы не нуждались. Благодаря Ивану-старшему проживали в областном городе в лучшей гостинице, к Ванечке была нянька приставлена. Денежки медики кушали исправно, хорошо кушали. А я совсем уж собралась ехать в Москву – не может быть, чтоб и в столице диагноз не смогли поставить. Но тут – воистину беда не приходит одна…
Однажды в номере, где мы с Ванечкой проживали в областном центре, вдруг нарисовался Иван-старшо́й. С ним – еще один угрюмый мужчина в кожанке, которого супруг не пустил, впрочем, дальше прихожей. Озабоченный Кузьминов заявил: мне и Ванечке надо быстро собираться и уезжать. Сначала в Москву, а далее как можно быстрее за границу. Билеты для меня уже куплены, паспорта тоже. На месте нас встретят, поселят, прикроют. На естественный вопрос: что случилось? – Иван предсказуемо ответил: ничего особенного, это мера предосторожности.
У нас уже имелись в загранпаспортах открытые визы в несколько европейских стран – Кузьминов настоял. Где жить, чем питаться, где мальчику лечиться? – спросила я. Не волнуйся, сказал он, и тут я узнала, что у моего благоверного есть, оказывается, особнячок в одной уютной европейской стране. А также счет в банке на его имя, коим я имела право – спасибо, Ваня-старший! – безраздельно распоряжаться.
Мы уехали – и Кузьминов даже мне не звонил. Лишь время от времени давал о себе знать с оказией: верчусь, мол, улаживаю дела. Жив-здоров, чего и вам желаю.
А мне за границей понравилось. Тишина, вежливость, порядочность, спокойствие. И, главное, нету снега. За всю жизнь в Москве и особенно за четыре года на Урале снег мне, оказывается, опостылел хуже горькой редьки. Как выпадет в начале ноября – так и лежит пять месяцев, словно саван. А здесь среди календарной зимы – теплынь. Можно греться на солнышке и ходить в распахнутом пальто.
Сначала были трудности с языком, но вскоре я поняла: стодолларовая купюра – лучший переводчик. Стоит лишь местным понять, что на тебе они могут заработать хотя бы крону, – как миленькие сразу вспоминают русский (который им долдонили все советские времена). И врачи мне местные тоже понравились. Вежливые, обходительные, ласковые. Настоящие доктора. От них-то я впервые и услышала применительно к Ванечке термины: протеин, дистрофин… И – дефект в икс-хромосоме. Называется синдром Дюшена. Заболевание – генетическое, передается только по мужской линии. Наследник заболевает с вероятностью ровно пятьдесят процентов.
Так вот, значит, чем наградил меня и моего мальчика Арсений – своим недугом! Болезнь неизлечима. Вскорости нам придется прибегнуть к помощи инвалидной коляски, а дальше… Дистрофия в конце концов затронет органы дыхания и сердце. В самом лучшем случае сынок доживет до тридцати лет. Дальше я не слушала – упала в обморок.
И я стала учиться жить по-новому. Жить в качестве матери безнадежно и неизлечимо больного ребенка. И тут вдруг, как черт из табакерки, объявился Кузьминов. Почти за два года за границей я научилась жить без него – правда, на его деньги. Может, я холодная по натуре, а может, слишком погрузилась в проблемы ребенка, но Иван-старший мне в ту пору стал совершенно не нужен – как и вообще никакой мужик на свете.
А тут он здасте явился: довольный, бодрый, располневший. Веселится: гроза миновала. Поехали домой, говорит. А я как представила: опять Металлозаводск, заточенье в особняке, мелкие дрязги и новости, никакой культурной жизни, и даже в ресторан не сходишь иначе как в сопровождении охраны. И снег этот удушающий, белый-белый, все засыпающий, проклятущий снег!
«Нет, – ответила я Кузьминову, – я с тобой не вернусь». Но аргументы ему вслух привела, разумеется, другие: мальчик пошел в школу, ему здесь нравится, над ним никто не смеется. Он бегло болтает на языке, у него тут друзья, а главное – врачи. И массаж, и рефлексотерапия, и витамины. «Как ты, – спрашиваю, – в Металлозаводске обеспечишь ребенку подобный уход?»
«А ты не боишься, – спрашивает Кузьминов, – что твое место в особняке (и постели) займет другая?» – «А даже если и так, – хохочу я, – резвись сколько хочешь, а только ты меня все равно не бросишь». – «Почему это ты так думаешь?» – интересуется старший Иван. «Да потому, – говорю, – что я лучшая, и меня никто никогда не бросал!» (Кроме Арсения, поправляю я себя – но мысленно, мысленно!)
«А ты не боишься, – спрашивает Кузьминов, – что твое место в особняке (и постели) займет другая?» – «А даже если и так, – хохочу я, – резвись сколько хочешь, а только ты меня все равно не бросишь». – «Почему это ты так думаешь?» – интересуется старший Иван. «Да потому, – говорю, – что я лучшая, и меня никто никогда не бросал!» (Кроме Арсения, поправляю я себя – но мысленно, мысленно!)
Кузьминов, разумеется, побесился немного – но что ему оставалось делать! Пополнил свой (и мой) банковский счет из чемодана, набитого наличностью, да и уехал восвояси. А вскоре проблема со старшим Иваном решилась сама собой.
Я, конечно, не только подозревала – была уверена, что в его жизни существуют мощные недруги. Иначе зачем нам с Ванечкой было бежать из страны?! Но Кузьминов вроде сказал, что все трудности позади. Да и не производил он в тот визит впечатление человека, у которого есть проблемы, – пил, напевал, смеялся. Словом, беда к нему подступила, откуда он не ждал. Случайно, можно сказать, он жизнь отдал. За фук, за понюшку табаку.
История случилась в Москве, куда Кузьминов прибыл из Металлозаводска по заводским делам – короче говоря, чтоб еще одну партию металла у родной страны скоммуниздить. И ехал он как-то на своей «БМВ» (той самой, с помощью которой он на меня в первый наш день впечатление произвел). И вот столкнулись они на большой дороге с черным «Мерседесом». Подрезал Ваня его, что ли. Или по-другому неуважение проявил. В общем, догнал его «мерс», дорогу перекрыл. Оттуда мужик выскочил – бросился к моему Кузьминову с кулаками. Ну а у Ивана в подобных случаях разговор был короткий – он от души бил с правой, особо не заморачиваясь, кто там перед нем. Короче, впечатал он бизнюку. Тот упал. И в этот самый момент рядом остановился джип, оттуда выскочили огольцы в штатском, но с автоматами. И, ни слова не говоря, изрешетили Ивана.
Оказалось, тот мужик был видным столичным банкиром, а гангстеры, моего Кузьминова замочившие, – его охраной. Впоследствии их, конечно, судили. Однако защищал их опытный адвокат, в суде дал показания всеми уважаемый банкир, подвергшийся злодейскому покушению… В итоге – вердикт: превышение необходимой самообороны в ходе выполнения служебного долга… И дали убийцам моего Ивана всего-то условные срока: одному – пять, второму – три.
Словом, совсем по глупости, из-за ерунды погиб мой второй супруг.
Наследство, как выяснилось, он оставил нам с Ванечкой немалое. Еще в Металлозаводске, на поминках, меня отозвал в сторонку директор комбината (тот самый, чья статуя в обнимку с моим благоверным красовалась в нашем особняке) и сделал предложение, от которого не отказываются. Я и сама не знала, сколько процентов акций производства принадлежало моему покойному супругу – и на что я реально могла претендовать. Но сумма, которую озвучил гендиректор, оказалась такой, что мне расхотелось торговаться или качать права. «Два миллиона американских долларов, – сказал он, почему-то делая ударение на слове «американских», как будто речь могла идти о баксах канадских или, к примеру, австралийских. – Вся сумма, свободная от налогов, уже переведена на ваш, Милена, счет на Каймановых островах». – «А что вы хотите от меня взамен?» – полюбопытствовала я. – «А ничего. Кроме как полного невмешательства в дальнейшую судьбу комбината. Притом, прошу заметить, за вами остается особняк и все имущество, совместно вами с Иваном нажитое».
Я, конечно, понимала, что доля моего покойного мужа в предприятии существенно больше двух зеленых лимонов – иначе директор не предложил бы мне их с такой легкостью. Но торговаться или качать права не хотелось. Само звучание этой цифры, сам вид шести округлых нолей делал меня податливой. Заставлял язык онеметь. И я – немедленно согласилась (хотя спешить куда бы то ни было – не в моих принципах).
Два миллиона долларов, посчитала я тогда, способны решить все проблемы. Оказалось – неправда. Да, многое такие деньги решают. Но не все.
Замечательно, конечно, что у тебя отныне исчезают основные вопросы быта: что есть, где жить, как одеваться. К тому же за нули на банковском счете можно купить и внимание, и уважение, и любовь.
Вот здоровья, выяснилось, не купишь. Лучших врачей – можно. Светил в своих областях – пожалуйста. Любые санатории, процедуры, визиты к тибетским монахам, филиппинским хилерам – ради бога. А вот реального улучшения – нет. Мне во сне неоднократно снилось, что однажды (почему-то это всегда случалось утром, и дом был полон солнца) мой сынок вскакивает в постели и, в одной пижамке, бежит босичком по коридору ко мне навстречу… Но эта картинка оставалась лишь сладким сном. Действительность была гораздо тягостней. Скоро Иванушка уже не мог обходиться без инвалидной коляски. Из обычной школы пришлось перевести его в специальный санаторий – закрытый для простых смертных, респектабельный, фешенебельный – однако все равно по большому счету был он не чем иным, как спецшколой для инвалидов.
Большую часть времени тогда я проводила неподалеку от этого санатория. Пару раз приезжала в Москву – не из ностальгии, того требовали обстоятельства. Скончалась моя мама, надо было похоронить. А заодно – заняться недвижимостью. В тот заезд я срочно выкупила и расселила всю нашу бывшую коммуналку – и стала, таким образом, хозяйкой шестикомнатной квартиры в центре Москвы, в Спиридоньевском переулке. Зачем она мне понадобилась? Бог весть. Возможно, лишь затем, чтобы снова утереть нос Настюхе Капитоновой, у которой жилище было всего-то пятикомнатным. Вдобавок не она ведь лично своей квартиры добилась – получила ее от деда в наследство, амеба!
Однако пристанище в Белокаменной мне было тогда не нужно, оно только тешило самолюбие и служило вложением денег. Я продолжала жить в домике в Чехии, купленном некогда Кузьминовым.
В городке была православная церковь. Говорят, чуть ли не Петр Великий, будучи на водах, распорядился о ее строительстве. Из-за пресловутой российской неторопливости повеление государя исполнилось уже в эпоху Александра Третьего. Однако церковь в итоге получилась знатная. Красивая – сил нет. Традиционно русское разноцветье икон и блеск золота дополнялись католическими витражами и красивейшей хрустальной люстрой. Напевы ангельского хора ласкали слух и врачевали душу. Молодой священник проповедовал горячо, от сердца.
Я увлеклась христианством – как своей последней надеждой.
Сколько же раз я просила Господа: помоги! Сколько молитв я вознесла ему! Я даже возила в колясочке в церковь своего малыша и заставляла молиться – его. Я исповедовалась и причащалась. Я жертвовала множество денег на церкви и монастыри. Я ездила на богомолья, целовала чудотворные иконы. В скитах просила благословения отшельников. Совершала паломничества в Иерусалим и на Валаам. Соблюдала все посты – и каялась, каялась, каялась.
И – ничто не помогло. Сыночку становилось только хуже, хуже, хуже. Потом он стал взрослеть, начался переходный возраст. Иванушка стал чудить. Воспитатели не справлялись с ним. Меня даже – несмотря на мои пожертвования на санаторий – попросили забрать его: «Мальчик дурно влияет на других воспитанников». Я перевела его в другой, и оттуда тоже поступали жалобы: где-то находит спиртное… Пытался наброситься на воспитателя… Развращал словами и телодвижениями десятилетнюю девочку… А потом… Потом он – умер.
Воспитанников вывезли на экскурсию в предгорья Альп осмотреть гидроэлектростанцию (зачем она, электростанция, спрашивается, могла понадобиться колясочникам-инвалидам?!). Стоял чудесный весенний день. На смотровой площадке в окружении великолепных гор мой сынок, незаметно для воспитателей, подъехал в своей колясочке к ограждению, что замыкало площадку. Затем в один миг перевалился с помощью рук на парапет. А потом, уже с него, неловко оттолкнувшись, полетел вниз в пропасть.
Иван падал, как мне рассказали, почти сто пятьдесят метров. Шансов выжить у него никаких не было.
Руководство санатория предложило мне отступные – по сути, взятку – в размере ста тысяч швейцарских франков: только бы я отказалась от претензий и не подавала бы в суд. И я согласилась – не потому, что жадность обуяла, а оттого, что мне действительно было все равно.
Мой священник отказался отпевать сыночка-самоубийцу. Я похоронила его без покаяния прямо во дворе своего дома. Кощунственно, скажет кто-нибудь. Но зато Иванушка всегда со мной.
А церковь – что церковь! Когда все мои упования и мольбы не кончились ничем… Когда Бог не принес мне ни счастья, ни облегчения… Когда он отобрал у меня моего мальчика… Да не просто отобрал – заставил его мучиться, и меня вместе с ним – терзания продолжались годами… Нет, не могу, слишком тяжело это вспоминать…
И вот тогда я сделала то, что давно была должна. Я Бога – прокляла. Он ничего не сделал для меня, сколько я его ни молила. Он ничем не помог мне: суровый, холодный, седобородый.