– Да уж как начал, так пришлось и продолжать… Собственно, с Сельвинской Гелена и начала со мной разговор. Я, конечно, и сам ей кое-что посоветовал, но поверь, Люда, я не знал тогда, сколь далеко простираются ее планы! То есть я мог бы, конечно, узнать, если бы поставил себе такую цель, но думал, что она действительно хочет тебе помочь. А это было мне на руку…
– Что значит «на руку»? – вскинулась Мила.
– Ну… если ты не простишь Романца и станешь свободной, то… у меня появляется шанс… Я, конечно, понимал, насколько безобразно выгляжу против такого человека, как твой дизайнер, но… Каждый человек на что-то надеется… И когда ты вдруг откликнулась… это было такое счастье… Людочка… такое счастье…
– Не стоит про счастье! Лучше скажи: когда ты заключал со мной ту «сделку»… помнишь… ты уже знал, чего на самом деле хотела Гелена?
– Нет. Я вообще с ней мало общался, особенно в последнее время. Мы… сводные брат и сестра. Познакомились, когда нам было по восемнадцать, и сначала вроде бы… подружились, а потом… В общем, оказалось, что у нас с ней абсолютно разные интересы и взгляды на жизнь.
– И когда же ты узнал, что она затеяла?
– Довольно скоро…
– И молчал?! – Мила всплеснула руками. Широкие рукава халата махнули крыльями подстреленной птицы. – Почему же ты молчал?!
– Во-первых, я пытался урезонить Гельку… пытался даже купить ее деньгами, но того, что я предлагал, ей было мало. Этот ее гнусный Алик… он, на мой взгляд, безнадежен… Его уже никакая медицина на ноги не поставит. И мне кажется, что она это знает… что дело даже не в Алике. В общем, мне не хотелось в этом разбираться…
– Это – во-первых, а что же во-вторых?
– А во-вторых, я никак не мог признаться в том, что мы с Геленой тебя обманули. Боялся… страшился… с ума сходил от того, что все так по-идиотски получилось…
– Но, Володя! Тебе ли, сыщику, не знать, что правда… она всегда выплывет… как ее ни скрывай…
– Я собирался все рассказать тебе, когда ты… станешь моей женой. Вообще все…
– То есть лишь тогда, когда повяжешь меня по рукам и ногам брачными узами? – с упреком бросила ему Мила.
– Разве я собирался вязать, Людочка?! Мне казалось, что ты сама согласилась… добровольно… Или нет? Или с твоей стороны тоже была какая-то игра?
– Я не играю в игры, Володя… Но как ты мог допустить, чтобы твоя сестра меня практически обокрала?!
– Ты же знаешь, я хотел, чтобы ты бросила этот бизнес!
– И чтобы подарила все свои наработки твоей сестрице безвозмездно, да? Слушай, Цебоев, а не заодно ли ты с ней?! Что-то Гелена говорила о том, что тебе во всем отказала? Не в любви случаем?
– Какая там любовь, Людочка! Разве с такой женщиной возможна любовь?!
– Может быть, вам с ней на пару еще что-то нужно от меня?! Так у меня уже ничего нет!! Один салон, то есть помещение… Да и тот… На что мне салон, если даже своей авторской ткани я уже больше не хозяйка…
– Кстати, для начала – о салоне… – Цебоев протянул ей все ту же пластиковую голубую папку с белой кнопкой. Бумажки с надписью «Дело Ивиной Л.Л.» на ней уже не было, но Мила узнала ее по чуть надломленному уголку.
– Что здесь? Зачем? – встревоженно спросила Мила и даже спрятала руки за спину.
– Я хотел подарить тебе папку после свадьбы…
– Что в ней? – с еще большим испугом спросила она.
Щелкнув кнопкой, Цебоев открыл голубой пластиковый конверт, вытащил несколько документов с фиолетовыми печатями, протянул Миле и предложил:
– А ты посмотри.
Дрожащими руками она взяла бумаги, но понять, что читает, никак не могла. Глаза скользили по строчкам, буквы складывались в слова, слова – в предложения, но смысл ускользал. Мила была слишком взволнована и слишком слаба, чтобы это волнение превозмочь. Ей казалось, что бумаги означают ее верную смерть, а фиолетовые печати подтверждают: пути назад нет и никогда не будет.
– Я… я не могу это прочесть… – с трудом проговорила она и сунула документы, безжалостно смяв их, в руки Цебоева. – Ты… ты лучше объясни… словами… Я уже ко всему готова…
– Хорошо… – согласился он. – Эти бумаги означают, что свой салон «Ива», то есть все его помещения, ты передала в постоянное пользование Короленко Гелене Яновне.
– Что значит «передала»? – прошептала Мила.
– Это значит, что ты подарила салон своей лучшей подруге.
– Как подарила?..
– Вот эта бумага… – Цебоев потряс перед ее носом одним из листов, – называется дарственная.
– Но я не дарила…
– Тут, Люда, стоит твоя подпись.
– Но я не подписывала такой бумаги! Эта подпись… эта подпись – она не моя! Грубая подделка! И это легко установить!
– Людочка, твоя подпись – самая настоящая! Я проверял у экспертов-графологов!
– Но этого не может быть… – Мила покачала головой.
– Почему же не может? Ты же наверняка, не глядя, подписывала десятки финансовых документов, которые тебе совала Гелена.
– Да… но я ей всегда доверяла. Она – очень хороший экономист… Ее не стоило проверять…
– Вот так и была получена твоя подпись. Таким вот банальным способом. Классическим, так сказать…
Миле показалось, что мебель в ее комнате странным образом поехала вбок. Лицо Цебоева расплылось в тусклый серый диск, а потом попыталось вовсе исчезнуть из видимости.
– Людочка!! – услышала она будто сквозь вату.
Лицо Владимира то проступало сквозь дрожащий туман, то вновь превращалось в бесплотный диск. Потом она почувствовала прикосновение к лицу чего-то жаляще-жгучего, потом опять:
– Людочка… Людочка…
Какая же она Людочка? Она же Мила Ивина, у которой отнято все…
* * *Очнулась она в собственной постели. Сначала уловила навязчивый медицинский запах, потом открыла глаза. Виски ломило. Перед глазами слегка подрагивало лицо Цебоева. Мила сильно зажмурилась и открыла глаза снова. С лица Владимира сползла дымка. Она вспомнила все и еле слышно, но очень зло прошептала:
– Что ты тут делаешь? Катись к своей сестре. Вы можете праздновать с ней ваш успех… прямо… в моем, то есть теперь уже… вашем салоне… Интересно, как вы его назовете? Не «Фрезия» же… Предлагаю варианты – «Королева» – от фамилии Короленко, или «Виктория» – в знак победы, которую вы одержали надо мной. Можешь назвать своей фамилией – «Цебоев и K°»!
– Людочка, не надо так переживать… Все совершенно не так, как ты подумала… Все по-другому… Я люблю тебя, а потому никогда не смог бы тебя обобрать и Гельке не позволил бы!
Мила посмотрела на него все с той же старушечьей улыбкой, собирающей гармошкой сухую кожу, и спросила голосом, под стать улыбке, старчески просевшим и дребезжащим:
– Ну и как же все – «по-другому»?
– Я же принес тебе оба экземпляра дарственной.
– И что это значит? – не поняла она.
– Это значит, что у Гелены не осталось ни одного.
– И?
– И ты можешь порвать эти два экземпляра в клочья. «Ива» останется твоей.
Мила немигающими глазами уставилась на Владимира. Она еще не могла понять, радоваться ей тому, о чем он говорит, или все-таки погодить. В конце концов, решилась спросить:
– Ну и как же тебе удалось заполучить эти документы?
– Какая разница… Мы хоть и сводные, но все же… брат и сестра… Знаем друг друга давно… У нас свои счеты… В общем, тебе всего этого лучше не знать… Тебе нужно только разделаться с этими бумагами, – и он опять протянул Миле документы.
Она, неотрывно глядя Цебоеву в глаза, порвала их сначала на две части, потом на четыре… Очень скоро от дарственных остались лишь мелкие клочья. Мила посмотрела на валяющиеся у дивана обрывки и задумчиво сказала:
– А я ведь опять доверилась, не глядя… Так и не удосужилась прочитать самостоятельно… Кто знает, что я сейчас порвала? Может быть, среди разных никчемных бумажонок – ордер на эту квартиру, а, Володя?
Цебоев улыбнулся и выложил на постель плоскую пластиковую коробочку с компьютерным диском.
– Вот, посмотри… – предложил он.
– Это… – начала Мила с расширившимися глазами, потому что сразу узнала свой диск.
– Да-да, это тот самый диск… с твоими секретами. Вот твоя роспись…
– Он же был у Гели…
– Клянусь, у нее не осталось копии.
– Володя… – прошептала Мила, прижимая к груди диск. – Если же все это неправда… если вы с Геленой заодно… Мне не жить…
– Дурочка… – прошептал он и погладил ее по волосам. – Если бы ты знала, как я люблю тебя… Впрочем, ты это знаешь… Я тебе столько раз доказывал…
Мила посмотрела на него новым, пристальным взглядом и сказала:
– А ты похудел…
– Думаю, мне это только на пользу… Может быть, в таком виде я буду тебе более симпатичен?
– Ты мне симпатичен в любом виде… – тихо ответила Мила.
– Людочка… – выдохнул он, но тут же спохватился: – Или мне надо называть тебя Милой?
– Ты мне симпатичен в любом виде… – тихо ответила Мила.
– Людочка… – выдохнул он, но тут же спохватился: – Или мне надо называть тебя Милой?
– Нет, – покачала она головой и улыбнулась: – Для тебя я Людочка… Назови меня еще раз так.
– Людочка… Моя Людочка…
И его Людочка протянула к нему руки. Он прижал ее к себе и шепнул в ухо:
– Скажи, что простила…
– Я не могу этого сказать, – ответила она.
– Почему? – с испугом отстранился Цебоев.
– Потому что мне незачем прощать. Где-то в глубине души я никогда не верила в твою подлость. Мне все время виделось твое лицо, полное нежности, и слышалось, как ты произносишь… это твое «Людочка»…
– И наша свадьба… она все-таки состоится?
– Она давно уже состоялась, Володечка… Разве ты этого еще не понял? То, что назначено во дворце, – не более чем формальность. Я давно твоя жена. Разве не так?
С потрясенным лицом он дотронулся рукой до ее щеки и глухо сказал:
– Я даже не мог предположить, что ты…
– Я люблю тебя, Володечка…
Мила обняла его за шею. Их объятие было таким долгим и мучительно сладким, что обоим не хотелось отстраняться даже для того, чтобы можно было, как говорят во Дворцах бракосочетаний, поздравить друг друга поцелуем. Но поцелуй все-таки случился. Потом еще один, потом другой. Потом рядом с клочками дарственной на пол упал Милин смятый халат и вслед за ним одежда Цебоева, залитая зеленым чаем.
* * *– Ну и хрен с ней, с этой «Фрезией», – сказала Олеся Параскевич, допив пиво и вкусно затянувшись сигаретой. – Я всегда знала, что это не мое.
– Зачем же тогда согласились? – спросила бывшая журналистка «О’кейной жизни» Анастасия Терлеева и глотнула из своего стакана абрикосового сока с мякотью.
– Слушай, чего ты ко мне присосалась? Твоя статья… – Параскевич длинно выругалась. – …уже сделала свое дело! Чё те еще-то надо?
– У меня свой интерес в этом деле имеется.
– А мне плевать!
– Правильно, – не обиделась Настя. – На чужой интерес и следует плевать! Ну… а о своих интересах, я думаю, вы печетесь?
– А моих интересов в этом деле уже нет! – выдала ей Параскевич и, как сказочный Змей Горыныч, запустила страшную дымовуху изо рта и ноздрей.
– Ну что вы, Олеся! Такие скандальчики даже очень часто идут на пользу!
– Кому?
– Этот, например, может пойти на пользу вам.
– Да? И как же? – Параскевич привольнее раскинула свои долгие тощие члены, развалясь в высоком кресле у барной стойки.
– Чем вы занимались до «Фрезии»?
– Шила.
– Что?
– Все, что заказывали.
– И что заказывали?
– А все! От блузок до зимних пальто и курток!
– То есть вы на все руки мастер!
– Ага! На все!
– У вас свой салон?
– У меня своя квартира.
– То есть вы шили на дому?
– На дому! И не совалась в этот сволочной мир!! Мне было неплохо! И клиенты были постоянные, и деньги… Не такие, конечно, какие крутятся в вашем долбаном модельном бизнесе… – Олеся опять длинно и заковыристо выругалась. – …но мне хватало…
– А чего ж сунулись?
– Слушай, девка! – Параскевич сгруппировалась в своем кресле, будто готовилась к прыжку. – Последний раз спрашиваю: «Чё те надо?»
– Разобраться, – спокойно ответила Настя.
– Разобраться?! – хохотнула Олеся. – И в чем же ты еще не разобралась? Ты уже все про меня прописала в своей пакостной газетенке!
– Меня интересует, какие отношения связывают Гелену Яновну Короленко и Владимира Юрьевича Цебоева.
Параскевич посмотрела на Настю с большим интересом, раздавила в блюдечке окурок и спросила:
– А с чего ты взяла, что я стану тебе докладывать?
– А с того, что Короленко кое-что про вас уже доложила… Не постеснялась, так сказать…
– Тебе, что ль? – беспечно спросила Олеся и запалила очередную сигарету.
– Другим, но это все равно, что и мне тоже.
– То есть?
– Она заказала ответную статью в другую газету, где у меня трудится один очень хороший приятель. Отмыться Гелене Яновне надо, понимаете?
– Не понимаю… Я вот не собираюсь отмываться. Мне десять раз плевать на твою вонючую статью!
– И это вполне объяснимо: вы тихо уйдете в подполье и опять начнете шить своим постоянным клиентам. Если вы хорошо шьете, то им, думаю, тоже наплевать на то, какой конфуз произошел у вас в ма-а-аленьком провинциальном городишке под названием Петродворец! А можете и обратно в Москву свалить!
– Правильно мыслишь, – усмехнулась Параскевич. – У меня уже и там клиентов полно!
– Именно! А вот Гелена Яновна уезжать из Питера уж точно не собирается, ибо никто ее нигде не ждет, даже в Москве, где у нее мастерская под сочным названием «Фрезия». Во всяком случае, небезызвестная вам Ольга Тесакова – уже из столицы слиняла.
Олеся в ответ выпустила в сторону Терлеевой столб густого дыма. Настя поморщилась и даже разогнала дым рукой, а потом продолжила:
– Так вот: в ответной статье Гелена Яновна Короленко собирается привести какие-то неслабые доказательства тому, что вся афера с тканью «Фрезия» – есть ваше изобретение, а она всего лишь несчастный исполнитель, которого прижала к стене жестокая гнусная извращенка Олеся Параскевич, которая…
Настя сделала эффектную паузу, взявшись за стакан с соком. Параскевич, мгновенно скатившись с высокого кресла, вытащила из пальцев журналистки стакан, шмякнула его о стойку и, запинаясь, проговорила:
– Из-з-в-вращенка, г-говоришь…
Глядя на разгоревшиеся огнем глаза женщины, Настя немного струхнула. Кто знает, на что действительно способна «гнусная извращенка»…
– Ну… и что там дальше, про мои извращения? – спросила Олеся, вцепившись в плечо Терлеевой железными пальцами.
Повидавшая виды журналистка скандальной газеты уже взяла себя в руки, отцепила от своего плеча пальцы не в меру разволновавшейся женщины и сказала:
– Вы, Олеся, наверняка сами знаете, что она может о вас рассказать.
– Если хочешь знать, ему… ему через полтора месяца уже будет восемнадцать… И поэтому то, что Гелька вякает про совращение несовершеннолетних… В общем, очень скоро это смешно будет даже слушать!
– И все же восемнадцати пока нет, а статьи пишутся быстро. К тому же вам, Олеся, похоже, даже не двадцать.
– И что? Кому какое дело до этого, если мы… мы любим друг друга…
Настя оглядела длинную и худую фигуру Параскевич, в которой не было почти ничего женского. На костлявых плечах Олеси болталась очень пестрая футболка, но даже нагромождение бесформенных цветовых пятен не могло скрыть почти полное отсутствие груди. Ее сильные пальцы сжимали окурок сигареты совершенно по-мужски. На лице, без единого грамма косметики, выделялся лишь непропорционально длинный нос. Короткие рыжеватые волосы были прикрыты бейсболкой, надетой козырьком назад. Параскевич производила впечатление тинейджера, который, гоняя целыми днями на роликах и скейтборде, успел слегка состариться, но так и не заметил этого.
Настя не спеша допила свой сок и спросила:
– А вы уверены, что через полтора месяца восемнадцать будет именно… ему, а не… ей?
Лицо Параскевич сделалось пепельно-серым, а нос, казалось, удлинился еще больше. Еще минуты две – и перед Терлеевой окажется современный слегка престарелый Буратино.
– Чего ты хочешь? – проскрипел деревянный голос.
– Я уже говорила: меня интересуют отношения Гелены Короленко и Владимира Цебоева.
– А что я буду иметь с того, если расскажу?
– Деловой подход, – кивнула Настя. – Статьи об… извращенке может не быть в той газете, где служит мой хороший приятель.
– А где гарантия того, что за нее не возьмется другая, такая же паршивая газетенка, где у тебя нет приятелей?!
– А это зависит от того, что вы сможете рассказать, Олеся. Быть может, Гелена Яновна отзовет свою статью, чтобы самой не попасть в следующую, такую же мало привлекательную.
Параскевич достала из кармана джинсов пачку сигарет. Она оказалась пустой. Олеся резким жестом смяла ее в костлявом кулаке и бросила на стойку вместе с несколькими купюрами и новой пачкой. Потом она со смаком затянулась очередной сигаретой и, выпустив через ноздри две струи дыма, уже не в Настю, а в сторону, сказала:
– И все же мне нужны гарантии.
– Никто вам их не даст, Олеся. Сейчас у вас выбор небольшой: либо на первой странице газеты «Питерлэнд» ваше лицо появляется в соседстве с каким-нибудь отвратительным слоганом о совращении несовершеннолетних, либо…
– Либо что?
– Либо мы с вами пытаемся что-нибудь выжать из того, что вы знаете о Гелене Короленко.
– Гелена… Гелена – она… – Параскевич опять так гнусно выругалась, что Настя смогла только прокряхтеть в ответ нечто маловразумительное, потом тяжело вздохнула и сказала: