Анатолий Маевский Нерожденные
Нерожденные. (Тип критики М)[1]
Им, настоящим мужчинам,
до конца выполнившим свой Долг.
Нам, и нашим детям:
рожденным и нерожденным.
Посвящаю.
Автор.
1
Ранним утром 27 апреля 1986 года личный состав вертолетного полка, дислоцированного под Каунасом Литовской ССР, был поднят по боевой тревоге. Приказано было взять с собой "тревожные чемоданы", прорезиненные костюмы и противогазы. Через сорок минут десять тяжелых транспортных вертолетов МИ-6, тяжело клюнув носами, поднялись в сереющее утреннее небо. На бортах — восемьдесят человек летного и технического состава. Курс — Украина, военный аэродром под Черниговом. Это были не учения — все офицеры это прекрасно понимали, хотя реальная боевая задача до личного состава полка доведена не была.
Капитан Николай Рогожин, второй пилот борта 058, изредка поглядывал на своего командира — майора Анисимова, молча и сосредоточенно управляющего полетом вертолета. Они с майором понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда — ведь вместе они провели сотни боевых вылетов в Афганистане, падали, выбирались к своим, но остались живы.
Майор молчал. Его плотно сжатые губы и недовольное сопение, говорили о том, что командир очень напряжен и встревожен.
— Семеныч! — спросил Рогожин майора. — Что за переброска такая? Просто учения?
— Не знаю пока. Сядем в Чернигове — тогда и узнаем. Думаю, что-то серьезное.
Дальше летели, молча, час, другой.
Пролетая над Белоруссией, Рогожин спросил штурмана:
— Петрович! Мы над Гомелем пролетать будем?
— Нет. Пройдем в 80 километрах к западу, а что?
— Светлана моя, жена, в Гомеле сейчас. Отец ее на операцию попал.
— А-а! А пацан твой, Пашка, с кем остался сейчас?
— Мама моя приехала, пока Светланы не будет.
— Понятно. А ты что, хотел сверху глянуть на Гомель?
— Ясное дело. Я там даже бывал пару раз в гостях у тещи с тестем.
— Ну и как?
— О-о-о! Жратвы было..! А выпили с тестем сколько!
Тут в разговор вмешался командир:
— А ну, перестали п…ть!
— Есть! — отрапортовали летчики и недовольно замолчали. Разговор о еде был очень актуален — ведь утром мало кто из офицеров успели позавтракать, поднятые из постели по тревоге.
К полудню полк прибыл на аэродром назначения. На огромном летном поле уже стояли и постоянно прибывали десятки военных вертолетов, в основном транспортники.
К приземлившимся бортам Каунасского полка сразу подъехали автобусы, забрали прибывших летчиков и техников и перевезли их в расположенный неподалеку пансионат завода "Химволокно". Сразу отправили в столовую. Обед был отличный — вкусный и сытный.
— Ребята, а кормят здесь неплохо — пробубнил борттехник 058-го, Мажейко, уплетая котлету за обе щеки.
— Тебе, Мажейко, вся еда вкусная. Твоя жена держит тебя на диете, чтобы брюхо не наращивал, мы знаем, — мрачно сказал штурман Петрович. Офицеры дружно рассмеялись.
После обеда — размещение в пансионате. Всех командиров экипажей вызвали в штаб.
— Э-э-эх, хорошо! Жизнь налаживается! — сладко протянул Рогожин, вытягиваясь на койке в уютной и чистой комнате, выделенной для проживания. И через мгновение он провалился в сладкий сон.
В 17–00 весь личный состав полка собрали на оперативное совещание для постановки боевой задачи и разъяснения ситуации. Было доведено до офицеров, что в работе 4 энергоблока на Чернобыльской атомной электростанции возникла нештатная ситуация. В задачу полка входит сброс в поврежденный реактор различных защитных материалов, которые будут загружаться в вертолеты с технологической площадки в окрестностях города Припять.
В районе работ — повышенная радиация, требующая от экипажей неукоснительного соблюдения индивидуальных мер противорадиационной защиты. Службы радиологического контроля уже развернуты и приступили к работе.
Летать придется столько, сколько прикажут. При наборе установленной дозы облучения, экипажи будут меняться, и выводиться к месту прежней дислокации. За дезертирство, отказ от полетов, пьянство, разгильдяйство — под трибунал. Все как на войне.
2
Полеты начались на следующее утро. Время подлета до Припяти небольшое. Загружались на большой стройплощадке на окраине города. Десятки грузовиков подвозили мешки с песком, гранитной крошкой, бором и свинцом. Солдаты загружали мешки в вертолеты, которые один за одним поднимались в воздух и летели к разрушенному зданию 4 энергоблока атомной станции. Зависали над кратером разрушенного реактора. Ниже 200 метров опускаться было нельзя — радиация превышала все допустимые для жизни показатели. Сбрасывали вниз, в черное месиво разорванных балок и конструкций, груз и возвращались вновь на погрузку. После каждой сброшенной порции груза над реактором поднималось на десятки метров облако черной пыли и гари, похожее на огромный гриб и вертолеты старались как можно быстрее убраться в сторону от него.
В день экипажи совершали по 12–15 таких вылетов.
Борт 058 был в воздухе весь световой день. После полетов — дезактивация, помывка, смена одежды, дозиметрический контроль, осмотр врача, ужин и сон. Утром — снова полеты. И так день за днем.
Летать было непросто — под сидушками и на полу вертолета — свинцовые пластины, есть и пить нельзя — все вокруг в радиационной пыли. К концу четвертых суток полетов к летчикам стала незаметно подкрадываться слабость и быстрая усталость. Голос сел, кожа на лице стала красновато — бронзового оттенка.
На пятый день полетов, борт 058, совершая очередной подлет к разрушенному энергоблоку, попал в огромное облако внезапного выброса из разрушенного реактора. Все произошло в считанные секунды. Вертолет стал терять высоту.
— Видимость 0! — закричал штурман
— Обороты и тяга двигателей падают. Отказ правого двигателя — отозвался борттехник.
Ручка управления лихорадочно затряслась. Рогожин вцепился в нее судорожной хваткой, пытаясь удержать курс полета.
— Мы валимся на левый борт — неестественно спокойно и четко сказал штурман.
— Леня! Что с двигателями? — спросил командир борттехника.
— Отказ правого двигателя.
— Сбрасывайте груз! — приказал командир.
— Есть!
— Коля! — почти крикнул майор Рогожину. — Держи горизонталь! Не дай нам завалиться!
— Высота 280. Мы падаем, командир — раздался в наушниках ровный голос штурмана.
Внезапно все стихло и все вокруг погрузилось в молочно — белую звенящую тишину. Последнее, что слышал капитан Рогожин, изо всех сил сдерживающий рукоятку управления, это был крик радиста:
— Мы падаем!! Делайте что — нибудь!!
3
Николай очнулся на чем-то мягком. Открыл глаза: над головой небо. Николай поднял руку, потом вторую — все цело. Он сел и осмотрелся. Это было очень красивое место: пологие холмы, покрытые зеленым мхом и невысокой травой; темно — синее чистое, без единого облачка небо; заходящее за горизонтом теплое оранжевое Солнце. Легкий, прохладный ветерок ласкает лицо. Тихо — тихо вокруг, ни звука.
— Где я? — подумал Николай. — Я умер? Ведь он все помнил, вплоть до последнего крика радиста. Но все это пережитое было так далеко, где-то там, за уходящими в сумеречное небо холмами.
Николай встал на ноги. Легко. Ничего не болит. Внимательно осмотрел себя: на нем его родной комбинезон, на голове летный шлем с отключенными шнурами ларингофона. Все привычно, все цело.
Он снял шлем — воздух вокруг сразу наполнился шелестом травы на ветру. Николай стал спускаться вниз с холма. Куда он шел — он и сам не знал. Просто шел куда-то, наверное, в сторону заходящего солнца, подальше от надвигающихся сумерек.
Впереди, внизу холма две фигурки людей, шедших навстречу. Николай ускорил шаг, потом перешел на бег. Бежалось ему легко и упруго, как во сне.
Вскоре он увидел, что ему навстречу идут двое детей: мальчик — подросток и девочка лет 4–5. Они держались за руки.
Николай подбежал к ним. Дети остановились, глядя на него. Внимательно и без страха.
— Что это за место, дети? — спросил летчик, отдышавшись.
— Мы живем здесь — ответил мальчик. Что-то знакомое было в его голосе, в его глазах.
— Где вы живете?
— Здесь — мальчик неопределенно взмахнул рукой.
— А где ваш дом, где город какой — нибудь, или деревня?
— Там — показала рукой куда — то за холмы девочка. Голос ее звенел, как серебряный колокольчик. — Ты сам не найдешь.
— Найду, дети, найду. Вы только покажите куда идти.
— Это далеко, мы проводим тебя — сказал мальчик.
— Хорошо, ответил Николай, — Пошли, а то скоро наступит ночь.
Они втроем двинулись вниз с холма.
— А что такое ночь? — спросила девочка.
— Ночь — это когда на небе звезды, когда совсем темно и все спят — сказал Николай. — А ты разве не знаешь, что такое ночь?
— Нет — подумав немного, ответила девочка. — У нас не бывает ночи.
Николай внимательно посмотрел на нее и вздрогнул — у девочки были знакомые глаза, знакомые черты лица.
— Дети! А что вы делаете здесь, вечером, так далеко от дома?
— Мы тебя пришли встречать — ответил мальчик.
— Меня?!
— Да, тебя, папа — спокойно ответил мальчик.
— Мы так долго ждали тебя, папа — добавила девочка.
Николай остановился, покрываясь холодной испариной: " Бред какой — то, я болен, или мне это сниться!" Он сильно ущипнул себя за руку — боль немедленно отозвалась, снимая все сомнения в реальности происходящего.
— Я ваш папа?!
— Да — удивленно ответил мальчик.
— А как меня зовут?
— Папа Коля, папа Коля! — затараторила девочка.
— Рогожин твоя фамилия. И наша тоже — добавил мальчик.
— А маму как вашу зовут?
— Мама Света, мамочка Света! — запрыгала девочка.
Николай без сил опустился прямо на землю, сжимая в руках свой шлем. Дети присели рядом. Все трое молчали, глядя на красивый закат. Было спокойно и тихо.
— Здесь солнце заходит когда-нибудь? — нарушил молчание Николай.
— Нет — ответил мальчик. — У нас всегда так.
Вновь воцарилось молчание.
— А вас, дети, как зовут? — собрался с мыслями Николай.
— Мы не знаем. У нас нет имени — ответил мальчик. — Ведь мы так и не родились. Мы просто знаем, что мы брат и сестра, поэтому мы всегда вместе. Мы не меняемся, мы всегда такие, как сейчас.
— А почему вы думаете, что я ваш папа? — немного помолчав, спросил Николай.
— Мы знаем. И ты знаешь. Посмотри на нас — ведь мы похожи на тебя. И на маму.
Николай внимательно вгляделся в лица детей — ошибки быть не могло, — это его дети.
Он обхватил голову руками и тихо заплакал:
— Я знаю, знаю! Я всегда помню о вас. Простите меня, простите нас с мамой!
Дети сели рядом и обняли его. Они стали гладить его своими теплыми руками:
— Не плачь, папа! Так уж получилось. Главное, что вы помните о нас. И молитесь за нас, как можете.
Николай плакал, вспоминая, как он давал молчаливое согласие своей жене на аборты, злясь на себя, что он не может, или недостаточно хочет, запретить ей делать это. И никакие житейские и личные проблемы не могли сейчас оправдать ни его, ни Светлану. Мы боимся собственной трусости и слабости, мы боимся думать и вспоминать о наших детях, убитых по нашему согласию еще нерожденными. Наших детей, беззащитных и даже не имеющих имени.
— Папа! Пойдем! — сын легонько потянул Николая за рукав.
— Куда?
— Туда, где мы живем.
— А почему я с вами? Я умер?
— Мы не знаем. К другим детям, которые здесь, тоже приходят их родители. Побудут немного и уходят. И дети их уходят вместе с ними.
— Куда они уходят?
— Никто этого не знает.
— Я тоже хочу забрать вас.
— Мы знаем, но тебе пока нельзя сделать этого.
— Почему?
— Ты не можешь еще долго быть с нами. Там, — мальчик показал рукой куда-то в сторону темных холмов, — ты должен сделать еще что-то важное.
— Что?
Сын в ответ передернул плечами, и, поднимаясь, мягко сказал:
— Не знаю. Пойдем домой!
Девочка взяла отца за руку:
— Пойдем, папа! Мы покажем тебе наш домик, в котором мы живем.
Так они и пошли втроем, по зеленым плюшевым холмам, держась за руки. Туда, где всегда заходило солнце.
4
Поднявшись на вершину очередного холма, Николай ахнул: перед ним, внизу открылась панорама огромного города, сияющего огнями.
— Что это?
— Это город. Там тоже живут дети. Такие, как мы. Таких городов здесь много.
— А вы где живете?
— Мы живем в деревне, не доходя до города. Нам там больше нравиться.
Сколько они шли, Николай не знал, но усталости не было вовсе. Они спустились с холма и вошли в небольшую деревеньку с аккуратными разноцветными домиками. По улицам бегали веселыми шумными стайками дети. Некоторые из них были совсем прозрачные, как будто сотканы из тумана.
— А почему эти дети такие прозрачные? — спросил Николай.
— О них не помнят их родители. Или не хотят помнить — ответил сын, — Но они есть, и они ждут своих родителей.
Дети окружили Николая. Они были разные: и совсем маленькие, и подростки. Дети с неподдельным восторгом рассматривали Николая, трогали его комбинезон и шлем, который летчик держал в руке.
— Дядя! Ты пришел за своими? — слышалось со всех сторон. — А когда наши папы и мамы придут за нами? Скажи, ты же знаешь.
— Придут, детки, придут ваши мамы и папы за вами. За всеми, но не сразу.
— А ты заберешь своих?
— Да, обязательно.
Дочка прижалась к Николаю и с гордостью сказала:
— Это мой папа! Он заберет нас. Он летчик. Военный.
Дети с восхищением замолчали, разглядывая Николая.
— Папа! Пойдем! — позвал сын.
Вскоре они пришли к маленькому домику на окраине деревни. У домика была желтая крыша и светло — зеленые стены. Вокруг дома было много красивых цветов и небольшие цветущие деревца. Во дворике, огражденном невысоким заборчиком была песочница, несколько разноцветных лавочек и качели.
— Ну, вот, мы и пришли — затараторила дочка, взбираясь на качели. — Папа! Поиграй с нами!
— Нам некогда, сестренка. Папе нужно помочь. Да и место нужно приготовить для нашей младшей сестры — она уже скоро придет к нам.
Девочка захлопала в ладошки:
— Ура! К нам идет сестричка! Нам теперь будет веселее!
Николай взял сына за плечо:
— Постой, сынок! Какая сестричка к вам придет?
— Наша, папа. Твоя дочка. Младшая. Вот, посмотри! — сын достал из кармана рубашки небольшое зеркало в железной оправе. — Посмотри сюда!
Николай всмотрелся в зеркало, изображение в котором стало расти и расти. Он увидел маленькую девочку на руках у его жены, Светланы. Ребенок улыбался и играл мамиными волосами.
— Она еще там — сказал мальчик, — Но скоро будет здесь, с нами.
Николай похолодел:
— Я ничего не знаю о ней.
— Ты и не узнал бы ничего, если бы сюда не попал. А теперь знаешь. Мама не хочет отпускать ее к нам. И врачи не виноваты — они ведь не знают, что и посоветовать маме. Никто не знает, как все будет после аварии, как все закончиться.
— Что закончится?
— Авария на станции, папа. Ты же оттуда. Если на станции что-то пойдет не так, то будет новый взрыв. Потом еще, и еще. Тогда в наши края за многими детьми придут их родители. И придет много новых детей, очень много. Жалко их. Жалко всех. Пойдем, посмотришь, и сам все увидишь.
Раздался легкий треск, и рядом с ними появился большой, в рост взрослого человека, полупрозрачный шар, слегка переливающийся в отблесках Солнца.
— Заходи, не бойся — мальчик легко прошел через стенку шара и исчез внутри.
Николай протянул руку к шару. С легким треском рука прошла сквозь стенку. Летчик шагнул вперед, и оказался внутри шара, рядом с сыном. Мальчик посмотрел на отца:
— Ты готов?
Летчик кивнул головой.
Ничего не произошло, только он ощутил еле заметное головокружение. Стенки шара стали почти прозрачными, и Николай с сыном растворились в темноте.
Они мчались в темноте над спящим городом: Николай вздрогнул — он узнал ночную Припять, ему приходилось не раз летать ночью над этим городом. Впереди показались знакомые очертания ЧАЭС, залитые огнями. Они подлетели ближе. Здание 4-го энергоблока было целое!
— Сынок! Что это? Неужели успели отстроить блок после аварии? Он же был разрушен наполовину.
— Нет, папа, это прошлое. Здесь сейчас 26 апреля 1986 года. Время: 1 час 21 минута. Сейчас начнется, смотри! — тихо сказал мальчик.
Вдруг раздался громкий хлопок. Часть крыши 4 энергоблока разлетелась в стороны. Легко и непринужденно, словно играючись. За крышей посыпались стены блока. Изнутри разрушенного циклопического строения вырвался ослепительный столб бело — синего свечения и полетели горящие обломки разной величины. Все это произошло за считанные секунды. Вспыхнула во многих местах разрушенная взрывом крыша. Клубы дыма с проблесками пламени, повалили из вырванных взрывом окон и разрушенных проемов стен.
Николай невольно отшатнулся.
— Смотри, папа — это взорвался реактор. Если люди не смогут сделать все правильно, то скоро взорвется еще три.
— Но ведь они же не взорвались!
— Не знаю. Все вращается по кругу в этом мире, а здесь, видишь сам — все только началось, и может развиваться совсем по-другому, не так, как в твоем прожитом времени.
— Тогда где же мы?