Старик храмовников не любил и на периодические шутки Швейцарца насчёт «помеси „Легенды об Айвенго“, кендо, ушу, эсэс, бусидо, толики китайской философии, пары дурацких религиозных, и не только, идей и большого количества казармы», мрачнел, а порой и огрызался. Помесь, впрочем, и в самом деле была на удивление жизнеспособна, росла вверх, вглубь и вширь, давала побеги и плоды… кровавые по большей части, — но заставить себя воспринять всерьёз организацию, пророчествующую, помимо остального, скорый конец огнестрельного оружия, Швейцарец не мог. Да, конечно, какое-то рациональное зерно в их бреднях есть, усмехался он — рано или поздно даже кажущиеся нам сейчас бесконечными запасы советских патронов исчерпаются. Хотя, Старик, ты сам говорил, что даже с учётом «протухания» по срокам хранения нашим жалким ошмёткам человечества этих мобзапасов для Большой Войны хватит ещё не на один десяток лет перестрелок… с мутировавшим зверьём. Допустим. Что, хочешь сказать, проклятый огнестрел на этом закончится? Позволь не поверить — если уже сейчас народец кое-где с достойным лучшего применения упорством пытается сварить бездымный порох или хотя бы динамит, то уж секрет чёрного пороха они точно не утеряют. А все эти катаны и обезьяньи ужимки стиля «Поддатого журавля» по-прежнему будут ничем против тогдашнего полковника Кольта. Так что не майся, Старик, если уж дело твоей жизни не угробилось в ядерном катаклизме, то горсти фанатиков оно и подавно не по замаху… особенно с учётом того факта, что сами эти фанатики на практике с удовольствием пользуют для вразумления вероотступников даже бронетехнику.
— Дело не терпит отлагательств.
— Русский царь удит рыбу.
Реакции храмовника на эту фразу Швейцарец ждал с немалым интересом — и ошалелая рожа десятника его вполне удовлетворила.
— Чего? Какая рыба?
— Когда русский царь удит рыбу, Европа может подождать.
Эсэсовец молчал.
Швейцарец с трудом удержался от искушения дохлебать остаток борща нарочито медленно. Всё хорошо в меру — во-первых, и незачем давать слишком много воли эмоциям — во-вторых. Металлоломщик намёк понял. Хозяин трактира, судя по тому, с какой перекошенной страхом рожей он ставил на стол компот, — тоже. Здесь, в этом городе, храмовники не были полновластными хозяевами, как в двух, а если поверить слухам, то уже в четырёх соседних районах. Пока ещё не были. Но, похоже, это «пока ещё» казалось местным весьма шатким.
— Спасибо за обед.
— П-приятного аппетита.
Сашка— Она не сумасшедшая, — сказала Эмма, — нет, Алекс, вы не правы. Просто там, откуда они с Энрико вырвались, все люди… как бы это сказать… крейзи… странные, так, наверное, будет правильно. Слегка испорчены.
— Да уж, — глухо звякнул Макс, — слегка. Так «слегка», что непонятно, куда уж дальше.
— По крайней мере, — возразила Эмма, — они вытащили нас из этого ужасного места, и мы должны быть им благодарны хотя бы за это.
Рассказать об этом «ужасном месте» толком они не смогли. Или не захотели. Где-то на Востоке, недалеко от бывшей китайской границы… то ли сектантский монастырь, то ли просто какая-то крупная и хорошо дисциплинированная ватага, вроде наших кланов. Но сплошь из психов. Каким-то образом это всё было связано с теми саблями, которые висели на спинах у парочки. По крайней мере, в ответ на мои вопросы Макс буркнул: спроси у этих… катан. А Эмма вздрогнула и отодвинулась на пару сантиметров от рукояти над плечом своей хозяйки.
Что Макс имел в виду, я не понял. Разговаривать примитивные железки, разумеется, не могли. С тем же успехом я мог бы попробовать завести беседу с собственным штык-ножом, если б не избавился от него в первый послевоенный год.
Аналогичным — то есть нулевым — успехом завершились также мои попытки узнать хоть что-нибудь о миссии, ради которой хозяйка Эммы поманила меня и Сергея столь невероятным авансом. Впрочем, тут я был готов почти поверить Эмме, когда она сказала, что и они с Максом практически незнакомы с планами хозяев. Взаимное доверие, не говоря о прочих чувствах, нарабатывается далеко не сразу, а две недели — ничтожно малый срок даже для людей, что уж говорить про нас. Бывают исключения — вернее, говорят, что бывают исключения, — когда человек и оружие, едва соприкоснувшись в первый раз, понимают: они подходят друг другу, словно патрон «родному» стволу. Но сам я подобного чувства не испытывал ни разу, каждого нового хозяина оценивая долго и скрупулезно. Верить же всему, что говорят, особенно пулемёты… ну, эти сказочники могут много звеньев от ленты на ствол навешать, дай им только возможность. Маслом их не заправляй, но позволь поговорить.
«Кстати, — подумал я… — кэ-эс-тати… пулемёты, охотничьи ружья да и, чего греха таить, многие из моих сородичей склонны к преувеличению, пересказу малодостоверных фактов, а то и просто слухов». Но не к прямой лжи. И если мои новые знакомые не врут как люди — а представить себе подобное я не мог чисто физически — и они в самом деле обзавелись новыми хозяевами всего две недели назад… один данный факт уже может послужить мне пищей для весьма занятных размышлений.
Парочка, мягко говоря, не стеснена в средствах. За двадцать золотых можно позволить себе не просто богатый выбор — эксклюзив, работу лучших мастеров, совершенство в металле. И если Эмму я ещё мог бы счесть таковым без особой натяжки — хотя полную уверенность в качестве её переделки под родной для меня пять-сорок пять могла дать лишь проверка боем, — то Макса весьма затруднительно было счесть шедевром, как ни прикладывайся. Может, конечно, за его непритязательным видом таятся какие-то скрытые достоинства, однако пока что я видел в нём всего лишь обычный «АКМС». Простой, надёжный, видавший виды, но при этом порядком изношенный ствол, разболтанная крышка ствольной коробки, а уж про узел крепления приклада можно сказать мало чего хорошего. Впрочем, складной приклад у предков изначально не самый удачный, то ли дело моя треугольная рамочка.
Нет, на шедевр Макс не тянет точно. Уж потрескавшееся-то цевьё заменить можно даже у самого полного скрытых достоинств автомата. Такого берут на важное дело в тех случаях, когда предпочитают родной, проверенный и привычный руке ствол…
…или когда в дичайшей спешке хватают из «пирамиды» первый попавшийся.
И как это всё завязано на эти… сабли типа катана?
«Стоп, — скомандовал я сам себе, — прекратить пальбу впустую! Начнём сначала…»
— Это здесь, — сказала Эмма.
— Это — что? — не понял я.
— Здесь они остановились, в доме, к которому мы подходим.
— Хм.
Серая пятиэтажка из панельных плит — довоенная, понятное дело, постройка. Причём хорошо довоенная — с виду домику лет сорок, не меньше. Ох, как бы у него перекрытия не того… этого самого. А то, вон, пара балконов уже вниз осыпалась, и ещё три-четыре перекошены так, что в любую минуту могут…
Кроме балконов, дом ничем особым не выделялся — если не считать дыру в крыше, из которой, белея позвонками, свисала голова крылоящера. Тоже, в общем-то, показатель — крылоящеры мигрируют ранней весной, и если за прошедшие месяцы обитатели дома так и не собрались ликвидировать последствия «подвига Гастелло», значит, сохранность жилища их волнует слабо, с соответственными последствиями для этой самой сохранности жилища. Шкорика на них нет — гремячинский обер-бургомистр за нерадивый уход за городским имуществом запросто может к стенке этого самого имущества прислонить — и проследить, как скоро новый домоуправ смоет с неё ошмётки мозгов своего предшественника.
Впрочем, обер-бургомистр и в других отношениях душка-лапочка. Как учёно выражается один из Шемякиных друзей: у них в Гремячинске даже не военный коммунизм с фашизмом в напополаме, а просто полный Шварц. И добавляет: помяните моё слово, ещё пару лет, и он объявит себя Победителем Дракона.
СергейСтул в комнате был один — деревянный, с давно уже стёршейся почти везде лакировкой и скрипящий так, словно именно этого движения, рискнувшего взгромоздиться на его сиденье, он и ждал, чтобы окончательно развалиться грудой щепок. В любой другой обстановке Шемяка, не задумываясь, предпочёл бы этой старой развалине куда более надёжный пол, но здесь и сейчас даже эта старая растопка для печки была подлинным подарком судьбы.
Он утащил стул в дальний от кровати угол и сел — вроде бы небрежно, полуразвалившись, нога на ногу. Реально же ему теперь нужно было сделать всего одно незаметное движение, чтобы автоматный ремень окончательно соскользнул с плеча — и Сашкина рукоятка привычно ткнулась в подставленную ладонь. Предохранитель Айсман, улучив момент, перевёл, ещё пока шли по базару, и тогда же дослал патрон.
Скуластый Энрико, похоже, его намеренья прочёл, особого ума тут и не требовалось, но всё равно аккуратно поставил автомат и меч туда же, куда и его напарница, — в угол комнаты. То ли дружелюбность демонстрировал — ага, щаз-з-з, дождёшься от этого собака дружелюбности, болотный тигр прежде на луну выть научится! — то ли самоуверенность. Что именно — Сергею было, по правде говоря, плевать, потому как сам он также был кое в чём уверен. А именно — что «в случае чего» успеет вскинуть Сашку и одной очередью скосить эту непонятную парочку, которой он пока что не доверял даже на довоенный медяк достоинством в одну коп. И оставшегося стоять у двери Энрико, и Анну, прямо в сапогах взобравшуюся на жалобно скрипнувшую кровать и по-турецки усевшуюся на хорошем довоенном пледе, — словам «культурное поведение» девочку, похоже, в детстве не доучили.
— Чай будешь?
— Нет, спасибо.
Ещё чего не хватало — пить из их рук!
— Ну а я хочу, — Анна дёрнула плечом. — Замёрзла, пока ходили по этому вашему мандавошному рынчику. Рик, дай куртку и завари свежий!
— Замёрзла? — недоверчиво переспросил Шемяка.
— Околела. Пока на солнце стоишь — нормально всё, даже припекает, а как шагнёшь в тень, сразу ветер ледяной. А что?
— Ничего, в общем-то.
— Если ничего, — девушка наклонила голову, — тогда какого скалозуба ты на меня пялишься, рот разинув? Слюни-то хоть подбери.
— Я не на тебя, — с лёгкой обидой возразил Айсман, — на куртку.
Куртка и в самом деле была примечательной во многих смыслах данного слова — Шемяка самокритично признал, что найди он на базаре свою утреннюю мечту, то и выделанная бармаглотка навряд ли бы выглядела и вполовину так же здорово.
Один материал чего стоил — кожа, но при этом блестит, словно лакированная. Такое, по слухам, умели делать лишь до войны, хитрой химией, но тут-то явный новодел! Ну и остальное: «чешуйчатые» наплечники воронёной стали, пуговицы в виде черепов… даже шеврончик с серебряными молниями. Просто чудо, а не куртка, и совершенно непонятно — а где-то даже и обидно! — что тётка Фортуна подкинула это чудо девке, которая и без всякой одёжи внешними достоинствами вовсе не обделена. Зачем? Ей и так — улыбнуться и пальчиком поманить… а вот надеть такую шмотку простому пареньку да пройтись вечером воскресенья, когда на площади электричество на фонари дают… медленно так, неторопливо, подняв воротник… в штабеля б девчонки складывались, вдоль всей мостовой.
Анна скривилась.
— Я эту… — дальше последовало какое-то незнакомое Сергею слово, смысл которого, впрочем, был весьма прозрачен, — как только в поезд сели, в окно хотела вышвырнуть! Рик отговорил. Пока найдёшь хорошего Мастера, пока он приличную боевую куртку сошьёт… время и деньги… со вторым у нас не очень, первого нет совсем. А то, — с неожиданной злостью выдохнула она, — что меня тошнит от этой поганой формы, это мелочи, делу мешать не должны!
— Да ладно, чего ты так, — смущённо пробормотал Айсман, — сразу. Я ведь ничего и не говорю. Ну, куртка… по-моему, тебе даже идёт.
— Идёт, — разноцветноглазая скривилась ещё больше. — Идёт по лесу идиот! Ты ещё попробуй вякнуть, что блондинкам чёрный цвет к лицу! Может, мне ещё фуражку нахлобучить — где-то в сумках валяется, тоже Рик выбросить не дал!
Забавно, но сейчас Анна казалась Шемяке ближе и понятней, чем несколько минут назад, на базаре. Естественней — обычная злющая девка, а не чёрт-те что с манерами казачьего есаула.
«А ведь это из-за ухода скуластого, — понял вдруг Сергей, — верного собака Рика-Энрике. Им она командует, и ей это в глубине души нравится, такой вот хищный, лисий прищур не подделаешь. Только постоянно держать поводья натянутыми надоедает, хочется бросить их и хоть недолго поваляться в траве на залитой солнцем поляне — но если собак почувствует эту слабину…»
— Чай готов.
Энрико выглядел точно подавальщик в какой-нибудь… чайхане — фарфоровые пиалы на расписном подносе, чайничек. И полусогнутая спина — при том, что привычный к тасканию броняшки позвоночник запросто не изогнуть.
«Хрень какая-то выходит, — зачем-то старательно внюхиваясь в запах свежезаваренного чая, подумал Айсман. — Вот уж не знал, что на Востоке эдакие психи водятся — как-то само собой считалось, что уж по части разнообразности вывернутых наизнанку мозгов с нами разве что болотники могут потягаться. Ну и мутанты… если б кто-нибудь мог точно сказать, чего у них творится на самом деле».
— Я рад за чай, — насмешливо заявил он вслух. — А как насчёт пивка?
ШвейцарецКрепость храмовников Швейцарцу не понравилась.
Слишком уж хорошо для полоумных сектантов было это всё организовано. Грамотно. Умело. Продуманно. Не привычный четырёхугольник стен, даже бетонных, а выступы фортов… вон та заботливо укрытая землёй штуковина-капонирина, скорее всего, фланкирует ров… перед воротами, по сторонам от дороги два вкопанных по башни танка… а вон и ещё один. Забавно будет, если к ним тоннельчики подведены, а ведь похоже — люки задраены, только в разгар летнего дня выжить в бронированной коробке невозможно принципиально, даже для такой безмозглой формы жизни, как сектанты. А сами ворота… в первый момент Швейцарец не сообразил, в чём дело, и, лишь почти вплотную подъехав к перекинутой через ров металлической плите, понял, вернее, узнал — бронетранспортёр! Бэтээр они «освежевали», а затем вновь сварили по стыкам — и вуаля. Даже с бойницами возиться не надо, готовые имеются. И мотор без дела не пропал — вот он, сбоку, на случай, если лишние секунды окажутся дороже топлива.
Крепость. И не против зверья или даже лесных банд — тут без серьёзной артиллерии можно долго башку в кровь расшибать.
«Пожалуй, — подумал Швейцарец, — тот, кто проектировал данное сооружение, мог бы назвать и звание Вобана[2], и даже должность Карно в Комитете общественного спасения».
И ведь снаружи были только цветочки. Ягодки прятались внутри, за серым бетоном стен, выглядывая лишь сверкающей золотом окантовкой загнутых крыш. Загнутых — потому что крыши принадлежали пагоде. Небольшой, однако вполне себе трёхэтажной, в японском стиле — ёлочная игрушка, волшебный деревянный домик, только курьих ножек не видать. Чем-то похожа… ну да, похожа на донжон замка Окаяма. «Надо полагать, — подумал Швейцарец, — это, собственно, и есть Храм. Материальное воплощение идеи… так сказать. Неплохую конуру отстроил себе Основатель, и неудивительно, что сейчас, если верить слухам, он сидит в ней практически безвылазно — имей я возможность нагромоздить что-нибудь аналогичное, тоже бы шаг за порог ступить боялся, а ну как возьмут и сопрут?»
Протянувшаяся же к пагоде от ворот аккуратная дорога рассекала внутреннее пространство крепости словно бы на два совершенно разных мира, общим у которых было разве что солнце в зените. Справа — утоптанный до каменной твёрдости плац и три одинаково-безликие покатые коробки то ли казарм, то ли складов и гаражей. А слева на зелёной лужайке прихотливо выгибались в столетнем танце узловатые сосны. Рай и преисподняя на отдельно взятых десятинах — марширующие под барабанную дробь и хриплые вопли грешники на плацу имеют очень наглядный стимул сгонять с себя семь потов.
Контраст был ошеломляющий, и если неведомый проектировщик желал, чтобы впервые попавший за броневорота гость Храма чувствовал себя ушибленным пыльным мешком по макушке — что ж, где бы он сейчас ни пребывал, пусть принимает поздравления.
Но добила Швейцарца именно дорожка. Он меньше удивился б, окажись она асфальтовой, но дорога была мощёной, только не примитивными речными булыганами, а тёсаным камнем. Очень старательно подогнанным. По сравнению с которой даже бордюры из бетонных столбов выглядели так себе.
Старик был прав, бормотал себе под нос Швейцарец, подрабатывая рулём, — проскочив едва ли не на полном ходу ворота, «уазик» эсэсовца резко сбавил скорость, и теперь Швейцарцу удавалось сохранить тяжеленный чоппер в равновесии лишь на зигзаге — он даже и не представляет, насколько он был прав. Бешеный буйвол их забодай, кто, какой джинн это всё построил?! Какой старик Хоботабыч расстался с половиной своей бороды? Пять лет назад ничего этого не было и в помине… да что там пять, два года назад, когда Швейцарец гонялся по соседнему району за ватагой рябого Димыча, среди местных бродили только малосвязные слушки о каком-то затеянном храмовниками строительстве.
Бетона одного тут ушло… впрочем, бетон-то ладно — нашли какой-нибудь склад стройуправления главкомата. Но эти камни… эти, ядерный прах их побери, японские горные сосны! Как?! Откуда?! На амурском прогулочном теплоходике сплавали на остров Асахи и остров Фудзи?
Он был не на шутку удивлён и встревожен увиденным, но когда их маленький кортеж остановился у подножия храмовой лестницы, выскочивший из «уазика» и с нетерпением ожидавший, пока гость снимет свой шлем, штурмдесятник Храма со злостью констатировал: вся мощь и великолепие Первого Чуда Света Нового Мира не произвели на чёртова еретика ровно никакого впечатления. На высящуюся перед ним пагоду Швейцарец смотрел с тем же холодным равнодушием, что и на тарелку борща пять часов назад.
Схожие со штурмдесятником чувства испытал и один из находящихся в пагоде людей — лицо знаменитого Чёрного Охотника он разглядывал в двадцатикратный бинокль.
— Даже бровью не повёл, — раздражённо произнёс он, опуская бинокль.
— А ты ждал, он слюни от восторга будет на дорожку ронять? — ехидно поинтересовались из глубины комнаты. — На манер деревенских олухов, что и в довоенные времена раз в год на здание райкома партии глазеть отправлялись?