Аккуратная, чистенькая, она прямо-таки завораживала меня своими изящными очертаниями — не магазинная худышка, но и без всяких там пулемётных излишеств. Длинный ствол, пистолетная рукоятка, чёрная ребристая ствольная накладка…
Определённо, это было то, что люди называют любовью с первого взгляда. Именно так — едва увидев Её, я понял, я ощутил, что мы созданы друг для друга, созданы, чтобы быть вместе. Я — и Она.
«АКС-74»и «M16А1».
Спутника же её я удостоил куда меньшим вниманием. Да он и не выделялся ничем особенным, по крайней мере с виду. Обычный «АКМС», позднего, судя по красновато-коричневому цвету рукояток, выпуска, штык-нож примкнут. Последняя деталь меня в любой другой момент изрядно бы насмешила — на кого, интересно, его хозяин собрался бросаться в штыковую? — но в тот миг я мог думать только лишь о Ней.
Меня, словно закаливаемый клинок, бросало то в жар, то в холод. В одно мгновение казалось, что вот-вот — и ствол начнёт оплывать, словно под лучами термоядерной, пятная землю горячими каплями. И тут же арктический, нет, космический холод стискивал меня со всех сторон.
Наверное, будь я человеком, то счёл бы, что подхватил какой-то сильнейший вирус, из свежемутировавших… лихорадка мгновенного действия. Но у автоматов не бывает насморка, и чихать, и кашлять мы можем, только лишь «наевшись» отсыревших патронов.
Я смотрел, как, покачиваясь в такт шагам, она проплывает мимо — медленно, неимоверно медленно, по миллиметру в час, в день… в вечность… и при этом всё равно ужасающе быстро. Нет, нет, как же так — только ведь она шла навстречу, и вот уже проходит мимо… и сейчас окажется позади… и скроется из виду в пёстрой галдящей базарной толпе, исчезнет, заслонённая людскими спинами… Нет!
Клянусь последним патроном, если бы она прошла мимо, то я… я бы… сотворил нечто безумное! Например, высадил бы весь рожок прямо в ослепительную голубизну небес — плевать, что в патроннике пусто и предохранитель наверху! Я — автомат, а не какая-то там примитивная мышеловка! Венец прогресса и эволюции, шедевр механики, дитя человеческого гения, рождённое убивать и научившееся думать… чувствовать…
…и любить!
Она не прошла мимо. Тот «АКМС», её спутник, что-то коротко лязгнул — она остановилась, неторопливо развернулась в мою сторону, приблизилась… окинула взглядом… оценивающе — и одобрительно качнула рукояткой.
Мне казалось, на меня сейчас должно пялиться не меньше трёх четвертей базарной толпы. Ещё бы — не каждый ведь день увидишь, как ствол спокойно висящего на хозяйском плече автомата вдруг, ни с того ни сего, начинает медленно наливаться краснотой. Словно его положили в невидимый кузнечный горн… или же пытаются одной непрерывной очередью отстрелять сквозь него столь же невидимую и вдобавок неслышимую ленту на пару тысяч патронов. Почти незаметный отлив поначалу… затем цвет всё гуще… из кирпично-красного в тёмно-вишнёвый…
Если что-то умеет думать, то оно ведь и с ума может сойти? Логично?
А я просто хотел спросить, как её зовут. Всего лишь. Хотел — и не мог. Как будто расплавленного свинца в ствол залили — щедро так плеснули, не скупясь, полкотелка минимум. Для надёжности же ещё и прошлись по ствольной коробке электросваркой, намертво приваривая всё, что может лязгать, щёлкать и вообще сдвигаться хоть на микрон.
Она тоже молчала. Висела прямо передо мной, вся такая стройная, изящная, чуть откинувшись всем телом назад и выпятив при этом приклад, — и не издавала ни звука.
У людей, кажется, такое вот молчание именуется загадочным. Не знаю. По мне, так это была самая натуральная пытка. Да-да, именно так. Мне доводилось слышать, как кричат, корежась и разламываясь, мои собратья, угодившие под беспощадный пресс танковых траков, — сейчас бы я мог кричать так же или даже ещё страшнее.
Между нами было всего полметра. Полметра! Качнуться, соскользнуть с Серёгиного плеча и, вращаясь, словно бы нечаянно, ненароком дотянуться до Неё кончиком рожка. Одно мимолётное касание — и неважно, что будет после!
Это было на-важ-де-ние. Я избавлялся от него — понемногу, словно бы остывал после жаркого боя. Так же неожиданно вдруг оказывалось, что в мире есть ещё звуки, кроме грохота моих выстрелов, какие-то цвета, кроме хлещущего из ствола пламени, и вообще мир отнюдь не ограничен той, единственной, в которую нити выпущенных мной пуль… не ограничен мир — целью.
Прошло — осознал, что пока вид заокеанской красавицы бросал меня в экстремальные термические перепады, наши хозяева вели довольно оживлённую беседу. Местами даже переходя на повышенные тона.
Кстати, о хозяевах. Выбор чёрной красотки меня, откровенно говоря, слегка озадачил. Женщина… слабый пол… ну, допустим… наши с ней три с хвостиком кило к разряду неподъёмных тяжестей отнести сложно. Тем более что мускулатура данной конкретной особи, насколько я мог судить по открытым для публичного обозрения участкам тела — открыто было изрядно, коротенькие рукава, шорты… мечта комара во плоти, — так вот, мускулатура была развита вполне достойно. Не комки вперемешку с буграми, но и отнюдь не тряпки. И общее сложение вполне себе пропорционально. А вот стиль причёски, вернее сказать, отсутствие такового, будил во мне кое-какие не очень приятные воспоминания. Знавал я одну винтовку, чья хозяйка также предпочитала «свободную до плеч». Ухода эта копна требовала практически ежедневного — и бывали случаи, когда уход сей совершался в ущерб уходу за оружием. Про то, как замечательно вышеуказанная копна цеплялась за ветки, я промолчу и просто скажу, что итог, как и следовало ждать, был печальный — именно тех трёх четвертей секунды, которые ушли на откидывание с прицельного глаза непослушной пряди, им с винтовкой не хватило, чтобы опередить вражеского пулемётчика. Три пули в винтовку, пять в хозяйку… их и похоронили вместе.
Конечно, польза от волос тоже есть, признаю. Голова — это одна из важнейших для хозяев деталей, и возможные удары по ней желательно как-то амортизировать. Однако должна быть какая-то разумная достаточность… или можно в косу заплести… да хоть бы в «конский хвост» собрать!
Нет, не понимаю я иногда людей. Впрочем, мне и не положено. Моё дело — дырки в них делать, чем несовместимей с жизнью, тем лучше.
Глава 3
СергейДевка была чокнутая — совершенно точно. Красивая, но с та-акой придурью в башке. За десять минут разговора с ней у Айсмана уже раз пять возникало желание плюнуть, послать её за Дальний Лес, развернуться и уйти. Но каждый раз он это желание давил.
Лет ей было на вид шестнадцать-восемнадцать — в самом, что называется, соку. Больше — навряд ли, слишком уж свежо выглядит. Не потасканно, как любит говорить в подобных случаях Дон Жуан де Лешка Максимов, первый, по общему мнению, спец по женской части среди следопытов. А явилась она сюда, судя по выговору, откуда-то с востока… то-то вырядилась так, что местные на неё уже все шеи посворачивали. Ладно ещё, руки голые, но штаны эти обрезанные… как их… шорты… при том, что у здешних баб юбки до пола, строго. А тут… от бедра и ниже, до самых сапог. Хороших таких сапожек, чёрной кожи, толстая подошва…
— Эй. Ты вообще меня слушаешь?!
— А?
— Бэ! Я тебе что, туша на прилавке? Тебе куда врезать, чтобы в глаза начал смотреть, когда с людьми разговариваешь?!
Можем и в глаза, мысленно усмехнулся Сергей, благо тоже есть на что посмотреть. Левый голубой и зелёный правый — не доводилось пока такой вот штуки видеть. Мутация? Хрен знает. В остальном-то лицо у неё вполне правильное… разве что под волосами, этой волной цвета мёда, скрывается третье ухо или ещё чего — и такое, говорят, бывает.
А времена сейчас такие, что веришь во всё это, даже и не рассуждая особо.
— По-моему, мы зря теряем время, — неожиданно сказал спутник разноцветноглазой.
До сих пор этот среднего роста и возраста мужик в потёртой светло-коричневой полуброняшке — куртке с нашитыми железными пластинками — занимался тем, что молчал. И с каждой секундой этого молчания не нравился Айсману всё сильнее.
Это был собак. В смысле псина мужского рода — опытный, перегрызший на своём веку не одну волчью и человечью глотку, заработавший уйму отметин о кровавых схватках… выигранных. Неподвижность его скуластого лица могла бы ввести в заблуждение многих — но Шемяка был уверен, что бесстрастность эта мнимая, а на деле же спутник девки чуть ли не с первых минут разговора очень сильно хочет его убить. Жаждет. Выхватить саблю, рукоять которой торчит у него над плечом, и располовинить. Именно так, не выстрелом в упор, а чтоб фонтан кровищи на полбазара.
— Надо же, — нарочито удивлённо произнёс Сергей, — а я уж начал думать, что ты немой.
— Надо же, — нарочито удивлённо произнёс Сергей, — а я уж начал думать, что ты немой.
Жаль, патрон не дослан, мелькнула у него мысль, ну да ничего. Пусть только дёрнется. Прилавок позади, как по заказу, завален шкурами, если что — прыжок, перекат… да я его три раза очередью перекрещу, прежде чем он до меня своей железякой дотянуться сумеет. Даже если у него под курткой ещё какой пакостный сюрприз — пули в полуметре от ствола не держали даже старые, довоенные броники, а уж нынешние и подавно.
— Теряем мы время или находим его, Энрико, — решаю я!
О как! А нотки-то в голосе резкие, командные нотки. Переругиваясь с соседками, такому не научишься, хоть с рассвета до заката со всей округой лайся.
Причём даже не обернулась на него. Уверена, значит… в прочности поводка и ошейника.
«Не-е, — с трудом сдерживая рвущуюся наружу злорадную ухмылку, подумал Сергей, — определённо ты, Энрико, собак! Волк бы на такое враз рванул клыками, не задумываясь. А ты сам себя посадил на цепь и потому молчишь. Молчишь, хоть и внутри тебя сейчас всё клокочет, словно в перекипевшем чайнике.
Понять бы ещё, чем именно эта краля с сумасшедшинкой тебя держит. Вряд ли телом… не верю, чтобы она уже умела так вот запросто вить из битого-перебитого мужика верёвки. Странно всё это».
— Не знаю, чего решаешь ты, — вслух произнёс он, — но лично я собираюсь развернуться и пойти по своим глубоко личным же делам. Если, конечно, ты прямо сейчас не скажешь чего-нибудь впрямь интересного. Пять секунд, время пошло!
— Ты!
Шемяка вдруг понял, что и барыга, и он здорово обманулись. Девчонка была не чокнутая, а много хуже — бешеная. Точно-точно, один взгляд чего стоит.
Попытайся она в этот миг перегрызть ему глотку, Айсман ничуть бы не удивился. Скорее уж его удивило, что разноцветноглазая, шумно выдохнув воздух, почти спокойным, будничным тоном осведомилась:
— Двадцать золотом вперёд тебе интересно или как?
Сергею было интересно. Даже очень. Два десятка золотых напахивал за сезон далеко не каждый следопыт. Пожалуй, даже не каждая команда — разве что с машиной и в удачный рейд, когда кузов от трофеев ломится.
Шемяка же, предпочитавший работать сам-один, мог рассчитывать на подобный куш при о-о-очень большой удаче. Скажем, найти целенький, никем не тронутый оружейный склад. Ну или самородок соответствующих размеров — неизвестно ещё, чего проще.
Ему было интересно — и одновременно плохо.
— Допустим.
— Это «да» или как?
— Допустим, что интересно.
Плохо то, что двадцать монет были приманкой — жирной, вкусно пахнущей, но явно таящей внутри крючок. Хороший такой, заточенный, хрена с два спрыгнешь, коль хватило ума насадиться. Айсман понимал это… но пройти мимо такой приманки было выше его сил. Двадцать золотых, два десятка маленьких тускло блестящих жёлтых монеток были не просто несколькими годами безбедной жизни, а шансом. Надеждой вырваться из болот. Мечтой. А ради мечты Шемяка был готов на очень многое… почти на всё.
Чёрт, но что, что эти двое могут затевать такого, для чего им нужен «горелый» следопыт?! Причём нужен настолько, что ему одному готовы платить, как взводу дорожной стражи, — а ведь девка сказала «вперёд», значит, двадцать это ещё не всё, а половина, не больше!
Вот и думай, называется, голова, — шапку куплю! Чего лучше — пройти мимо и потом жалеть, локти грызть всю оставшуюся, сколько её ни отмерено, жизню? Или заглотать кус вместе с крючком — да ведь как бы не пришлось раскаяться ещё быстрее, что решил связаться с этой бешеной и её цепным псином.
— Хорошо, — девка не смогла, а вернее, не захотела сдержать победной усмешки: мол, выкобенивался, строил тут из себя волчару, а как монетой поманили, тут же хвост калачиком. — Иди за нами.
«Эх, врезать бы ей, — со злостью подумал Шемяка. — Прикладом, с полузамаха, ну или хотя бы просто кулаком — рука уже сама собой сжалась — по улыбке этой. Ударить так, чтобы эти яркие, чуть пухлые губы лопнули, будто спелые вишни. Раскомандовалась».
«Спокойно, — произнёс у него в голове кто-то словно бы со стороны — холодный, рассудительно-размеренный голос. — Сам-то не бесись. Во-первых, врезать ей ты, если что, ещё успеешь, а во-вторых… ещё неизвестно, кто из вас двоих кому чего разобьёт. Девка, может, и сумасшедшая, но при этом совершенно точно — не простая штучка».
— Куда идти, ты сказала? — переспросил он.
Подколка была примитивная, и, конечно же, разноцветноглазая не купилась.
— Следом.
Чёрный ОхотникБывает обычная ложь, большая ложь, статистика и ещё рассказы о том, что люди умеют правильно готовить украинский борщ, — в истинности данной сентенции Старика Швейцарец убеждался множество раз.
Казалось бы, чего может быть сложного в том, чтобы набрать по не столь уж длинному списку продукты в требуемом рецептом количестве, нарезать, смешать и подержать на огне. Проще вроде бы некуда, а вот… у одних — очень немногих — получается, а у остальных… похоже, но нет того, настоящего, вкуса, навар пожиже, да и цвет на долю оттенка, однако ж, неправильный.
Сам Швейцарец, к своему искреннему сожалению, также не освоил эту науку. Может, сказался недостаток практики — если патронов для обучения воспитанника Старик не жалел никогда, то в отношении «безнадёжно испорченных», по его мнению, продуктов подобная расточительность была недопустима.
— Ты, что ли, Чёрный Охотник?
Сидевший за столом Швейцарец опустил исходившую ароматным парком ложку обратно в борщ, поднял голову и с лёгким интересом взглянул на человека, подошедшего к столу.
Глядел он, впрочем, не больше секунды, после чего вновь вернулся к тарелке и улыбнулся сметанным разводам.
Вряд ли его незваный гость допускал и тень мысли, что вид почти двухметрового мужика в воронёной, мелкого плетения, кольчуге, мечом-полторашкой на поясе, карабином на одном плече и арбалетом на другом способен вызвать у кого-то иные эмоции, кроме почтительного страха, — даже если забыть на миг о сверкающем символе поперёк накидки. Но Швейцарец не собирался — мысленно, разумеется — именовать человека, «украсившего» свой арбалет множеством стальных зубцов, иначе чем «клоун», и аляповатая вышивка лишь добавляла ему убеждённости в собственной правоте.
— Ты — Чёрный Охотник.
Эта фраза прозвучала тише предыдущей и была скорее не вопросом, а утверждением.
Швейцарец, с видимым сожалением отложив ложку, взял взамен лежавшую рядом с тарелкой четверть ржаного хлеба и принялся старательно натирать её корку чесночной долькой.
— Некоторые называют меня и так.
— Есть работа для тебя.
— Обед, — лаконично отозвался Швейцарец.
Это позволило ему спокойно прожевать хлеб — в то время как его собеседник куда менее успешно пытался проделать ту же операцию над полученным ответом.
— Что?
— Обед — это когда едят, — без тени иронии в голосе пояснил Швейцарец и, дождавшись, пока стоящий перед ним начнёт открывать рот, добавил: — Когда я ем, то не работаю.
«Кажется, у товарища возникли серьёзные затруднения, — мысленно констатировал он, склоняясь над тарелкой. — Будь на моём месте кто другой, последовал бы удар, точнее, попытка удара по лицу, но со мной бедолаге приходится думать, пытаться понять, издеваюсь я над ним или нет, а подобная классификация, весьма похоже, находится за пределами его умственных способностей. А ведь не из простых воинов, под руническими молниями ещё какая-то хрень нашита — треугольник с полоской? Оберштурмбаннсотник какой-нибудь. Смешно… если бы ещё этот клоун дал мне спокойно доесть борщ».
Швейцарец не то чтобы относился к поглощению пищи с каким-то особым пиететом — он просто старался всё делать с максимально возможным в данных условиях качеством, а применительно к еде это значило: есть не торопясь, тщательно пережёвывая и не отвлекаясь при этом на сторонние помехи.
— Тебя хотят видеть важные люди по важному делу.
Срочно. Так. Товарищ клоун, видимо, решил отложить мыслительный процесс до более удачных времён и вернулся к выполнению первоначальной задачи.
— Я знаю.
Ещё три… о, даже четыре отыгранные ложки борща.
— Что ты знаешь?! — на сей раз говоривший даже и не пытался скрыть растерянность.
— Я знаю, — спокойно сказал Швейцарец, — что офицер Ордена не станет беспокоить меня во время обеда по личной инициативе. Он может решиться на это лишь по приказу высшего командования. Так же я знаю, что иерархи Храма не захотят поручать мне охоту на мух в казарменных сортирах.
«А если ты и дальше будешь мешать мне есть, — мысленно закончил он, — то я перестану считать тебя и твой Храм забавными. В очередной раз признав правоту Старика».
Старик храмовников не любил и на периодические шутки Швейцарца насчёт «помеси „Легенды об Айвенго“, кендо, ушу, эсэс, бусидо, толики китайской философии, пары дурацких религиозных, и не только, идей и большого количества казармы», мрачнел, а порой и огрызался. Помесь, впрочем, и в самом деле была на удивление жизнеспособна, росла вверх, вглубь и вширь, давала побеги и плоды… кровавые по большей части, — но заставить себя воспринять всерьёз организацию, пророчествующую, помимо остального, скорый конец огнестрельного оружия, Швейцарец не мог. Да, конечно, какое-то рациональное зерно в их бреднях есть, усмехался он — рано или поздно даже кажущиеся нам сейчас бесконечными запасы советских патронов исчерпаются. Хотя, Старик, ты сам говорил, что даже с учётом «протухания» по срокам хранения нашим жалким ошмёткам человечества этих мобзапасов для Большой Войны хватит ещё не на один десяток лет перестрелок… с мутировавшим зверьём. Допустим. Что, хочешь сказать, проклятый огнестрел на этом закончится? Позволь не поверить — если уже сейчас народец кое-где с достойным лучшего применения упорством пытается сварить бездымный порох или хотя бы динамит, то уж секрет чёрного пороха они точно не утеряют. А все эти катаны и обезьяньи ужимки стиля «Поддатого журавля» по-прежнему будут ничем против тогдашнего полковника Кольта. Так что не майся, Старик, если уж дело твоей жизни не угробилось в ядерном катаклизме, то горсти фанатиков оно и подавно не по замаху… особенно с учётом того факта, что сами эти фанатики на практике с удовольствием пользуют для вразумления вероотступников даже бронетехнику.