– Ты чего тут палишь? – просипел он.
– Под окном кто-то пробежал…
И кто интересно? Он невольно поежился – не хватало им только гранаты в комнате. Бросился к окну и, не целясь, произвел несколько выстрелов. В ответ была загадочная тишина. По-хорошему, им обоим следовало отползти к лестнице, а еще лучше забраться на мансарду – там проживут на несколько минут дольше. Был еще вариант – тупо сдаться. Будут брать живыми или нет, вопрос интересный, но попытаться стоило. Пусть подруга выживет – уже прогресс…
Он начал обдумывать заманчивую мысль. Настораживало, что «со стороны» никто не предлагал сдаваться. Обозлились, потеряв товарищей, решили завершить операцию полным уничтожением? Или… сверху приказали? Зачем властям живые? Устраивать судебный процесс, на котором подсудимые будут клеймить власть предержащих, вылезут неприятные для чиновников «подробности»? Проще убить и закрыть тему. Никита выполнил свою задачу: расшевелил болото, задергались упыри с вурдалаками и прочими кикиморами. Вот только Ксюшу жалко…
И тут в задней комнате загремели выстрелы, раздался треск, грохот. Какие-то слоны, не спрашивая разрешения, лезли в посудную лавку! Он бросился туда, не раздумывая, и уже в коридорчике, пробегая мимо лестницы, начал стрелять. Но и в него стреляли. Никита не слышал, как за спиной надрывается в истерике Ксения, как снова палит из «Глока»… отбился от одной стены, от другой, влетел по диагонали в комнату, покатился в угол, сминая старенький половик. Увидел краем глаза, что спецназовцев двое, они растеряны, не могут уследить за мельтешащей мишенью. Парень схватил, докатившись до угла, колченогую табуретку, метнул, особо не целясь. Спецназовец схватился за живот, а второй прыжком сменил позицию, приземлился на расставленные ноги и полоснул по Никите очередью! Вернее, собирался, но магазин был пуст, и это открытие бойца слегка ошеломило. Но только не Никиту! Имеется же божья сила! Он бросился на бойца, пробуравил его головой, ударил снизу в подбородок – всей силой, что имел! Отпрыгнул, хлестнул второго пяткой – и оба противника рухнули одновременно. А в это время разразилась стрельба в передней комнате, снова грохот, гам, крики!
– Никитушка, меня схватили!!! – истошно завопила Ксюша, и жар ударил в голову. Он завертелся. Разгромленная комната, два тела, условно подающие признаки жизни, смятый, отброшенный в угол половик, а под ним обнажилась крышка подпола с проволочным колечком, за которое нужно лишь только потянуть… Мысли вертелись, как сбесившаяся карусель. Он смотрел то на крышку, то на тела, то опять на крышку…
Спецназовцы не сразу прорвались в комнату. Они потеряли уйму времени, усмиряя бешеную девку, которая так и норовила их покусать. Потом один из них споткнулся на пороге, и в узком проходе рядом с лестницей возникла возня. Когда они пробились наконец в комнату, на полу лежало единственное тело в камуфляже (подающее признаки жизни), а крышка подпола была отброшена и валялась посреди комнаты. Бойцы сгрудились вокруг черной дыры, всматривались в черноту, в которой происходила какая-то яростная кутерьма. Стрелять они не решились – там был свой!
– Не стреляйте… – хрипел боец, корчащийся на полу. – Там Ануфриев… – и закусил губу, затрясся в приступе кашля.
– Эй, Ануфриев, ты здесь? – выкрикнул кто-то из бойцов.
– Здесь я, здесь… – хрипела чернота. – Этот гад в подпол спрыгнуть решил… и я за ним… конец ему, допрыгался…
Бойцы одобрительно загудели, а через несколько секунд возникла фигура бойца в форме, он карабкался по лестнице – оборванный, страшный, физиономия покрыта жирным слоем грязи, земли и крови – не лицо, а маска, а козырек надвинутой на глаза кепи и ту наполовину закрывал. Он в изнеможении вывалился, отполз, уткнулся носом в пол и просипел севшим голосом:
– Там он валяется, этот горе-«мститель», сами доставайте…
Спецназовцы сгрудились над проемом. Двое спустились вниз, крикнули, чтобы передали фонарь. Пока им сбросили, пока они его нашли, осветили тело в исподнем, лежащее на дне подпола, – прошло еще минуты полторы.
– Это Ануфриев! – гневно закричал спецназовец. – Черт, хватайте того парня!
Спецназовцы завертелись – «умученного» бойца на полу уже не было. Они бросились из комнаты, расталкивая своих товарищей, метались по дому, выбежали на улицу…
Девушка открыла глаза и обвела пространство мутным взором. Она лежала в своей засаленной пропотевшей одежде на жесткой скрипящей шконке, поверх которой был устлан тоненький матрас в полинявшую «моряцкую» полоску. Камера была одиночной – порядка восьми квадратных метров. Бетонные стены без отделки, из мебели – та самая шконка, параша в углу, труба, пропущенная под потолком, да еще видеокамера на «верхотуре», взирающая любопытным глазом на очнувшуюся арестантку. Ей невыносимо захотелось обратно, за грань – где нет серых стен и тоскливых воспоминаний. Она лежала несколько минут, не шевелясь, прислушиваясь к ощущениям и извлекая мысли из закоулков забвения. Девушка ничего не помнила после того, как спрыгнувший с подоконника спецназовец попытался переломить ее пополам, она вырвалась, что-то проорала, и он со всей «джентльменской» дури швырнул ее головой об стену. Добрый такой дядечка. Видать, действительно добрый (и не только он) – судя по тому, что она еще живая…
Камера как будто подмигнула. А еще из параши сочился слабенький, но характерный «пряный» запашок. Она отвернулась к стене. Болело тело, болела душа… не выдержав, слезла со шконки, доковыляла до параши и несколько минут выворачивала желудок, пока не полегчало. Затем, вернувшись на лежанку, отвернулась, прижала колени к подбородку…
Очнулась от противного громыхания острожных засовов. Поворачиваться не хотелось, но она повернулась. Вошел угрюмый контролер в зеленоватой форме, с каким-то лощеным, немного отекшим лицом, не проронил ни слова, хотя и глянул на нее с любопытством, пристроил на краю шконки мятый алюминиевый судок и вышел.
Она поела – через не могу. Чтобы думать и что-то делать, нужно есть. «Ничто, входящее в человека, не оскверняет его», – вспомнилась «великая» фраза, когда она разглядывала клейкую массу на дне судка – судя по всему, овсяную кашу. Там же была «заслуженная» ложка и краюха серого хлеба. Компот принесли отдельно – вновь одарив любопытствующим взглядом.
Когда она опять очнулась, в голове царила каша – видимо, овсянка, не переварившись, перебралась в голову. Снова громыхали засовы. Возникли две нечеткие, будто бы размазанные по холсту фигуры – они ухмылялись, о чем-то переговаривались. Девушка не боялась, уже ничего не боялась, ей было все равно, она мечтала лишь о конце света в своей отдельно взятой душе.
– Может, откамасутрим ее, Тихон? – произнес неприятный трескучий голос с похабными интонациями. И заржал – какое классное словечко.
– Ага, подарим ей букет. Заболеваний. Отвянь от нее, Кузьмич, придет начальство, оно тебя так откамасутрит…
Картинка обретала четкость. Над ней склонились два контролера в форме. Первый – тот самый бледный и синюшный, видимо, Тихон. И Кузьмич – ну, до того неприятный, что ее передернуло. Далеко за сорок, крепкий, угловатый, с близко посаженными мелкими глазками. Поганую физиономию коверкала ядовитая усмешка, а еще пальцы у него жили отдельной от мозга жизнью – зловеще шевелились у самого лица арестантки. Ей стало тошно, она сглотнула, чтобы не вырвало в эту мерзкую харю, зажмурилась. Специально таких набирают – чтобы заключенные не расслаблялись?
– Не понравился ты ей, Кузьмич, – совершенно верно подметил Тихон. – Правильно, такого козла, как ты, еще поискать нужно.
– Ничего, моя жена нашла, – заржал Кузьмич. – Двадцатый год живем, не жалуется. Пусть только попробует пожаловаться… Смотри, Тихон, а барышня – красотуля, по ней и не скажешь, что из этих… Отчистить, оживить, промыть под струей горячей воды… – и вновь заржал, довольный своими шутками. – Эй, привет, – потряс он Ксюшу за плечо. – Привет, говорю! Молчит, сука… – Ксюша открыла глаза и уставилась в противную харю. – Мне кажется, она меня уже злит, Тихон, – подумав, заключил контролер. – Ну, что, сука… – Кузьмич склонился над ней низко-низко, и мелкие колючие глазки воззрились Ксюше буквально в душу. – Лежишь, помалкиваешь? Думаешь, судить тебя будут? Щас, держи карман шире. Не успеют. С такими ведьмами, как ты… гы-гы, с признаками экстремизма, у нашего начальства разговор короткий… – и он многозначительно покосился на протянутую над потолком трубу. – Понимаешь, лапа, о чем я? – он хищно подмигнул. – В самый неожиданный момент, во время традиционной пятничной молитвы… И почему вы, твари, постоянно вешаетесь у себя камерах? И где вы только веревки достаете? – и он отвязно загоготал.
– Да пошел ты… – тихо, но членораздельно сказала Ксюша. Подумала и конкретизировала – куда, зачем и почему.
– Да пошел ты… – тихо, но членораздельно сказала Ксюша. Подумала и конкретизировала – куда, зачем и почему.
Кузьмич проглотил язык. Уставился на заключенную с немым изумлением.
– Она послала тебя, Кузьмич, – восхитился Тихон. – Ей-богу, она послала тебя… Ну и как, ты уже дошел?
– Ах ты сука, – угрожающе сказал Кузьмич и понюхал увесистый кулак.
– Ладно, пойдем, – потянул его за рукав Тихон. – А то перестараешься, знаю я тебя… Пошли, говорю, Кузьмич, не забывай про всевидящее око…
Бурча и препираясь, контролеры покинули камеру. Девушка села, боязливо покосилась на трубу над головой… и вдруг почувствовала, что ей решительно расхотелось умирать! Покуда есть на свете такие ублюдки, она просто не имеет права умирать! Заметалась по камере, потом улеглась на шконку, принялась вертеться с боку на бок. Временами в двери открывалось оконце, она различала тихие голоса в коридоре.
– Ну, как там наша подопечная? – вопрошал Тихон.
– И все-таки она вертится, – хихикал Кузьмич. – Ну, ничего, ничего, недолго ей вертеться осталось…
Ксюша опять спала – ей нужны были силы! Она не позволит этим упырям вздернуть ее на «рее», утащит с собой хоть одного из них! Она неплохо знает несколько коварных ударов, но чтобы их провести, нужны силы! Очнулась, когда распахнулась дверь, вломился Кузьмич с судком – и сердце тревожно сжалось.
– Яичница в ассортименте! Горелая гадость! – объявил он, гадливо подмигивая. Швырнул судок на шконку, как-то сожалеючи покосился на видеокамеру и убыл.
Девушка уже окончательно потеряла ориентацию во времени. Что сейчас – день, ночь? Ограничивала себя во сне, но не всегда это удавалось. Лязгая и подвывая, распахнулась дверь, она подкинулась и, сдерживая волнение, уставилась на входящего в камеру подполковника Кудесника. Аркадий Григорьевич сильно сдал за последние дни. Элегантный костюм висел на нем, как на пугале, он похудел, седины на висках прибавилось, а также морщин в уголках губ. Но взгляд оставался ястребиным, продирал, смотрел на арестантку пренебрежительно, свысока. Он встал посреди камеры, покосился на закрывшуюся дверь и стал придирчиво ее обозревать – с нечесаной макушки до носков обросших грязью кроссовок, жалобно просящих каши. Арестантка смотрела на него без выражения – потухшими глазами на равномерно сером лице.
– С прибытием, Ксения Михайловна, – зловещим тоном проговорил Кудесник.
Она кивнула – и вас с прибытием. Девушка уже заранее решила – никаких грубостей, будет спокойна, как Будда, на провокации не поддаваться, на вопросы по существу не отвечать – или в нашем демократическом государстве уже не существует адвокатов?
– Жалоб нет? – ехидно осведомился Кудесник.
– Нет, Аркадий Григорьевич, – бледно улыбнулась арестантка. – Все отлично.
Он как-то вздрогнул, поморщился, когда она назвала его по имени-отчеству.
– Где камера? – спросил Кудесник.
– Какая камера? – она действительно не сразу сообразила.
– На которую вы с сообщником Рассохиным снимали Пал Палыча Фаустова, – терпеливо конкретизировал Кудесник.
– Камеру мы выбросили в болото, Аркадий Григорьевич, – призналась она как на духу. – Поскольку это была последняя акция. Но предварительно изъяли из нее жесткий диск. Он хранился у меня. Но после этих событий… – она вздохнула, из последних сил имитируя «честность». – Понятия не имею, выронила где-то… Вы будете смеяться, Аркадий Григорьевич, но это действительно так.
Он буквально поедал ее своим хищным взглядом!
– Хорошо, Ксения Михайловна… – зловеще процедил Кудесник. – На эту тему мы еще поговорим. Молитесь, если это не так… Вопрос второй: где скрывается ваш сообщник?
– В смысле? – арестованная резко вскинула голову, и глаза ее загорелись животворным огнем! А Аркадий Григорьевич пожалел, что спросил – на «предварительном» допросе женщина все равно не расколется.
Он молчал, сгибал ее пополам своим тяжелым взглядом.
– Господи, так он ушел от вас… – женщина расслабилась и радостно рассмеялась. Настолько радостно, что слезы брызнули из глаз, она их вытерла и закашлялась. А когда успокоилась, сказала дрогнувшим голосом: – Вы что-то спросили, Аркадий Григорьевич?
– Я спросил: где скрывается ваш сообщник? – угрюмо повторил Кудесник. Он не был настроен на беседу с пристрастием, просто прощупывал «клиентку», фиксируя ее сильные и слабые места. – Повторяю, Ксения Михайловна: ГДЕ?
– Вы не поверите, – снова засмеялась женщина, – но скорее всего в Караганде… Нет, действительно, Аркадий Григорьевич, у Никиты там проживает горячо любимый двоюродный брат, которого он уже лет двадцать не видел. Серьезно, не знаю, – она стерла улыбку и открыто посмотрела полицейскому в глаза. – Вы всерьез считаете, что Никита будет скрываться в том месте, о котором я знаю?
– А вы все-таки подумайте, – иезуитски оскалившись, настаивал Кудесник. – Время у вас есть, Ксения Михайловна, подумайте. Но времени не много, тянуть не стоит. Только так вы можете облегчить свою участь – больше никак. В противном случае… – он не стал продолжать, а Ксения ждала, посмотрит ли он на трубу. Но не посмотрел, ограничился многозначительным многоточием.
– Почему меня не вызывают на официальные допросы? – спросила она.
– А мы с вами уже расстаемся? – удивился Кудесник и шагнул к двери. – Все зависит только от вас, Ксения Михайловна. Согласитесь сотрудничать – будут вам и приличные условия, и адвокат, и справедливый судебный процесс. Не согласитесь… – боже, как он надоел со своими многоточиями!
– Кстати, я женщина, – сказала Ксения. – Я хотела бы помыться, сменить одежду, получить зеркало, расческу и пачку гигиенических прокладок, потому что… скоро уже надо. И только после этого мы с вами, Аркадий Григорьевич, сможем провести предварительные консультации по поводу взаимовыгодного сотрудничества.
– Позвольте встречное условие, – ощерился Кудесник. – Для начала мы проведем, как вы выразились, предварительные консультации, а потом уж мы подумаем, что с вами делать как с женщиной. Договорились? – он шагнул к двери.
– Как себя чувствует Пал Палыч? – спросила она в спину.
– С Пал Палычем все в порядке, Ксения Михайловна, – уверил Кудесник, но от Ксюши не укрылось, как мимолетная тень омрачила осунувшееся лицо «шерифа». – Он работает, все хорошо, спасибо, что спросили.
– Работает? – удивилась Ксюша. – Это в его-то состоянии ограниченной вменяемости? Впрочем, простите, Аркадий Григорьевич, должно быть, подобное состояние – обычное для тех, кто нами правит…
Подполковник не стал бить ее головой об стену, вступать в пустопорожние пререкания, просто выразительно покосился на трубу и покинул помещение.
Возможно, была ночь. Биологические часы еще слабо улавливали это время суток. Она уже стала засыпать, как в камеру вторгся контролер Кузьмич с табуреткой. Смерил арестантку плотоядным взглядом, ухмыльнулся, встал на табуретку и что-то подкрутил в видеокамере. Опустился, хотел ей что-то сказать, потом махнул рукой, хищно поклацал зубами и убыл. Вскоре лампочка под потолком потеряла накал, свет остался, но очень приглушенный.
Ночка выдалась сложной. Поначалу она не спала, ждала у моря погоды. Но сон сморил, было не по силам с ним бороться. «Ладно, – сказала она себе. – Будь что будет. Ты все равно не сможешь не спать сутками напролет. Главное, что с Никитушкой все в порядке. А если дверь загремит, ты все равно проснешься».
Но Ксюша не слышала, как загремела дверь! Когда очнулась, в камере царила темнота, а ее стаскивали со шконки, затыкая рот! Девушка омертвела от ужаса – может, снится?
– Тихо… – просипели ей на ухо. – Все в порядке, веди себя прилично…
Не сказать, что ее успокоили эти слова, но она не сопротивлялась – возможно, от того, что слегка надавили на какую-то точку в районе ключицы, и Ксюша сделалась шелковой. Все происходило стремительно! Ее вытащили из камеры в коридор, где свет горел вполнакала, было не видно, кто ее тащит. Она споткнулась обо что-то, глянула вниз, узрела ноги «вырубленного» контролера – форменные штаны, стоптанные ботинки и волосатые лодыжки. Тащили дальше – за поворот, мимо застекленной будки, из которой доносился богатырский храп, в темный двор, озаренный лунным светом. Приближался КПП – стальные ворота в промежутке между мощными серыми стенами, правее ворот – «вертушка», будка для охраны. «Элвис вышел из здания… Элвис вышел из здания…» – забилось почему-то в голове. Какого черта? Там же охрана!
И только она успела об этом подумать, как со стороны КПП разгорелась жаркая стрельба! А ее продолжали тащить как ни в чем не бывало! Взгромоздили на ступени, прижали лицом к стене.
– Чисто! – прокричал знакомый голос. – Давай ее сюда!
И снова волокли – она и сама могла бы побежать! Мимо «вертушки», по узкому коридору, мимо каких-то стонущих и возящихся тел. «Ведущий» поменялся – ее схватили на руки, девушка почувствовала, как взмывает над землей, набирает скорость… Топот, крутые виражи, жесткая посадка на заднее сиденье автомобиля. Ее укладывали, что-то подбивали под голову, потом пробормотали: