Он входит в дом, делает несколько шагов по коридору и еще раз зовет ее:
— Тетя Лилли?
За кухонной дверью слышно нервное прерывистое дыхание.
Черт!
— Тетя Лилли, это я, Марк.
— Слава богу. — И потом: — Я тут.
Марк заходит на кухню. Тетя сидит за столом. Перед нею груды бумаг. Через открытую дверь слева видна гостиная. Там работает телевизор, звук выключен.
Тетя поднимает на него глаза и выжимает нервную улыбку:
— Марк, какое счастье, что ты пришел! Не представляю, что бы я без тебя делала.
— Ох, тетя, все то же самое, что и со мной.
Он подходит к ней и целует в лоб. Потом придвигает стул и садится поближе, склоняется вперед, скрещивает руки, как заправский доктор перед началом консультации. Даже произносит коронное:
— Ну-с, на что жалуемся?
Тете Лилли под семьдесят, но выглядит она старше. У нее седые волосы, она вся сморщенная и сухая. Видно, что последние месяцы выжали из нее немало соков.
— Все эти счета из «Эйркома», — сетует она, указывая на пачку бумаг, — я в них ничего не смыслю. Только вижу, что они неправдоподобно большие.
— Поверь, тетя, я в своих тоже с трудом разбираюсь. В них сам черт ногу сломит: тут нужен как минимум диплом бухгалтера.
Он снимает с пачки верхний лист и изучает его. Очень скоро после смерти дяди Деза выяснилось, что тетя Лилли ничего не смыслит ни в деньгах, ни в счетах. «Это всегда было его обязанностью», — объяснила она, и в итоге Марку пришлось общаться с адвокатами и выправлять все необходимые бумаги. Так он и выручал ее с тех самых пор — по мелочам: то составит платежку в банке, то откажется от подписки на журналы, то, что немаловажно, расшифрует ей загадочные руны счетов за коммунальные услуги.
— Красивый костюм, — говорит тетя Лилли и проводит рукой по рукаву.
— Итальянский, — говорит он, не отрываясь от «эйркомовского» счета. — Не правда ли, странно?
— А туфли?
— И туфли тоже. Видишь, тетя, приходится впечатлять одеждой. А что делать? В наши дни это залог успеха.
— La belle figura[31].
— Они это и придумали.
Марк тихо подозревает, что тетины форс-мажорные звонки отчасти вызваны потребностью в компании, и он не против. Типа включенного телевизора в соседней комнате: не важно, что никто не смотрит, пусть работает. Он и так навещает ее регулярно, минимум раз в неделю, но если ей вдруг требуется внеурочный визит, он более чем рад повиноваться. Он и так ей по жизни обязан.
— Хм, разве у дяди Деза была выделенка?
Тетя Лилли выглядит слегка озадаченно: можно подумать, ее попросили объяснить принцип теории относительности.
— Мм… выде… что?
— Выделенная линия. Интернет для компьютера. Вот ежемесячный счет за него.
— Он действительно немного пользовался компьютером.
— Тогда это точно он. Я попрошу их отключить услугу. Но они, наверное, захотят забрать модем.
— Что забрать?
— Это такая маленькая коробочка, подсоединенная к компьютеру. Не беспокойся. Я все улажу.
Он откладывает счет в сторону.
Марку видно мелькание на телеэкране в соседней комнате. Он слегка сдвигает стул, чтобы телик больше не мучил его.
— Ты умничка, — произносит тетя Лилли. — Выпьешь чаю?
Марк смотрит на часы. Начало десятого. У него в городе встреча с подрядчиком, но не раньше одиннадцати.
— Не откажусь. Спасибо.
Все оказалось немного муторнее, чем он предполагал, но сейчас Марк почти уверен: контракт на мази.
Тетя Лилли встает и начинает возиться с чайником. Марк стряхивает крошечную пушинку со штанины. Затем возвращается к разбросанным бумагам. Помимо «эйркомовских», здесь счета от И-эс-би[32], Эн-ти-эл[33], выписки с банковских счетов, акционерные сертификаты, формы Пи-60[34]. Давность некоторых измеряется годами, других — десятилетиями.
Неожиданно у Марка щемит сердце.
— Тетя Лилли?
— Да?
— Зачем ты все это хранишь?
Она отрывается от нарезания субстанции, напоминающей кекс, и поворачивается к Марку:
— Я… я даже не знаю. Дез всегда был так аккуратен с бумагами. А что в этом странного?
— Да нет… просто это не обязательно, только и всего. Можно хранить квитанции за несколько лет, но вы явно перегнули палку. Хотя, конечно, в наши дни, когда сплошь и рядом воруют персональные данные, предосторожность не помешает.
Произнеся последнюю фразу, он сразу же понимает, что лучше бы помалкивал.
— Персональные что?
Марк резво объясняет ей, с чем это едят, причем старается придать явлению максимально невинный характер, но тетя все равно в шоке.
Он, разумеется, понимает: бухгалтерию она хранит, чтоб было чем заняться, — и все же решает в следующий раз прихватить с собою шредер. И если тетя позволит, изничтожить львиную долю документов.
Тетя тем временем приносит поднос. Марк поднимает со стола очередную увесистую кипу — на этот раз выписок со счета — и освобождает место для чаепития. Пока тетя суетится с чашками и ложками, он просматривает банковские бумажки.
Некоторым из них уже перевалило за двадцать лет. Дядя Дез…
Марк слегка встряхивает головой.
Вот человек был! Невероятно требовательный, работоспособный и несгибаемый. Конечно не ангел: любил копаться в себе, был подвержен частым сменам настроения и всегда, во всяком случае по ощущениям Марка, носил в себе какую-то злобу. Но никто об этом не знал. Он ни разу ни на ком не выместил свое недовольство. Ни разу не вышел из себя.
Хороший он был человек, хороший отец. Марку его не хватает.
Он перекладывает пачку выписок на колени.
Да, это непросто. О своем настоящем отце у Марка сохранились весьма расплывчатые воспоминания: его родители умерли, когда ему исполнилось пять лет. Когда он думает о нем — о Тони, — у него в голове или, точнее, в сердце возникает странное ощущение — резкое глубокое смятение, тоска и, конечно же, прости господи, чувство вины. Его нельзя потрогать, невозможно измерить, но чувство это столь же реально, как мигрень или злокачественная опухоль.
С дядей все было намного проще. Несмотря на переменчивый нрав, Дез стал для Марка идеальным отцом — без лишних психологизмов.
Сейчас он окидывает взглядом комнату, документы, тетю Лилли и, вероятно, впервые задается вопросом: из-за чего так злился дядя Дез? И однозначно впервые задумывается: не из-за него ли? Не был ли он причиной дядиного постоянного раздражения?..
2
Джина просыпается с дикой головной болью. Она вчера действительно выпила пару бокалов, но это не похоже на похмелье. Она надеется, что душ поможет, но он не помогает. Тогда она принимает две таблетки нурофена. Ставит кофе и идет в спальню одеваться.
Какое счастье, что выходные закончились! Казалось, они будут длиться целую вечность, безжизненную и холодную. Но вот пришел понедельник, а с ним и неуверенность, что что-то изменится.
В пятницу после похорон на Клайд-роуд состоялись уже настоящие поминки со всеми делами. Впервые Джина, ее три сестры, многочисленные родственники и старые друзья по Доланстауну, все как один чувствующие себя здесь не в своей тарелке, ощутили пропасть между тем, чем Ноэль был и чем он стал. Тогда же Джина поняла — это случилось уже у Ивон дома за воспоминаниями, подогреваемыми по большей части водкой, — что двадцать лет из жизни Ноэля, первые двадцать лет его жизни, прошли мимо нее: она их не могла ни знать, ни помнить.
Почти всю субботу они провели у Катерины. Люди приходили, уходили, но уже как-то бессистемно. Когда все формальности исполнены, появляется страшное чувство: ты хочешь, чтобы все продолжалось — пусть так, но чтобы помнили, — и вместе с тем ты понимаешь, что все, кроме тебя, уже забыли. В воскресенье утром Джина лежала в кровати и с ненавистью вспоминала предыдущие выходные. Она истерзала себя мыслями, как беззаботно и бездумно проводила время, как слепо относилась к будущему. Большую часть дня она провела, свернувшись калачиком на диване: не нашла в себе сил для стандартной воскресной фигни: газет, яиц, стирки.
Из ступора ей удалось выйти лишь ближе к вечеру. Около семи позвонил Пи-Джей, и она согласилась с ним где-нибудь выпить. Они пошли в «Киоу», и там в довольно депрессивных выражениях обсудили будущее «Льюшез софтвер». Сначала они долго избегали предмета, но в итоге сошлись, что, поскольку дата выпуска продукта по-прежнему неизвестна, второй транш финансирования им грозит едва ли.
Сейчас Джина сидит за кухонным столом и не торопясь потягивает кофе. Она понятия не имеет, где ключи, мобильник, серьги. Никакого обычного для понедельника утреннего цейтнота.
В офис она, конечно, собирается: там куча дел. Но это будет позже. Сначала она идет к десяти на Бэггот-стрит.
В офис она, конечно, собирается: там куча дел. Но это будет позже. Сначала она идет к десяти на Бэггот-стрит.
Там встреча. С Пэдди Нортоном.
Она выходит из дому, бредет по набережной к Пиэрс-стрит и думает о том, что скажет Нортону. Еще она думает о сестрах: ни одна из них не разделяет ее сомнений по поводу смерти брата. Когда в субботу она предприняла очередную попытку — вторую или третью по счету — обсудить свои соображения, Мишель просто окрысилась на нее и приказала прекратить «эти разговоры».
Что, надо отдать ей должное, Джина и сделала.
Джина знает, что ее сомнения небеспочвенны, но также она знает, что люди скорбят по-разному, — возможно, подобный способ присущ лишь ей. А если так, она не собирается его никому навязывать, по крайней мере сейчас.
Она доходит до середины Бэггот-стрит и достает визитку.
Через пару минут она уже на месте.
Нортон базируется в современном офисном здании, выполненном в стиле «международная стеклянная коробка». Поскольку в нем всего шесть этажей, оно похоже на небоскреб в миниатюре, сплющенный ради органичной интеграции в более изысканную георгианскую архитектуру. Здание, построенное, по предположениям Джины, в конце семидесятых — начале восьмидесятых, смотрится довольно отвратительно, к тому же начинает ветшать и облезать местами, как будто его окунули в реагент.
Джина заходит в фойе, осматривается. Впереди пустая мраморная стойка — ресепшн. Над ней огромная картина без рамы — жирные желтые полосы по зернистому голубоватому фону. Рядом со стойкой справочник: в него-то Джина и заглядывает. Вот, нашла: офис «Винтерленд пропертиз» располагается на четвертом этаже.
Она поднимается на лифте; секретарь Нортона проводит ее в кабинет. Очень странный дизайн. Такой же слегка допотопный, как здание и как живопись в фойе. Стол Нортона огромный, из красного дерева. Перед ним — два красных кожаных дивана, между ними — низкий стеклянный столик. На столике журналы. На стене напротив рабочего стола — секретер из красного дерева, в секретер встроен большущий телевизор.
— Ох, Джина… Джина.
Нортон выходит из-за стола и протягивает руку. Он одет в серый костюм и бледно-голубую рубашку. Галстук тоже голубой, но чуть темнее рубашки. Джина делает шаг навстречу:
— Здравствуйте, мистер Нортон.
— Пэдди, бога ради, Джина. Зовите меня просто Пэдди. И на «ты», договорились?
Они пожимают друг другу руки.
— Хорошо… Пэдди, договорились. Но я на «вы».
— О’кей. Ну как ты?
— Я в порядке. Сами понимаете.
В этом месте Джина строит полустрадальческую-полусмиренную гримасу, означающую: я бы предпочла не размусоливать, а перейти сразу к делу. Но прежде, чем она успевает раскрыть рот, Нортон хлопает в ладоши.
— Джина, — сообщает он, — я решил ангажировать тебя на сегодняшнее утро. Не хочешь съездить в Ричмонд-Плазу: осмотр, экскурсия, вид сверху?
Секунду Джина смотрит на него непонимающе, как будто он говорит на иностранном языке.
— Считай, что это дань памяти Ноэля. — Он приостанавливается. — Мы оба знаем, как много для него значил этот проект.
Вот уж неожиданный поворот событий! Джина немного размышляет, потом кивает и произносит:
— Конечно, что за вопрос, конечно хочу.
— Вот и хорошо, — произносит Нортон, — отлично.
На одном из кожаных диванов лежит пальто. Он одевается, указывает На дверь.
— Тогда, — говорит он, — поехали.
До Ричмонд-дока они добираются целых двадцать минут. У Нортона просторная и комфортабельная машина. Но от отвратительной бежевой обивки салона, а также от освежителя воздуха с ароматом хвои Джину начинает мутить, поэтому говорит она мало. Зато Нортон болтает без умолку и так технически обстоятельно, что у Джины начинают уши вянуть.
Нортон оставляет машину у дороги. Пока они идут через большую мощеную площадку перед Ричмонд-Плазой, Джина немного отклоняется назад, запрокидывает голову и смотрит вверх. Здание уже в основном обшито и смотрится вполне законченно. Правда, верхние этажи стоят пока какие-то голые; так они, голые, и тают в небесном мареве. Вход в здание стеклянный, арочный; по обеим сторонам от него большие секции — наверное, для будущих магазинов.
Они проходят в левый дальний угол вымощенного пространства и попадают на отгороженную территорию. Вот здесь, за временным деревянным забором, действительно начинается стройплощадка: с грязью, мотками кабеля, экскаваторами и вагончиками. С гигантским краном на бетонном постаменте. С кучей рабочих-строителей. Нортон с Джиной пробираются к вагончикам: в одном из них располагается офис. Нортон расписывается и представляет Джине управляющего проектом. Худой серьезный мужчина неполных пятидесяти лет. Все надевают каски, спецодежду, и управляющий проектом подхватывает с места, где закончил Нортон: с такой же кучей цифр и бешеных технических деталей.
Они покидают стройплощадку и наконец-то заходят в здание. До Джины не сразу доходит, что она попала в гигантский атриум — минимум в десять этажей высотой. Сквозь решетку лесов и висящих кабелей видно: с трех сторон пройдут галереи, а четвертая будет отдана под прозрачные лифты. В одном месте с этажа на этаж переброшен остов эскалатора: он еще толком не закреплен и напоминает скелет здоровенного динозавра из музея естествознания.
Они проходят атриум, оставляя справа еще шесть лифтов, и попадают в тускло освещенный коридор, который выводит их к большому грузовому лифту. Рядом с ним разгрузочный отсек. В лифте управляющий проектом нажимает невидимую кнопку. Кабина немного кренится, потом трогается и быстро разгоняется.
Через несколько секунд они уже прибыли. Дверь открывается; они выходят. На перегородке большими красными буквами написано: «Этаж 48». Слева — пять или шесть строителей; рядом с ними на полу валяются секции труб, скорее всего для системы кондиционирования.
Вслед за управляющим Джина с Нортоном послушно обходят перегородку. На сорок восьмом этаже пока нет ничего, кроме центральной секции и несущих стальных колонн. Большое открытое пространство. Справа и слева стены уже укреплены, оконные рамы вставлены, а вот в дальнем конце помещения дела обстоят не столь безопасно: здесь еще нет ничего, кроме нескольких сцепленных между собою железных решеток и парочки ограждений.
— Крыша — вещь, конечно, небезопасная, — говорит Нортон, — зато вид отсюда сказочный!
Менеджер проекта собирается откомментировать, но тут звонит его мобильный. Он отвечает, слушает, кивает. Через секунду сигнализирует Нортону, что ему нужно вниз. Поворачивается к Джине и с извиняющимся видом разводит незанятой рукой. Затем, все так же с трубкой у уха, запрыгивает в лифт.
— Нравится? — спрашивает Нортон.
— Да, очень, просто… с ума сойти.
— Без слаженной команды в таких проектах — никуда. Но ты можешь по праву гордиться своим братом: он внес немалую лепту в создание всего этого.
Когда Джина поворачивается к Нортону, в ее глазах слезы.
— Я горжусь, — шепчет девушка.
Нортон протягивает ей руку, но Джина отстраняется. Она быстро берет себя в руки, достает из кармана салфетку и сморкается:
— Простите.
— Помилуй! — восклицает Нортон. — За что?
— Ну, просто… Не знаю. Скажите, пожалуйста, мм…
Она вытирает нос и медлит.
— Да?
— Мы говорили с вами… в четверг вечером.
— Говорили. — Нортон настораживается. — Было дело.
— И я хотела вас спросить…
— О чем же?
— Видите ли… дело в том, что… понимаете… мм… мне сложно поверить, что две эти смерти… никак друг с другом не связаны.
— Вот оно что!
— Да, вы же в курсе, чем занимался мой племянник?
Нортон кивает.
— В том-то и дело. Меня не покидает ощущение, что его убийство каким-то образом привело к смерти брата.
— Даже так! Теперь понятно. — Нортону слегка легчает. — На чем же основываются твои опасения? Ведь Нортон погиб в аварии, или я не прав?
— Вроде бы так, но… я не уверена. А спросить я хотела вас вот о чем. Только, пожалуйста, если вопрос покажется вам неуместным, сразу же скажите. И все-таки… как вы считаете: могла бандитская разборка быть как-то связана со строительным бизнесом: не знаю… с поставщиками… профсоюзами?..
Она чувствует, что рискует, пожалуй, даже больше, чем с Терри Стэком.
— Джина, — снисходительно отвечает Нортон без тени улыбки, — понимаю, что кино и телевидение создали определенный образ строительной индустрии, но, позволь заметить, в реальности все иначе. Сегодня этот бизнес жестко контролируется. Подрядчики по рукам и ногам повязаны правилами, директивами и прочей лабудой.
Джина кивает в такт его речи.
— Так что, — продолжает он, — твое предположение, оно…
Он оставляет фразу незаконченной.