Поэтому она разговаривает: с людьми, работавшими с Ноэлем, но толком его не знавшими; с людьми, хорошо его знавшими, но не видевшими целую вечность; с господином, потчующим ее шутками на тему работоспособности Ноэля и его прославленного перфекционизма; с телепродюсером, игравшим с Ноэлем нередко в покер.
А когда народ начинает расходиться, Джина впадает в панику: о боже, все пропало. Столько слов, столько мнений. А вместе — чепуха. Как собрать китайскую стену по кирпичикам? Как выйти из лабиринта? Как это удается частным сыщикам? Биографам? Она еще не начала, а уже парится: задача не по силам.
Всех приглашают домой — в новый домище Дженнифер и Ноэля на Клайд-роуд. Джина страшно умоталась, но решает идти. Ее берется подвезти брат Дженнифер, Гарри. Ивон с Мишель не едут: им нужно возвращаться к Катерине. Народ прощается и быстро кто куда: машины вереницей выезжают за ворота и присоединяются к вечерним пробкам.
На месте гостей принимают, раздевают, потчуют. Дженнифер сидит в гостиной, отогревает душу чаем. Комнаты постепенно заполняются людьми. Джина здесь впервые: дом поражает ее размерами. Ноэль с Дженнифер всего пару недель назад переехали сюда из Килмакада и вроде собирались пригласить семью. Джина стоит с бокалом вина в эркере гостиной, скорее напоминающей бальную залу, и смотрит на освещенную лужайку.
Стоит она одна — без компаньона и совсем без сил. Вдруг к ней подходит некто. Она собирается, заглядывает в резервное хранилище и вытаскивает оттуда завалявшуюся энергию. Представляется. Скоро оказывается, что перед ней старший инспектор Джеки Мерриган. И — бинго: он разговаривал с Ноэлем в понедельник вечером. От этого Джина окончательно просыпается. Оказывается, он старый приятель Ноэля и это он оповестил друга о смерти племянника.
— Вы позвонили ему?
— Да.
Джина ухватывается за эту нить и пытается вызнать максимум возможного. Мерриган высок, сутуловат. Ему за пятьдесят, и волосы уже седеют. Наверное, он видит, как она отчаянно цепляется за информацию, наверное, объясняет это горем. Джина, со своей стороны, видит, что он позволяет ей эту слабость, и чувствует признательность.
В ходе беседы выясняется: когда Мерриган позвонил Ноэлю, тот где-то выпивал с девелопером Пэдди Нортоном.
Джина кивает:
— Ясно.
Мерриган поворачивается и окидывает взором комнату.
— Кстати, — произносит он и жестом указывает на группу мужчин, — а вот и он — в бордовом галстуке.
Джина отпивает вина.
— Спасибо, — еле слышно благодарит она.
В гостиной негде яблоку упасть. Люди мнутся по двое-трое, но перед камином (огромным, мраморным, с ревущим пламенем) расположился кружок хозяев жизни — пять четких менов в костюмах. В руках бокалы с вином и виски, в зубах сигары. Один из них молод: на вид двадцать четыре — двадцать пять; остальные постарше: кому слегка за пятьдесят, а кому хорошо к шестидесяти. Тот, что в бордовом галстуке, вещает, остальные слушают.
Чем ближе она подходит, тем больше лиц узнает. Молодой — высокий крепыш — капитан ирландской сборной по регби. Мужчина справа от Нортона — повернулся спиной к камину — член кабинета министров Ларри Болджер. Еще двоих она не знает, но они выглядят универсально: как адвокаты, прокуроры, бухгалтеры, управляющие активами, банковские служащие, да кто угодно.
Она подходит совсем близко и останавливается. Что делать дальше, непонятно. Не может же она так запросто вклиниться. Или может?
Мимо проходит брат Дженнифер с бутылкой вина, предлагает освежить.
Почему бы и нет?
— Спасибо, — говорит она. — Как Джен?
— Нормально. Думаю, она еще толком не осознала.
— Я тоже.
— Больно смотреть на нее. Ходит по дому как привидение и не верит. Они еще толком коробки не распаковали — так и стоят наверху заклеенные.
Почему-то эта деталь иголкой вонзается в сердце Джины. Она восклицает: «О боже!» Очередная неизвестная подробность жизни брата.
Потом Гарри отвлекается — наливает кому-то вина, и Джина тоже отворачивается. А отвернувшись, оказывается нос к носу с Пэдди Нортоном. Последний теперь молчит, слушает адвоката-бухгалтера, изучает ковер. Через секунду он отрывается от ковра и поднимает глаза на Джину. Они встречаются взглядами. Джина автоматически скашивает глаза: просит отойти в сторону. Нортон удивляется, но сразу же откликается: просит извинения у всех сразу и ни у кого в отдельности и выходит из круга. Джина двигается ему навстречу, и вот они уже рядом.
— Простите, мистер Нортон, — она протягивает руку, — что выдернула вас из разговора. Меня зовут Джина. Я одна из сестер Ноэля.
— Моя дорогая, — произносит Нортон и энергично пожимает ей руку, — дорогая моя. О чем вы говорите! Джина. Как вы? Я так сочувствую. Примите мои глубочайшие соболезнования.
— Спасибо.
— И все-таки как вы себя чувствуете?
Люди постоянно задают один и тот же дебильный вопрос: как она себя чувствует? Может даже показаться, что они действительно волнуются, но на самом деле они просто соблюдают формальности.
— Нормально, — она задумывается, — насколько это возможно в данных обстоятельствах.
— Разумеется. Такой удар… для всей вашей семьи!
Она кивает. В руках у Нортона бокал виски; разговаривая, он смотрит в него и легонько покручивает. Когда стоишь рядом, видно, что Нортон довольно упитан, но скроенный по фигуре темно-серый костюм умело это скрывает. На пухлых руках — маникюр, над верхней губой — бусинки пота. Глаза у Нортона голубые, а взгляд очень пристальный.
— Вы хорошо знали моего брата?
Молодцом. Так держать.
— К сожалению, не очень. Хотя работали над одним проектом.
— Над Ричмонд-Плазой?
— Именно. И, кстати говоря, ваш брат внес колоссальный вклад в ее строительство. Без него мы бы не справились.
— Разумеется. — Джина приостанавливается. — А не по работе вы общались?
— Нет, я бы так не сказал.
Нортон отпивает виски.
— Возможно, я что-то перепутала, — на этом месте она слегка разворачивается и пространно указывает куда-то за собой, — просто я только что говорила со старшим инспектором… Мерриганом, да, по-моему, Мерриганом, и он сказал, что Ноэль выпивал с вами в понедельник вечером. Это правда?
Допрос не входил в Джинины планы. Но она чудовищно устала, и обстановка вокруг престранная. Почти сюрреалистичная. Всего в нескольких футах от нее стоит министр, там же — капитан сборной по регби, подальше, смотря мимо Нортона, Джина заприметила ведущего нового рейтингового реалити-шоу.
— Что ж, — парирует Нортон, — чем не общение? Если пятиминутная встреча в баре в конце рабочего дня с бумагами наперевес теперь именуется человеческим общением, то мы общались.
Вообще-то, ей хочется задать ему тот же вопрос, который она задала Терри Стэку, только перевернув его. Ей все-таки кажется, Стэк врал. Но как бы подступиться?
Понятно, — задумчиво произносит она. — А что это были за… бумаги?
— Да, всякая… рабочая белиберда.
— Ага. — Она кивает, — Ноэль выглядел в тот вечер как-то запаренно.
— Запаренно?
— Ну да, очень озабоченно. По-моему, из-за работы.
Она продолжает смотреть немножко мимо собеседника. Как бы так сформулировать, чтобы не спугнуть его, как Терри Стэка?
— Он что-нибудь говорил?
— Что он говорил? — Она переводит взгляд на Нортона. — Хм, он сказал… — Она смотрит ему прямо в глаза и силится вспомнить, что же такое говорил Ноэль. Мозг от усталости не фурычит, секунды превращаются в минуты… и все-таки оно всплывает. — Он сказал, что сложилась «хреновая ситуация»… назвал ее «нечеловеческим бардаком».
Нортон кивает:
— Ясно, — кивает дальше.
Еще немножко — и Джина сама начнет кивать. Еще вино ударило в голову — теперь нужно быть бдительнее.
— Ясно, — еще раз произносит Нортон.
Может, просто спросить, не знает ли он Терри Стэка? Начать плясать отсюда?
— Мистер Нортон, вы не…
— Знаете что, Джина…
В этот самый момент за спиной у Нортона вырастает министр и хлопает его по спине.
— Пэдди, мне пора выдвигаться, — сообщает Болджер. Потом он улыбается Джине и, словно вспомнив, что он политик, протягивает ей руку, — Ларри Болджер, — представляется он, — мои соболезнования. Ваш брат был достойным человеком.
— Спасибо, — отвечает Джина и пожимает протянутую руку. — Вы его знали?
— Еще бы! И довольно неплохо. Ноэль не раз и не два обставлял меня в покер — самым, можно сказать, унизительным образом.
— Да неужели?
— Клянусь. Серьезный игрок был, между прочим, ваш братец.
Джина не прочь продолжить эту тему, но тут на сцену выходит высокая женщина в темно-синем костюме, и Болджер отступает. Женщина обращается к Нортону:
— Дорогой, нам тоже пора. — Она протягивает руку, чтобы забрать у него бокал.
— Да неужели?
— Клянусь. Серьезный игрок был, между прочим, ваш братец.
Джина не прочь продолжить эту тему, но тут на сцену выходит высокая женщина в темно-синем костюме, и Болджер отступает. Женщина обращается к Нортону:
— Дорогой, нам тоже пора. — Она протягивает руку, чтобы забрать у него бокал.
Нортон бледнеет, но сопротивления не оказывает.
Джина видит: ее шанс ускользает. Но Нортон склоняется к ней и шепчет:
— Давайте обсудим это отдельно?
От него разит виски.
— Давайте, — отвечает Джина.
Мимо проносят пустой поднос; женщина в темно-синем костюме ставит на него бокал Нортона.
— Позвоните мне в офис, — говорит Нортон, протягивая ей визитку, — договоримся о встрече или… можем прямо там встретиться. Это на Бэггот-стрит.
— Да, — кивает Джина. — Завтра похороны, так что не знаю… может, в понедельник?
— Отлично, в понедельник.
— Мм…
— В десять утра устроит?
— Да, — снова кивает она.
Женщина в темно-синем костюме, вероятно жена Нортона, тянет его за рукав и выводит из комнаты.
Ларри Болджер тоже ретируется. А вот капитан ирландской сборной по регби продолжает беседовать у камина с двумя адвокатами-бухгалтерами, или кто там они.
Джина разворачивается и бредет на исходную позицию — к своему эркеру. Там она разглядывает визитку Нортона, опускает ее в карман. Что это значит? Не совсем понятно. Вроде он хочет встретиться: может, это что-нибудь даст, а может, и нет. По крайней мере, в камерной обстановке офиса и, главное, в бодром состоянии ей будет проще оценить, что он намеревается сказать. Там уж она спросит его прямо, без обиняков, связан ли он или его организация с Терри Стэком.
За первыми откланявшимися гостями следуют и остальные. Комната быстро пустеет.
Через некоторое время Джина набирается смелости и подходит к Дженнифер.
4
— Веди ты.
— Что?!
— Садись за руль. Я себя неважно чувствую. Какого черта, Пэдди! Ладно, давай ключи.
Нортон отдает Мириам ключи, переходит на пассажирскую сторону. Усевшись, начинает моментально обыскивать карманы — ищет серебряную таблетницу. Пристегиваясь, Мириам краем глазами наблюдает за мужниными манипуляциями. Потом спрашивает:
— Ты же больше их не принимаешь… или я ошибаюсь?
Он закидывает две пилюли в рот и поворачивается к ней:
— А сама-то как думаешь?
— Но Пэдди! Ты же только что выпил… виски, или что ты там пил?
— Мириам, держи руль и смотри вперед, не лезь!
Нортон проглатывает таблетки. Он все еще чувствует на себе этот пристальный, обвиняющий взгляд. Во всяком случае, ему он показался обвиняющим. Но, хоть убейте, Ноэль Рафферти не стал бы трепаться об этом сестренке. Интересно, много ли он ей нарассказывал? Много ли она знает? Конечно, надо было остаться и все выяснить. Но ему вдруг резко поплохело; он почувствовал: еще немного — и он потеряет сознание. Надо было срочно уйти: Мириам с Болджером просто спасли его.
Мысли скачут галопом. Он возвращается к разговору с Джиной: сначала она не смотрела в глаза, потом не отводила глаз и тянула, тянула, добиваясь максимального эффекта. «Ситуация»… «Он сказал, что сложилась «хреновая ситуация»…
Господи!
А что это за история со старшим инспектором? Откуда этот крендель знает, где Нортон был в понедельник вечером?
Это уже ни в какие ворота не лезет.
— Тебе нездоровится?
— Что?
Мириам нервно постукивает пальцами по рулю:
— Тебе нехорошо?
— Да.
— Ты знаешь, что эти таблетки не помогают?
— А мне помогают.
Уже помогли.
— У тебя что-нибудь болит?
— Нет.
— И чем они тогда помогут? Это же обезболивающее.
— Мириам, боль бывает разная.
— Ох, держите меня!
— Да, представь себе. — Он останавливается и меняет тактику. — Кто бы говорил!
— Это ты, позволь спросить, о чем?
— Брось, а твое снотворное? Ты пьешь его, сколько я тебя знаю. Так что не надо…
— Это совершенно другое. Я принимаю лекарство по медицинским показаниям. Мне его доктор прописал.
— Хм…
Некоторое время они молчат. На подъезде к Стиллорганской автостраде Мириам говорит:
— Может, заедем к доктору Уолшу?
— Не надо, со мной все в порядке. Просто слегка перенервничал.
— Но…
— Все, что мне нужно, — немного покоя и одиночества.
— Да, но…
— Мириам, не трахай мне мозг.
Повисает пауза. И Мириам взрывается:
— Ты не смеешь так со мной разговаривать! Плохое самочувствие не повод распускать язык.
Мириам протягивает руку и злобно щелкает выключателем CD-плеера. Автомобиль погружается в буйство звуков. «Адажио на все времена, том 3».
Что делать? Позвонить Фитцу? Подождать? Что-то сделать необходимо. Он слишком засветился: нельзя, чтобы история раскрылась. Что на уме у Джины? Может, она планирует шантаж? Или пытается связать то, что знает — или думает, что знает, — с гибелью брата? Может, она не менее опасна?
Нортон закрывает глаза. Он видит, как на деревянный стол пивного дворика под шепот моросящего дождя оседает то, что прежде было мужчиной. Видит, как кроссовер сходит с дороги и летит ко дну оврага, сметая все на своем пути. Видит, как «мерседес» врезается в ствол дерева и обнимает его; видит, как «тойота» расплющивается о кирпичную стену. В навязчивом, дождем размытом оранжевом он видит брызги красного — они повсюду — и монотонно вращающийся синий. Он видит трупы: в «мерседесе» — один, в «тойоте» — три; все изуродованы, искорежены. Он видит маленького мальчика: по лицу текут струйки крови, взгляд блуждает, но он идет, он кое-как идет через осколки и ошметки навстречу вспышкам синего к своему изуродованному, искореженному будущему. Нортон мысленно листает каталог жесткачей, обсеров, чуть-не-обосратушек — и ему тяжко. Он устал воссоздавать в сознании картины, которых никогда не видел; устал соединять смурные черепки воображения, устал подглядывать за адом.
Наролет постепенно набирает обороты, и вот, подобно льющейся из колонок музыке, вместе с душераздирающими струнными и головокружительными сладкозвучными духовыми он достигает своего крещендо, взмывает вверх и накрывает Нортона.
Когда волна отступает, Нортон приходит в себя; наконец-то он высушен и выпотрошен. Он смотрит вправо.
И постепенно привыкает к умиротворению.
Мириам отлично водит машину. Быстро, но собранно. Она реально следит за дорогой. И так решительно переключает скорости, будто проходит трассу «Формулы-1».
Какой же он дурак!
— Прости меня, дорогая.
Они въезжают в туннель и замедляются.
— Как только мы приедем домой, ты сразу же отправишься в кровать, — произносит Мириам после подобающей паузы. — Ну или, — продолжает она уже нежнее, — раньше, чем обычно. Можешь один раз сделать мне приятное?
— Конечно, я все сделаю, как ты скажешь.
Некоторое время они молчат. Уносятся за страстью одинокой скрипки.
Светофор переключается на красный, они подкатываются к нему, встают.
— Что за девушка с тобой разговаривала?
— Джина Рафферти. Сестра Ноэля.
— Такая молодая?
— Просто у них семья большая. Она, наверное, младшая. Она, конечно же, расстроена. Хотела поговорить о брате. — Он пялится на торпеду. — О работе, проектах, обо всем таком.
— Бедняжка.
— Я предложил ей зайти ко мне в офис.
Зажигается зеленый, и они трогаются; желудок Нортона тоже приходит в движение. Где-то в паутине вязкого и пыльного наролета происходит слабый химический сдвиг.
— Так покажи ей, — предлагает Мириам, — если ей так интересно.
— Что показать?
— Да здание ваше. Устрой экскурсию. Отведи наверх. Пусть полюбуется видом.
— Хм, — произносит Нортон; его слегка мутит, — возможно.
Он прикрывает глаза: опять пошло мелькание. Зато в кино ходить не нужно. Вот верхний этаж Ричмонд-Плазы… воет ветер, надувается брезент, сквозь стальную решетку пробиваются лучи солнца. Сумасшедший вид на город: Либерти-Холл, Центробанк, шпиль церкви Крайстчерч, а дальше парки, озелененные территории, похожие на микросхемы жилые кварталы, гигантские торговые центры, новые кольцевые дороги, широкие шоссе, изломанные и томные, как руки, протянутые во всех направлениях…
Это новый город.
Его город.
— Да. — Он кивает и снова открывает глаза. Затем кладет увесистую руку на живот: так меньше мутит. — Так я и сделаю.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Марк окликает тетю уже с порога — предупреждает. Если он с бухты-барахты появится на кухне или в гостиной, она перепугается. Она не привыкла жить одна и боится каждого шороха. Со смерти дяди Деза прошло всего шесть месяцев. Конечно, это не срок, размышляет Марк, особенно если ты прожил с человеком больше сорока лет.