ЛСД пришел в себя первым. Он медленно протянул руку, предлагая Соне косяк, она взяла его, глубоко затянулась, отдала обратно.
— Благодарю, сэр. Я уже говорила, что вы напоминаете одного моего знакомого?
ЛСД хорошенько запарился.
— Оттяжно, чувак. Более чем. Как ты там говоришь?
— Мега-расколбас?
— Точно!
ЛСД прикурил новый косяк от старого, и теперь мы курили впятером.
Денек был безмятежный. Кто-то пришел, принес холодного пива. Кто-то преподнес нам дар — банку сжатого воздуха с приделанным к ней рожком. Флетчер и ЛСД начали по очереди извлекать звуки, пока не устали.
Когда опустились сумерки и би-ин начал закругляться, мной овладела меланхолия, остальными тоже.
— Чувак, ты хочешь, чтоб этот день никогда не кончался? — вопросил Флетчер в манере, которую ошибочно считал риторической.
Я все еще был слегка под кайфом.
— Ты хочешь, чтобы жизнь была одной большой тусовкой?
— Ну, чувак, кто ж не хочет? — Я достал из кармана конфетти. — Я в силах осуществить ваше желание, ребята. Я посыплю вас этой волшебной эльфийской пылью, — что и сделал.
— И как только я протрублю в рог — я показал им рог — начинается ваша нескончаемая тусовка.
Хипы хихикнули.
— Ну, ты, чувак, совсем выпал.
— Сейчас сам увидишь, — начал я, но тут почувствовал спиной холодную сталь.
— Вот я и добрался до тебя, чародей! — сказал Эрмерос.
Я поднес рог к губам, но Эрмерос ткнул меня острием.
— И не пытайся!
Флетчер шагнул вперед.
— Дай-ка я.
Он взял у меня рог и засунул его в банку с воздухом. Потом нажал на кнопку.
Волшебный рог начал трубить, и вселенная взорвалась. Все когда-либо происходившие тусовки проносились мимо как в кино, где миллион кадров сменяется за минуту. Я танцевал на «Титанике», участвовал в пикнике с двумя французами и обнаженной женщиной, был зрителем, пьющим шампанское на поле битвы Наполеона, танцевал буги в "Клубе 54", был в древнеегипетском храме, на балу в России. И это лишь в первую пикосекунду.
Собравшись с последними силами, я попытался развернуться. Все равно, что пробираться через патоку. Я мог двигаться только в те наносекунды, когда пробирался сквозь сверкающие тусовки.
Я был подобен рассыпающемуся камню, я вертелся, чтобы явиться перед Эрмеросом.
И, пройдя через миллиард тусовок, я предстал перед ним.
Тогда рожок замолчал. Флетчер, видимо, все-таки отпустил кнопку.
Нас окружили динозавры. Кажется, Тиранозавры Рекс. Они танцевали, сотрясая землю.
Точнее, они тусовались.
Эрмерос был ошеломлен, но я был беспощаден.
— Тут не до смеха, — посоветовал я ему. Потом я его со страшной силой толкнул, прямо за круг зверей.
В это же время, я закричал Флетчеру:
— Играй!
Рог зазвучал, как раз вовремя.
Радиоактивное излучение от взрыва Эрмероса пробросило нас через тысячу рамок, заставив закрыть глаза. Но оно нас так и не затронуло.
— Mea culpa[!Моя вина (лат.)!], чувак.
Тишина. Благословенная тишина. Наверно, в банке кончился воздух.
Я робко приоткрыл один глаз, затем другой. Флетчер держал в руках разбитые останки волшебного рога, который распался из-за того, что в него слишком долго дули. А находились мы — как я с изумлением обнаружил — в апартаментах Энн Мари, на встрече Миллениума, которая, похоже, была в полном разгаре.
Я провалился в кресло.
— Прямо к старым проблемам. Измена, чувак.
Выбежала Энн Мари, бойкая как обычно.
— Лорен, я так рада, что у тебя получилось.
— Не шути со мной, Энн Мари. Ты не представляешь, что я испытал.
— Ну конечно, как же я могу представить? Я же не видела тебя двадцать лет, с тех пор как той ночью ты так круто вырубился, напугав меня до смерти!
— Двадцать?
Я посмотрел на хозяйку повнимательнее. Действительно, у нее на лице стало гораздо больше морщин. Так что в итоге я вернулся не туда, откуда ушел. Из чего следовало, что я по-прежнему потенциально взрывоопасный оккупант, не имеющий возможности убежать. Как только закончится эта вечеринка, во мне и в моих спутниках проснется новая сила, способная разнести вселенную.
Я склонил голову.
— Простите все. Правда, простите.
— А чего ты хнычешь? — спросила Энн Мари. — Клянусь, ты, наверное, единственный человек на земле, который сейчас не кайфует!
— Как это?
— Видишь ли, в чем дело. С тех пор как нервные — эти, ну как их там — взяли на себя всю работу и управление, длится одна большая вечеринка!
Я поднял глаза.
— Ты хочешь сказать, что никто больше не обязан работать?
— Ну конечно! Сплошное веселье, веселье, веселье, от рассвета до заката, в любой точке земного шара!
Я повернулся к Флетчеру и ЛСД, которые стояли рядом, недоумевая.
— Ребята, это та самая бесконечная вечеринка, которую я обещал. Простите, что путь был нелегкий.
— Клево.
— Прикольно.
— Где препараты?
Энн Мари взяла обоих хипов за руки.
— Именно так. И Лорен, постарайся ловить кайф! Кстати, мальчики, мне жутко нравится ваша одежда!
Впервые с начала знакомства мы с Квартиллой остались наедине. Если только соседство с похабной игрой в «бутылочку» на раздевание можно назвать уединением. Я взял ее за руки и посмотрел ей в глаза.
— Восславим Бахуса, — только и смог сказать.
— Ага. А я с удовольствием научу тебя это делать.
По пути в спальню, я услышал окрик Сони:
— А это чё там булькает, кальян, что ли?
Стив Айлетт Это только начало
В то утро появились странные огромные корабли, медленно закрывшие собой небосклон. А профессора Скайчума согнали со сцены в тот самый момент, когда высказанные им опасения уже начали подтверждаться. Они уже здесь!
Скайчум когда-то был так надежен, что его можно было запросто использовать в качестве эталона — астрофизик до мозга костей. Политикой не интересовался — не отличал Маркса от Рэнда, потому что и тот, и другой носили брюки. Но вот однажды днем у него случилось видение, о котором он не смог умолчать.
Миллениум в тот год никого особо не вдохновлял и поднялся спрос на сумасшедших, которые должны были заполнить потоками фальшивых эмоций последние недели, оставшиеся до смены веков. СМИ сочли, что Скайчум подходит по всем статьям — на самом деле они просто хотели заткнуть им дыру.
Что за чушь он нес! В его концепции были слабые места, к тому же он сам признавал, что идея посетила его после того, как он впервые увидел мутировавшую голову Скрэппи Ду.
— Этот пес — гидроцефал! — проговорил он, так сильно наклонившись вперед, и так устрашающе скосив глаза, что ненароком прорвал узкие границы местного пространства-времени. В точке сопряжения возникли помехи, и все кругом предстало перед ним в виде истекающего лавой ландшафта. Он понял, что смотрит на духовный слепок недавней истории, болезненной и едкой. Зеленые потоки струились во тьме. Их неуловимые мерцающие траектории подавляли его своей незавершенностью. Они сходились в выгребной яме, наваливая в кучу все неискупленные грехи. Содержимое образовавшейся отхожей ямы было настолько токсично, что начало взрываться вовнутрь и в его сердцевине возникла черная пустота.
Каждая деталь содержала в себе целое. Скайчуму удавалось одновременно видеть устройство Вселенной и на метагалактическом, и на субатомном уровнях. Изучив картину под увеличением, он обнаружил, что линия зла исходит из двух пунктов, связанных, однако, с одним и тем же событием — нападением на Пирл Харбор. Один источник — японское правительство, другой — распоряжение Рузвельта игнорировать любые предупреждения о налете. Зараженный поток состоял из крошева 4.575 человеческих тел. При быстром снижении увеличения это историческое событие растворилось в плотности окружающих элементов, и постепенно превратился в малозначительный виток в воронке, возникшей на поверхности гигантского извержения мерцающих психических отбросов. Миллиарды таких струек просачивались в каждое уплотнение потока сверхплотных отбросов, с грохотом двигавшихся через многомерную свалку негодного хлама. Как же ему хотелось, чтобы на этом все закончилось.
Дальнейшие попытки воспроизвести его случайный прорыв в мировой эфир привели исключительно к появлению кадров, на которых безумный, еле держащийся на ногах старикашка — запоминающийся и удобный для манипулятивных СМИ образ, без усилий впаренный MTV заодно с цветными кадрами фиглярствующего Эйнштейна. Да и голова у Скайчума была такой формы, что хоть шляпу с пропеллером на нее напяливай.
Скайчум появлялся всюду, где его готовы были выслушать. Ни один уважающий себя журнал не публиковал его опус "Место отвергнутой ответственности в многомерном пространстве". Один редактор так и сказал: "Любой говорящий о стадном поведении не заслуживает внимания". Другой остановил его на улице, с ухмылкой прочитал нотацию, которая потонула в шуме транспорта, и поставил на тротуаре смачную пенную точку. Когда Скайчум выступал в ток-шоу, его появление предваряла таинственная музыка, исполненная на терменвоксе. Первый раз получилось как обухом по голове. "Тортом в морду — этот малый заявляет, что у него на заднице фломастером нарисована Седьмая Печать и что он не напрягаясь вызовет апокалипсис среди ясного неба. Приехал сюда аж из самого Нью-Йорка — доктор Тео Скайчум, добро пожаловать!" Вежливые аплодисменты и первые смешки. Ведущий был не в меру болтлив и двигался к своему концу, как надрывающий живот всадник на Стене Смерти. Как он попал сюда — вот что все пытались понять.
— Доктор Скайчум, вы полагаете, что после наступления миллениума пришельцы монополизируют канализационные сети — а какие у вас доказательства?
В паузе между смешками слушателей Скайчум промямлил, что это вовсе не его теория.
Скайчум выглядел очень серьезно, что придавало происходящему характер фарса. Ведущему внезапно страшно захотелось поиграть на бонгах, и он начал колотить по двум игрушечным летающим тарелкам. Скайчум был озадачен.
Он понял, что среди гостей есть завсегдатаи, готовые с легкостью ввязаться в обмен безобидными подколами.
— Но послушайте, Рэй, история вашей жизни напоминает краткую энциклопедию обломов.
— Знаю, Билл, но мне нравится моя жизнь.
— Вы обещали нам сегодня что-то исключительное, а что же именно?
— Хотите верьте, хотите нет, Билл, но я выдра.
— Я так и знал, Рэй.
Его слова словно сдуло этим ветром болезненного острословия, но Скайчум не мог ничего поделать с духом, царившем на телевидение. Он пытался в тон начинать с какой-нибудь легкомысленной шуточки насчет человечков с фасеточными глазами, но заканчивал воплем:
— Идиоты! Выбили почву у себя из-под ног! Угнетение также способствует эволюции, как и все остальное.
Даже на серьезных шоу его обычно не понимали. В передаче "Горькая правда", посвященной новостям, в течение часа удивлялись тому, что, оказывается, существуют анти-правительственно настроенные сервайвалисты. Они делали это уже в двадцать седьмой раз, и то, что Скайчум с раздражением, а потом и в слезах, талдычил фразу "это и ребенку известно", было воспринято, как попытка украсть у всех головокружительную сенсацию. А когда на экране появилось его заплаканное лицо, которое то стиралось, то проявлялось вновь, и он спросил: "Можно ли достичь дна очевидности?", то ему инкриминировали превращение дискуссии в балаган. Телевизионный евангелист обвинил его в том, что он "безнравственно копаться в том, что причиняет нам невыразимую скорбь", а когда Скайчум посоветовал ему остыть, тот проклял его, пригрозив в будущем какими-то невнятными карами. Это была скучнейшая возня, непоправимо бессмысленная. Прозрения Скайчума в очередной раз прозвучали как нечто постыдное.
Тем более, что в пророках недостатка не было. Один парень настойчиво утверждал, что вирус миллениума выведет из строя программы виртуальных секс-кукол, которые начнут отказывать пользователям, на том основании, что все они — столетние старцы без гроша в кармане. Другой утверждал, что регулярно общается с духом Абрама Линкольна.
— Мое общение с этим шепелявым кретином не обогатило меня никакой мудростью, — сказал он. — Однако я счастлив.
И чихнул как вредный жук, опыленный дустом с самолета, обхаркав ведущего.
Радикально мыслящие обозреватели были способны лишь вопрошать: а что, собственно говоря, празднуется? Скайчум понял, что ему хочется уйти. Но даже он вынужден был признать, что это событие — крайне важное, ибо знаменует то, что человечество так долго прожило и так мало чему научилось. Это прозвучало как открытый призыв к бунту, и по лицам забегали плутоватые ухмылки. Всех этих людей связывало между собой общая тяга к выпендрежу на публике и любовь к самодовольной расслабленности. Наконец, Скайчуму просто захотелось стать одним из них. Но как только он понял, что откровение ускользает от него, ему показалось, будто злобные огоньки, вспыхивающие в глазах у этих людей, претерпевают красное смещение, как будто он смотрел на Землю с точки зрения обитателя какой-то цивилизованной планеты, от которой эта самая Земля стремительно удаляется. И его способность смотреть в будущее вернулась с интенсивностью лихорадочного бреда.
Он мчался сквозь духовный навоз, выглядевший как мириады стекавшихся в одну точку струек едкой жидкости, скручивавшихся в огромный грохочущий водоворот отвергнутой мирозданием гнили. Приближаясь, Скайчум увидел, что вокруг котлообразной ямы, подобно стальным шарикам вокруг колесной втулки, скопились крошечные сверкающие предметы. Они зависли в полной неподвижности на краю медленного мальстрема. Эти стражи вселили в него крайнее беспокойство, и он решил изучить их под увеличением. Вот они, на краю божественно-недосягаемого водопада изменчивости. Космические корабли.
Какая нелепость. Это были они.
— Если бы мы отнеслись к нашим страхам честно, как взрослые люди, — сказал он клоуну с лиловыми волосами, заправиле одного публичного телебалагана, — а не избегали, отвергали и пытались забыть их, то энергия этих переживаний была бы поглощена сознанием. А пока что мы обращаемся с ними, как с нашими ядерными отходами — выбрасываем их куда-то, и они нас больше не интересуют. Самые недавние отходы вернутся первыми.
— Последними туда, первыми сюда, во! — мрачно сказал клоун.
— Именно, — сказал Скайчум.
— А я хотел бы помочь вам, — с бесцеремонной искренностью заявил клоун. — Но я всего лишь клоун.
Вот до чего он докатился. И это все наяву? Он что, спятил?
За несколько дней до того как над Таймс Сквер навис первый шар, Скайчум скрылся ото всех. Опущенные шторы, пустые бутылки. Он лежал на спине, его угнетало всеобщее безразличие. Слишком жестокая расплата за потревоженный улей. Власти даже не взяли на себе труд его демонизировать. Было очевидно, что он посмел воспринять свое безумие всерьез и сделать его общественным достоянием. Мог ли он уйти, начать жить заново? Все кругом казалось до странности живым и колючим. Шаря глазами по потолку, он снова увидел сто тысяч граждан Гватемалы, убитых американскими наемниками. Позже это подтвердится, но как он мог знать об этом до того, как его посетило видение? Он смотрел только «Си-Эн-Эн». Не в силах совладать с думами, Скайчум встал с постели.
В этот момент зазвонил телефон. Парень с ТВ обвинил его в банальности — и сквозь смех объявил, что у того есть возможности искупить грехи, возвестив народу какую-нибудь околесицу. Скайчум согласился — он был слишком вдохновлен, чтобы протестовать.
Шоу называлось "Шарики за ролики" и на него мог попасть любой городской сумасшедший, согласный хорошенько посотрясать воздух в часы, оставшиеся до начала нового века. Взаимные проклятия невменяемых проповедников и мрачных витий подкреплялись древними эликсирами и озверелой требовательностью режиссера. В полночь один из шутов будет коронован Королем Уродов. За критерий бралась экстремальность и бесстыдство по отношению к святыням общества. Стать объектом насмешек или получить титул короля всех ходячих посмешищ — Скайчум дивился, с какой готовностью дурак готов бахвалится своей дуростью. И у него, похоже, тоже имелся шанс. Стоит ли ожидать высшей справедливости, если в забеге участвуют одни уроды?
Глаза ведущего были как изюминки, и служили исключительно для того, чтобы прикрывать отсутствие лобных долей. С покровительственным интересом, он общался с появлявшимися из огромной банки сырных шариков (реклама спонсоров) гостями.
Человек с прутиком в руке говорил о миллениуме.
— Я могу сообщить вам лишь то, — сказал он, располагая слова подобно лисице, запутывающей следы, — что он будет обескураживающим. И очень, очень дорогим.
— Для меня? — спросил ведущий, и публика взревела.
— Для меня, — сказал человек, и все высыпали в проходы.
— Привыкайте гримасничать по-обезьяньи, — изрек другой гость. — Для того чтобы достичь просветления, требуется развивать лицевую мускулатуру
После чего он выволок из-за кулис верещащего шимпанзе, уверяя всех, что обезьяну зовут Рамон, вытолкнул его на арену, и добавил:
— Вот так.
Скайчум сказал ему, что он играет в опасные игры.
Старик с ввалившимися глазами зачитал приговор.
— Закат бороды был закатом современной цивилизации.
— Каким образом?
— А таким, что отращивая бороду, тратишь время. Теперь уймите эту странную грусть: давайте опалим ноги спичками и громко закричим.
— Я… я прошу прощения… что…?
Старикан начал отплясывать на столе джигу, из его пересохшего горла неслось кудахтанье.
— Дать ему по башке, чтобы прекратил плясать, — прошептал кто-то из операторов.
Другим участником оказался инспектор манежа в Цирке Лобстеров, который хлестал бичом на глазах у всех этих безответных существ — так, будто они являлись порождением сатаны.
— Придет времечко, — объявил он, — и эти мамочки смолкнут.
И тут же огрел кнутом лежавшего рядом лобстера, раскроив его на две части.
Девочка прочла стихотворение:
Какой-то тип, не меняясь в лице, сообщил, что отрыжка — это новый язык. Другой продемонстрировал окаменевшую лепешку помета мамонта, и заявил, что она "просто ждет своего часа". Другой всего лишь настаивал, что носит в груди "горящее сердце" и считал, что это должно уравновесить или перекрыть все остальные недоразумения.