Не успели мы войти, как нас окружили слуги. Проворные мальчуганы — одни обмывали нам руки ледяной водой, другие держали золотые кувшины, куда она стекала. Потом нам тщательно вытерли руки. (Соню пришлось посадить на плечо).
Я почувствовал, что с меня стаскивают обувь.
— Эй!
Слуги снимали сандалии и с Квартиллы.
— Они только педикюр сделают, Лаврентий. А что, в царстве Гадеса педикюр не носят?
— На вечеринках — нет.
Как изголодавшаяся приблудная кошка, взятая в особняк Рокфеллеров, Квартилла блаженствовала от уделяемого ей внимания.
— Это неотъемлемый элемент цивилизации. Ах, я, наверное, уже лет пять не была на хорошей вечеринке!
Я решил не мешкать.
— Пошли, пойдем познакомимся с хозяином.
Оба босые, мы прошли по устланной коврами комнате. Квартилла была явно недовольна тем, что ей не дали как следует сделать педикюр.
— А что, демоны все такие прыткие и нетерпеливые?
— Только те, у которых отняли жен, работу, дом и помешали совершить самоубийство.
— Вот оно что.
Мы оказались около Верхнего Ложа, как назвала его Квартилла. С одного краю возлежал Тримальхион, завернувшись в красный шерстяной шарф — у него, очевидно, был насморк. На фресках его скудные достоинства были явно преувеличены. Рядом с откупщиком лежал Эрмерос: его тога была изгажена ошметками поглощаемых им креветок, а в волосатой лапе он сжимал гигантский кувшин вина. Мы остановились, а он громозвучно рыгнул, затем обвел Квартиллу наэлектризованным до предела взглядом.
— О, моя любимая жрица, — залепетал Тримальхион, — как прекрасно, что ты соблаговолила прийти. Надеюсь, твоя госпожа Альбуция в добром здравии?
— Спасибо за приглашение, достопочтенный господин. Да, моя госпожа передает вам привет, но она за последнее время оказала услуги множеству воинов и немного утомилась, как и все мы, служительницы Приапа. Вы же знаете, что такое легионер, вернувшийся из провинций.
Тут Эрмерос схватил Квартиллу за ляжку, но она ловко вывернулась.
— Иди сюда, прошмандовка! Я покажу тебе, какие бронзовые яйца украшают жезл настоящего солдата!
— Ну вот, — сухо сказала Квартилла, — не обязательно нести службу в сирийских пустынях, чтобы стать идиотом. Иногда достаточно быть обычным плодом кровосмешения.
Позади нас началась какая-то возня, и Тримальхион немедленно потерял к нам интерес. Не успели меня представить, а он взял полотенце в алую полоску с кисточками, заткнул его под шарф и сказал:
— Рад слышать. А теперь усаживайтесь и наслаждайтесь.
Мы устремились к свободным местам на среднем ложе, и я с облегчением снял с себя сопящую Соню. Она порядком отяжелела.
Кушанье, отвлекшее от нас внимание исходящего слюной Тримальхиона, было выставлено на главный стол четырьмя рабами. Блюдо величиной с дверь было выложено по краям знаками Зодиака, каждому из которых соответствовала определенная, имеющая символический смысл пища. Стоявший посреди блюда металлический свод вскоре был поднят, а под ним оказалась жирная дичь, рыба, будто бы плавающая в соуснице, и заяц с голубиными крылышками, приставленными к спине для сходства с Пегасом. На блюде также находились две-три бесформенных объекта, опознать которые не удалось.
Квартилла схватила меня за руку и радостно завизжала.
— Ух ты, Лаврентиус! Мое любимое кушанье! Свежее свиное вымя!
Весь страх, возбуждение, напряжение и лишения этой безумной ночи и всей прошедшей недели свились у меня в глотке в один сальный узел. Тошнота подкатила к горлу неотвратимо, как скорый поезд. Я попытался встать на ноги, но не смог. Повел головой — и увидел слугу, стоящего наготове с медным сосудом. Потом я начал блевать, и занимался, этим, как мне показалось, целую вечность.
Когда я прикорнул на ложе, слабый и опустошенный, в комнате раздались аплодисменты. Над затихающими хлопками послышался голос Тримальхиона.
— Заграничный гость Квартиллы принимает первые почести! Наградите его лавровым венком!
Появившийся раб накинул мне на голову и на шею венки из растений. Квартилла чмокнула меня в щечку.
— Молодец, Лаврентиус! Поистине инфернальный проблев в самом начале торжества.
Другой раб протянул мне пахнущую сыростью салфетку, и я вытер рот.
— Спасибо. Такого со мной не бывало с самого колледжа.
— Теперь ты готов отведать вымя?
Сдержав еще один, короткий позыв, я ответил:
— Нет спасибо, не беспокойся. Я бы лучше что-нибудь выпил…
— Налейте меду Лаврентию-победителю, — приказала Квартилла, потом проткнула свиной сосок и начала его нарезать.
Я омочил рот медом, потом улегся и стал наблюдать за происходящим. В конце концов, нечасто же выпадает возможность посетить настоящую римскую оргию!
Происходящее, однако, не оправдывало моих ожиданий. Если это низшая точка легендарного упадка Рима, то двадцатый век даст ему сто очков вперед. Собравшихся интересовало, кажется, только поглощение разнообразных яств да пересуды. (Квартилла проводила время в компании самых завзятых обжор за отвратительным состязанием по обмыванию косточек, раскатыванию губок и облизыванию пальцев). Короче, в клубе «Ротари» я видел более безумные трапезы. Напряжение возросло до предела, когда разгорелась ссора между супругами. Она кинула в него тарелкой, он наклонился, и тарелка чуть не попала в Тримальхиона.
— Ты, сучка!
— Подонок!
Тут вмешался Тримальхион.
— Юлий и Мелисса, как мне жаль! Это была оригинальная коринфская тарелка!
— Прощу прощения, Тримальхион. Но ему поделом. Я застала его в уборной с этой блядью Унотэей!
Певцы пели ("Это песенка Асафетиды, дружище", — сообщила мне Квартилла), плясуны плясали, а фокусники фокусничали. После блюда, являвшего собой зажаренного целиком кабана, фаршированного живыми дроздами, на сцену вылезли двое растрепанных крикливых шутов.
— Меня зовут Хайга, а моего приятеля зовут Хатта.
— Он лживый фракиец!
— Ну почему ты так несправедлив, Хатта?
— Ты сказал, меня зовут Хатта.
— А тебя разве не так зовут?
— Ну конечно, так!
— Тогда в чем дело?
— Мое имя это совсем не то, как меня зовут.
— Ах, вот оно что. И как же тебя зовут?
— Буян!
Публика рукоплескала.
— Парадокс, достойный Зенона! — польстил Тримальхион, бросая актерам несколько монет. На протяжении всего вечера я выдерживал поистине неослабевающий шквал свирепых взглядов и рыканья Эрмероса, которого явно не устраивала моя близость к Квартилле. Любое ее движение в мою сторону буквально доводило его до безумия. Несколько раз я уже был готов отразить атаку, которую он, к счастью, так не разу и не довел до конца, удерживаемый, вероятно, соседями по столу.
Алкогольно-пищевой вихрь не утихал всю ночь. Каждое блюдо, о котором с вульгарным упоением возвещал Тримальхион, казалось еще изысканнее предыдущего. Я пил мед чашку за чашкой, пока зрение и слух не начали сдавать, как и функции нервной системы, из-за которой я потерял — потеряю — работу две тысячи лет спустя.
Я почему-то решил, что было бы здорово преклонить голову на колени Квартиллы и заснуть — и не важно, как на это посмотрит Эрмерос. Но эта идиотская шляпа. Я снял ее и надел на голову Соне, чтоб не потерялась. Болтовня превратилась в бессмысленное бурчание, погрузившее меня в туманную дрему…
Я очнулся от вопля Сони. На столе стояло последнее подношение кухни Тримальхиона — маленькие грызуны в засахаренной глазури — они были раз в десять меньше моей Сони, являясь точной ее копией во всем остальном.
Соня забормотала на латыни. Я снял с нее шляпу и надел на себя. Теперь я понимал и ее английский, и латынь всех остальных.
— Какой сейчас месяц? Какой сейчас месяц? — вопрошала Соня.
— Как какой, сейчас месяц квинтилий, — неуверенно ответила Квартилла на мой вопрос.
Я передал Соне.
— Но ведь он не заканчивается на «О», — запричитала она. — Ах, как же они могли так жестоко обойтись с моими кузенами, даже не дождавшись октября!
— Октябрь тоже не заканчивается на «О».
— Он хотя бы с него начинается!
Когда мы с Соней заговорили, все в комнате притихли. Некоторые показывали мне рожки, от сглаза. Тишину нарушил нетвердо стоявший на ногах Эрмерос.
— Это колдун, злой колдун! Иначе как такой ханурик мог очаровать жрицу? Его нужно убить, чтоб освободить ее! — Эрмерос достал меч и грозно двинулся в мою сторону.
Я полез за пакетиком волшебного конфетти, достал его, умудрившись высыпать чуть- чуть на Квартиллу — через дырочку, которую прогрызла Соня. Потом поднес ко рту рог.
— Он собрался призвать на помощь духов! — завопил Эрмерос, и неуклюже навалился
на наше ложе. Хорошенько дунув в праздничный рог, я увидел, что один кружочек конфетти упал с плеча Квартиллы на Эрмероса.
Я полез за пакетиком волшебного конфетти, достал его, умудрившись высыпать чуть- чуть на Квартиллу — через дырочку, которую прогрызла Соня. Потом поднес ко рту рог.
— Он собрался призвать на помощь духов! — завопил Эрмерос, и неуклюже навалился
на наше ложе. Хорошенько дунув в праздничный рог, я увидел, что один кружочек конфетти упал с плеча Квартиллы на Эрмероса.
Вот дерьмо-то, подумал я.
После масляных светильников Тримальхиона свет солнца казался таким ослепительным, что в первый момент я ничего не увидел. Я надеялся только, что Эрмерос — если он, в самом деле, отправился с нами — испытывает те же неудобства.
Не почувствовав вонзающегося в мои ослабелые кишки меча, я предположил, что злобный солдафон щурится и трет глаза так же яростно как и я. Когда, наконец, я обрел зрение, откуда-то неподалеку раздался отчетливый звук электрогитары, а по другим привычным звукам я заключил, что мимо нашей компашки двигаются неиссякаемые потоки людей.
Я, наконец, прозрел.
Квартилла кружилась на месте, открыв рот от удивления. Эрмерос неуклюже возил рукой по своей недоверчивой обезьяньей физиономии, клинок его был воткнут в землю. Соня беззаботно почивала у меня на ноге, забыв о печальной участи своих кузенов. Мы оказались в каком-то современном городе, у ворот парка. Толпы людей, в основном молодежи, шли мимо нас и опускались на траву. Кто-то, проходя мимо, швырнул в урну газету, и я подобрал ее. Это была "Сан-Франциско Оракл". Набранный крупными буквами заголовок гласил: Сегодня первый всенародный БИ-ИН!
Это был 1967 год, через десять лет я родился — или рожусь. Лето Любви.
Квартилла прекратила кружиться и с улыбкой уставилась на меня.
— Лаврентиус, это же великолепно! Ты перенес нас в свою подземную обитель!
— Да, почти, плюс минус пара десятилетий и ширина континента.
— Не думала я, что в царстве Плутона так чудесно! Вот расскажу Альбуции о своих похождениях!
Я мгновенно раскаялся, что вытащил бедняжку из ее родного времени и пространства. Что заставило меня надолго оторвать ее от дома, как не жажда приятной компании? И как же ей признаться в том, что я натворил?
— Да, видишь ли, Квартилла — бля-а-а!
Клинок Эрмероса коснулся моего горла. Растерянно сглотнув, я ощутил сталь в нескольких микрометрах от кадыка.
— Ты, демон! — прошипел солдафон. — Мерзкий демон! Немедленно верни нас в Рим, или я проткну тебя насквозь!
— Послушай меня, Эрмерос, это не так просто, как тебе кажется…
Он надавил.
— Никаких оправданий! Быстро!
— Не могу!
У Эрмероса на спине, похоже, таились такие же кнопочки, как у Энн Мари. Недовольство на его лице мгновенно сменилась бешеной яростью.
— Тогда порази меня проклятье, а тебя — смерть!
Я закрыл глаза и попытался прочесть молитву.
— Эй, приятель, кончай дурака валять!
— Во-во, братец. Остынь.
Я открыл глаза. Эрмероса скрутили двое неизвестных. Волосы у обоих доходили примерно до пупка, а на лицах были нарисованы цветы и «пацифики». На одном был цилиндр, а другой щеголял в бандане, с которого свисали тряпочные заячьи уши. На том, который в цилиндре, была мятая рубашка и хлопчатобумажные клеши, а на втором — надетый прямо на волосатую грудь меховой жилет и узкие бархатные брюки.
— Этим ножичком ты мог кого-нибудь серьезно поранить, — изрек Цилиндр.
— Ты что, не знаешь, что сегодня надо на солнышке кайфовать?
Вид хиппи, похоже, поверг Эрмероса в состояние ступора. Обретя, наконец, дар речи, он сказал:
— Я видел нагих и вымазанных синим жрецов, видел кишащих вшами сирийских отшельников, разлагающихся под палящим солнцем. Но я бы маму родную в рабство продал, если когда-нибудь видел таких выблядков как эти двое, призванные тобой, чародей. — Собравшись с духом, Эрмерос приготовился к атаке. — Хоть они и разорвут меня на кусочки, но я так просто я не дамся!
Цилиндр обернулся ко мне.
— Что он говорит, приятель?
— Он очень рад вас видеть, но по-прежнему намерен меня прикончить.
Заячьи Уши цокнул языком.
— Как-то это совсем не клево.
— Голяк.
— Напряжный город.
— Вот так измена.
Заячьи Уши засунул в рот два пальца и громко свистнул. Из толпы выскочили двое громадных Ангелов Ада, бородатых и затянутых в кожу. Они схватили Эрмероса за руки, прежде чем тот успел дать отпор. Я облегченно вздохнул. Потом быстро сообразил, что надо сказать:
— Он немного перебрал. Вы подержите его чуток, а, ребят, пока его не отпустит? И вот еще что, не уводите его из парка, ладно? — Мне меньше всего хотелось уничтожать Сан-Франциско в такой счастливый судьбоносный день.
— Ладно, чувак, — пробурчал один из Ангелов. — Нас тут поэтому и держат.
И они повели сопротивляющегося Эрмероса прочь.
Я понимал, что это лишь временное облегчение. От привязанного ко мне силой конфетти Эрмероса не отделаться. И все же приятно было избавиться от него, хотя бы ненадолго.
Бледная от испуга Квартилла оцепенело смотрела на происходящее.
— У тебя здесь могущественные слуги, Лаврентиус. Я поражена, что мне удалось вызвать такого всесильного демона, как ты.
— Ты выглядишь подлинным украшением этого сборища, — сказал я.
Жрица Приапа залилась краской.
— Никто мне еще так не льстил. От мужчин я слышу в основном "то-сё-туда-сюда-спасибо-богиня".
— Ну, от меня ты такого точно не услышишь, — заметил я. А про себя добавил: "Главным образом, потому что между нами ничего не было".
Кто-то робко кашлянул. Я повернулся к хиппи, они смущенно улыбались.
— Ну что, чувачки, будете с нами оттягиваться? — спросил Цилиндр.
— А как же?
— Отлично! — воскликнул Заячьи Уши. — А видок у вас, кстати, подходящий!
Я осознал вдруг, на кого похож. Босой, в завядшем венке, заросший щетиной, заблеванный, в сопровождении девицы, обернутой в простыню. Однако я почему-то вписывался.
— Мы, кажется, еще не познакомились, — сказал Цилиндр. — Меня зовут Флетчер Платт, а это мой друг Лионель Стокли Дэвид ван Кэмп, счастливый обладатель наследства овощных консервов, известный также под именем ЛСД. — Флетчер снял цилиндр и поклонился Квартилле, а ЛСД поцеловал ей ручку.
— Я Лорен, а это, гм, Квартилла.
— Клево. А как насчет крысы?
Я совсем забыл про Соню.
— Она, в смысле, оно — это копибара. Самый крупный грызун. Происходит из Южной Америки.
Хипы с сомнением посмотрели на сопящую Соню.
— Так ее может надо это, типа на привязи держать, чувак? — спросил ЛСД.
— Нет, он — оно совсем ручное.
— Ништяк. Слушайте, так чего ж мы ждем? Давайте чего-нибудь учиним!
И мы учинили.
Пробираясь по быстро заполняющемуся народом парку, с привалившейся ко мне Соней я почувствовал некое подобие свободы. По сравнению с квартирными тусовками, неизменно вызывающими клаустрофобию, этот крупномасштабный би-ин на свежем воздухе, под солнцем и небесами, казался раем.
— Мы взяли хот-догов на лотке (Квартилла нерешительно попробовала хот-дог, потом съела его со смаком, а Соня сожрала мой почти целиком, не просыпаясь) и двинулись к Холму Хиппи, откуда можно было увидеть все, что происходило внизу. По дороге я все ждал, не появится ли Бахус. Он ведь непременно должен появиться на такой мощной тусовке. Вот бы его встретить, тогда он, возможно, освободил бы меня от своих чар. Но там был кто угодно, кроме него. По моим подсчетам, там было несколько тысяч человек, однако я не заметил, чтоб у кого-нибудь лилось вино из ладони.
Добравшись до вершины холма, мы плюхнулись на траву. Внизу грохотала группа.
— Это кто? — спросил я.
— Чувак, ты, вообще, откуда взялся? — Ты что, не узнаешь "Куиксильвер Мессенджер Сервис"?
Я покачал головой, потрясенный.
— Ну и история. Это как на Вудстоке.
— История? Вудстэк? Ну и накрыло тебя, чувак!
Квартилла, была, похоже, очарована музыкой, и я объяснил ей, кто играет. Хотя по латыни это вышло забавно.
— Вестники Меркурия? Какая честь! — Она начала раскачиваться в такт музыке.
Я снова лег на траву. Одному богу известно, где я в итоге окажусь. Хоть бы на минуту расслабиться. Как будто поняв, о чем я думаю, явился ЛСД. Он размахивал косяком.
— Хочешь затянуться, приятель?
— Мега-расколбас, чувак?
— Чего?
— А, ну ладно давай.
Довольно скоро, после того, как по кругу прошел третий косяк, день стал прозрачен, а все мои заботы исчезли.
Квартилла хихикала.
— Я чувствую себя дельфийским оракулом.
— Эй, чувак, — воскликнул ЛСД, — я врубился! Эта ганджа возвращает мою школьную латынь!
— Даже Гусеница, уж на что грубиянка, а дает мне иногда пососать свою трубку.
Спавшая у меня на бедре Соня проснулась и привстала на локотках. Флетчер и ЛСД ошалели после первого же ее слова. Глаза у них были величиной с блюдце на Безумной Вечеринке.