Человек поправил антенну и повертел колесико настройки. Радио он ненавидел, но еще хуже он переносил тишину. Добившись чистого приема, он увеличил громкость и поставил кастрюлю в раковину. Пельмени он ненавидел посильней радио, однако считал, что стряпня для мужика – занятие постыдное.
С тех пор, как он расстался с женой, человек только и делал, что терпел. Со временем он даже научился получать от своих страданий какое-то удовольствие. Хотя, не сказать, чтоб это удовольствие было большим.
– Только что нам стало известно об очередном дерзком преступлении в столице, – гордо объявил ведущий. – Мы передаем эту новость первыми.
Человек закрыл кран, переставил воду на плиту и включил газ.
– Час назад в своей квартире был убит известный писатель, автор многих бестселлеров, Иван Валуев. Детали пока держатся в секрете, но наши источники в прокуратуре сообщают, что Валуеву нанесли ножевое ранение, а затем выбросили из окна. Подробности слушайте в ближайшем выпуске новостей, который выйдет в эфир через двадцать минут.
Конфорка шипела, наполняя кухню удушьем, но человек этого не замечал. Он все так же стоял, отрешенно глядя на кастрюлю.
* * *Константин прошел через турникет и машинально – так, как это делало большинство пассажиров – посмотрел на обратную сторону карточки. Осталась одна поездка. При том, что нормальные люди ездят в метро два раза в день, – туда и обратно – у него часто выходило нечетное количество, и одна поездка получалась лишняя. Костя любил поразмышлять о метафизическом смысле этого явления, но сейчас было недосуг, поэтому он просто пожал плечами и сунул билет в нагрудный карман.
На ступенях сидел одноногий старик с баяном, точнее – рядом с баяном, поскольку инструмент стоял у стены, возле облупленного костыля. Инвалид же, развернув газетку, деловито кушал крутое яйцо. Почувствовав обычную неловкость, Константин поспешил мимо. Вообще-то он подавал, и не по двадцать копеек, как некоторые, но в данный момент позволить себе этого не мог. Настя с самого утра закатила скандал, дошло даже до ультиматума – мол, или заработки, или развод. Костя в ответ как-то отбрехивался, дерзил, впрочем, разговор он помнил довольно смутно, главное, что протаскался до обеда, а денег так и не достал. Более того, воспоминания о поисках пресловутых денег тоже куда-то ускользали, перемешивались и норовили притвориться сном.
Зато сон, который так упорно навязывало подсознание, был действительно хорош. Косте снилась богато обставленная квартира и ее хозяин – добрый интеллигент. Хозяин пригласил его в кабинет, где они долго и приятно беседовали, а в конце он подарил Константину несколько сот рублей. Он дал бы еще, но больше у него не было. Костя поблагодарил и почему-то запихнул деньги в правый ботинок.
Подумав об этом, он ощутил легкое неудобство – именно в области стопы. Недоумевая, Константин облокотился о перильце, затем поджал правую ногу и пощупал обувь. Под пальцами хрустнули свернутые купюры.
Инвалид шумно проглотил сухой желток, отряхнул ладони и взялся за баян.
– Москва-а золотогла-авая!.. – затянул он, тоскливо кося глазом на четыре сотни.
Не соображая, что делает, Константин зажал в кулаке деньги и двинулся к старику.
– Убери, убери, сынок. С ума не сходи, – сказал инвалид, чудесным образом укладывая слова в ритм песни. – Думаешь, дед не видит, у кого шальные, а у кого трудовые?.. Арома-ат пи-ирожко-ов… Дед все понимает. Рупь-два милуешь, и спасибо. А нет – я не в обиде. Я ж понимаю…
Совсем смутившись, Костя быстро закивал и полез по карманам. Разыскав стопку каких-то монет, он бережно положил их в брезентовый чехол и, пробормотав что-то благодарственное, вприпрыжку сбежал к тормозящему поезду.
Деньги не исчезали и не жгли ладонь, они просто были, невесть откуда взявшиеся четыреста рублей. Четыре новеньких, незатертых сотенных – от щедрого человека из волшебного сна.
На Костю стали обращать внимание, и он, спрятав банкноты, ушел в другой конец вагона. Потеснив пацана в бейсболке, одетой задом наперед, он сел и прикрыл глаза. В голове все звучали «конфетки-бараночки» и душевный голос одноногого баяниста: «…у кого шальные, а у кого трудовые…». Константину было крайне важно разобраться, какие же у него. Шальных, то бишь сомнительного происхождения денег он иметь не мог – даже теоретически. Значит, честные, значит, заработал. Вот, Настя обрадуется! Где заработал-то?.. Настя будет довольна…
Он незаметно задремал, а когда, вздрогнув, открыл глаза, в окне мелькали незнакомые колонны.
– Какая сейчас? – Испуганно спросил он у женщины, сменившей подростка.
– «Сухаревская».
Константин обескураженно тряхнул головой и встал у дверей. Вестибюль унесся влево, и за пыльным стеклом заплясали бесконечные кабели. Через долгие две минуты из темноты вынырнула следующая станция. Константин прикинул, сколько придется ехать назад, и закручинился – приближался час «пик» с давкой, взаимными укорами и вечной московской бестолковщиной.
Едва створки раздвинулись, он бросился из вагона – напротив, быстро наполняясь пассажирами, стоял встречный состав. До середины платформы Костя добрался относительно легко, но в центре его остановили, затолкали и потащили в сторону. Он злился и проклинал, но бороться с толпой было бесполезно – его несло вдоль поезда, в котором уже прозвучало бесповоротное «двери закрываются».
Люди, вы стадо, с глухим раздражением подумал он. Вас бы на подводную лодку во время пожара.
Идея Косте настолько понравилась, что он на мгновение перестал сопротивляться и побрел вместе со всеми к эскалатору. Попадая в метро, он начинал искренне ненавидеть человечество, однако к столь радикальной идее пришел впервые. Да, на подлодку. И обязательно с пожаром – чтоб в суматохе друг друга передавили. Чтоб на дно – всем стадом.
Константин поразился, как это легко – желать чужой смерти. Он давно знал, что не любить для человека так же естественно, как и любить, но, воспитанный в духе гуманизма, старался держать подобные знания где-то глубоко, на нижних полках. Теперь же, взбесившись от коллективной тупости пассажиропотока, он дал волю самым черным фантазиям, вновь и вновь представляя себе людей, скачущих по тесным каютам. Войдя в азарт, он даже не заметил, как легко и правдоподобно его воображение рисует внутренности подводной лодки. Словно когда-то, давным-давно, а может, и в другой жизни, эти внутренности были для него домом.
Перебегая взглядом от одного пассажира к другому, Костя мысленно ставил их в различные затруднительные положения и так же мысленно улыбался… Пока не заметил в толпе новое лицо.
Это был он, его командир. Его родной сотник – человек, вытащивший Костю из дерьма, подаривший ему первый автомат и цель в жизни. Научивший презирать смерть. Убитый в уличном бою.
Если б Костя не видел этого сам, он бы, наверно, не поверил. За сотником ходила слава бессмертного, заговоренного против пули и ножа, и даже против насморка. Странно, но командир и впрямь никогда не болел. А три месяца назад… Или два?.. Проклятая память!..
Они сидели в БТРе, и их можно было достать только гранатой. Сотник вылез из люка. Его предупреждали насчет снайперов, но он их никогда не боялся. Высунулся почти по пояс и раздавал приказы – за броней шли два отделения. Ему было важно, чтобы сотня все сделала правильно и не подвела соседей. У него было развито чувство долга. И еще – нюх. Но иногда нюх отказывал… Костя не сразу сообразил, что вспышка за смотровым окном – это взрыв. Он принял ее за что-то другое, хотя ничего другого на Кузнецком быть не могло. Просто разум не мог смириться… Он еще спросил у сотника, откуда фейерверк, и, когда тот не ответил, потрепал его за брючину. А сотник сполз в кабину. Он был мертв – уже секунд десять, но почему-то продолжал стоять. И у него не было лица. Совсем не было.
– Петр! – Позвал Костя.
На него посмотрело сразу несколько человек, но сотника среди них не оказалось.
Померещилось?
– Петр!! – Крикнул он.
Люди шарахнулись в стороны, кто-то принялся язвительно шутить, но Косте было не до условностей. Он отчаянно рвался туда, где только что стоял сотник, или кто-то, чертовски на него похожий. В этом вряд ли был какой-то смысл, ведь он сам все видел – тогда, на Кузнецком, но надежда на чудо, скверная черта русского характера, заставляла его пробиваться сквозь потную гущу дальше, к переходу на кольцевую. Чем энергичней он работал локтями, тем скорей ему уступали дорогу, а всякие красноречивые покашливания его не волновали. Он был один – в целом мире, и он готов был с этим миром сразиться, лишь бы догнать своего сотника.
– Петр!! Ты где?! – Исступленно заорал Костя.
Теперь обернулись все, и он, пользуясь возникшим оцепенением, бешено завертел головой. Взгляд на миг выхватил из толпы знакомый профиль: покатый лоб, убегающие на затылок волосы, нос картошкой, круглый старушечий подбородок – все рубленое, контрастное, как на черно-белом снимке. Нет, это не Петр. Конечно, не он, это чья-то чужая морда, но почему она его так зацепила?
Константин моргнул, и морда исчезла, а через один удар сердца он уже не мог с уверенностью сказать, действительно ли там кто-то был, или это ему пригрезилось. Стадо пришло в движение, и Костя понял, что никого не найдет.
Матеря себя за то, что отвлекся, он отступил к колонне. Если б он смог встретиться с сотником… Но как? В мире с действующим метро многое было по-другому. Многое находилось не на своем месте – члены Чрезвычайного Правительства работали черт знает кем, а от Народного Ополчения осталась лишь одноименная улица на «Октябрьском поле». Две трети черного списка он совершенно спокойно разыскал через справочное бюро на Киевском вокзале, но адрес Петра не спросил – он помнил его сам. И, конечно, ни разу к нему не ходил. К кому идти, если Петра убили?
А если нет?
Костя решительно вышел из-за колонны и влился в реку, текущую к эскалатору. Час «пик» – не лучшее время для поездок, особенно с двумя пересадками. До «Арбатской» он доедет и на тачке. В кармане похрустывали плотно сложенные четыре сотни, деньги, происхождение которых его так тревожило – совсем недавно. Давно. Это было давно. И, главное, не с ним. Тот малохольный географ удавится, но на тачку не разорится, а он, Костя Роговцев, может себе позволить. Тем более, за счет беллетриста Валуева, царство ему небесное.
Машин в городе было пруд пруди, и на такси получилось еще дольше, зато с комфортом. Показывая, где свернуть, Костя на всякий случай пояснил:
– У магазина «Мелодия».
И по привычке добавил:
– Который взорвали прошлой зимой.
– Чего взорвали? – Оторопел водитель.
– «Мелодию», – буднично ответил Константин. – Или у вас не взрывали? Значит, это только у нас.
Таксист поцокал языком, но промолчал. Он на своем веку слышал и не такое.
Костя велел остановиться у красной кирпичной школы с чудным номером «1234» и, заплатив сверх оговоренной суммы, зашел в подъезд старого пятиэтажного дома.
Сердце забилось сильней и чаще. Шансов было не много, но если он все же не обознался, если Петр жив… Что из этого следует, Костя так и не решил, – он уже стоял у двери и давил на звонок. Лишь успел довести сладкую мысль до конца: если сотник жив – это здорово.
– Вы к кому? – Осведомились из-за цепочки.
Ну да, правильно. Петр обитал в коммуналке. Это в отдельных квартирах спрашивают «кто там?», а в коммунальных – «к кому?». Большая разница.
Константин рассмотрел жестяную табличку над звонком – в списке значилось шесть фамилий, но Еремина среди них не было.
– Я к Петру, – сказал он.
– Нет у нас никаких петров, – недружелюбно отозвался некто, скрывавшийся за дверью.
– Откройте, пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.
– Нет у нас петров, и говорить не о чем, – отрезал жилец.
В узкую щель был виден только кусок коридора и волосатое предплечье с бледной татуировкой «Сахалин 1957-61». Не позволяя захлопнуть дверь, Костя выставил вперед ногу.
– Мне бы на два слова…
– Толик, что там? – Раздался женский голос.
– Петю какого-то… С утра по телефону голову морочили, а теперь вон приперлись. Здрасьте.
– Небось опять к Петуховым.
– Да уж не ко мне, – поддержал Толик с Сахалина. – С этими Петуховыми никакого покоя. Базар, а не квартира.
– То у них племянники, то студенты психованные, то этот… полтора месяца околачивался.
– Норкин, – с фальшивым почтением подсказал Толик-Сахалин. – Ты с ним на «вы» и за ручку! Два образования высших, не смотри, что из себя мухомор.
Соседка неохотно гыгыкнула и, судя по звуку, удалилась. Костя постоял еще несколько секунд, пока до него, наконец, не дошло.
– Норкин? Может, Нуркин? – Спросил он, потешаясь над собственной наивностью. Надеяться на случайную встречу в десятимиллионном городе – это…
– Во-во, Нуркин, – чему-то обрадовался Толик. – Ты тоже к Петуховым? Не пущу. Нет их. Вот на лестнице и дожидайся
– Хорошо, – легко согласился Константин.
Он взялся за дверь и изо всех сил дернул ее на себя. Цепочка от подвесного унитаза лопнула, и Костя, ткнув негостеприимного соседа в солнечное сплетение, переступил через порог.
– Ты что это?.. – Растерянно молвил Толик-Сахалин. – Ты драться, да? Ну я тебе щас…
Крепкий мужик в тренировочных штанах и майке на бретельках сжал кулачище и разудало, с каким-то бесшабашным «ы-ы-ых», размахнулся. Костя одобрительно кивнул, но за мгновение до прилета кулака нырнул в сторону. Одной рукой он перехватил запястье, а другой легонько, без особых затрат, ударил по Толиному локтю. Сахалинец послушно упал на колени.
– Кто еще дома?
– Мы только, – простонал он. – На работе твои Петуховы. Руку отдай, сломаешь!
– Как бабу зовут? – Спросил Костя, помогая ему подняться.
– Лиза.
– Елизавета! – Громко сказал он. – Можно вас на минуточку?
Из боковой комнаты выглянула пожилая женщина с какой-то кастрюлей.
– Ты на кой его впустил?
– На кой, на кой… – проворчал Толик. – Человек больно хороший.
– Задаю один вопрос и ухожу, – мирно объявил Константин. – Если я правильно понял, Нуркин здесь не прописан.
– Нет, не прописан, – единодушно заверили жильцы.
– Но появляется.
– Ха, появляется! – Возмутилась Елизавета. – Почти два месяца тут обретался.
– А сейчас?
– Съехал недавно. А чего ты здесь командуешь?
– Молчи, Лизка! – Одернул ее Толик. – Чего еще хотел?
– Как его найти?
– Норкина? Это Петуховых друг, их и пытай.
– Когда они придут?
– Слушай, неуемный, ты один вопрос обещал, а задал сто, – проговорила женщина.
– Так вы же на него не ответили, – сказал Костя и, подойдя к телефону, обрезал провод. Потом повернулся к Елизавете и ненавязчиво продемонстрировал нож. Лезвие длиной с телефонную трубку было сплошь усеяно чешуйками засохшей крови.
– Гра-абят… – прошептала женщина.
Кастрюля грохнулась на пол, и в коридоре пронзительно завоняло кислыми щами.
Глава 7
Мобильного телефона Петр никогда не имел, поэтому долго искал, куда нужно тыкать. Прежде, чем он ответил, трубка чирикнула раз семь или восемь.
– Да? Слушаю.
– Слушаешь? Это хорошо.
Голос был незнакомым, но сам процесс общения по телефону доставлял Петру огромное удовольствие. Он что-то напоминал.
– Слушай внимательно, урод безбашенный. Человечек, которого ты вчера…
– Простите, а с кем я говорю?
– «Простите» будет потом, когда мы до тебя доберемся. Ты ведь вчера не лоха какого-то задел. Ты нашего человечка опустил. Нашего, понимаешь?
– Не понимаю, – признался Петр. – Куда его дальше опускать, если он и так уже не человек, а человечек?
– Борзый бычок, – с необыкновенной благостью заметил абонент. – Ты чей, Робин Гуд? Ты каковских будешь, а?
Петр оторвал трубку от уха и задумался. «Каковских». Что за вопрос? Он сам по себе, он… он…
Его вдруг охватило отчаяние – всепоглощающее, такое, от которого холодеют пальцы и кружится голова. Кто он?
– Куда пропал? – Крикнули в динамике. – Эй, бычок, не прячься! Ты где?
– Я? – Дико озираясь, спросил Петр. – Я здесь. На чердаке.
– На каком чердаке, мудило?
– Не знаю, – сказал он и отключил трубку.
Вокруг стояла жаркая духота, насыщенная запахом гнили и чего-то еще – резкого, отвратительного, забившего ноздри. Луч света, протиснувшийся сквозь дыру в кровле, золотил витающую в воздухе пыль и согревал коленку. Дождя на улице не было, но черные стропила сочились влагой. Тут и там возвышались серые сталагмиты птичьего дерьма, самый ближний упирался Петру в ботинок.
Он брезгливо отдернул ногу и вскочил, но, треснувшись макушкой о деревянную балку, присел обратно.
Вопросов было много. Первый – «кто я?», второй – «где я», третий…
Петр поразился тому, как быстро возник этот список. Словно он только и делал, что выяснял, – каждое утро. Правило, выработанное за время отлежки… где?.. ладно, это потом. Правило диктовало: проснувшись, не открывай глаза. Пусть к тебе обратятся, назовут по имени. С этого начнется день.
«Бычок», «безбашенный» и еще как-то. Нет, такие имена его не устраивали.
Петр вздохнул и осмотрелся. Крыша двускатная, значит, не многоэтажка. Десяток разбитых бутылок и море бумаги, в основном – темные покоробившиеся газеты. В них можно почерпнуть хоть какие-то сведения, но Петр предвидел, что статьи о человеке на чердаке там не будет. Никто не подскажет, никто не объяснит.
Он пошевелился, и под рукой что-то громко зашуршало. Это был желтый полиэтиленовый пакет с грустным верблюдом и маленькими, чуть повыше верблюда, пирамидами. В пакете лежала толстая записная книжка, пачка сигарет, банка пива и круглый сверток с надписью «BIG MACK». Большой мак оказался мятым, сырым бутербродом. Петр не выдержал и куснул. Котлета была жесткой, а булка, наоборот, тягучей, как резина, но голод заставлял его кусать снова и снова, пока бутерброд не кончился. Опорожнив банку с пивом, Петр отбросил ее назад и, похлопав себя по карманам, разыскал зажигалку.