А в конце концов задушил и положил в морозильник, к двум другим.
Люси подошла к окошку. Снаружи было так тихо, что казалось: слышно, как шуршат, падая на землю, снежные хлопья. Эти горы вокруг — стискивающие тебя, угрожающие… Ей было легко представить себе силуэт Агонла вон на той длинной аллее, ведущей в чащу леса, было легко представить, как серийный убийца делает свое черное дело. Тут никого рядом, никто не услышит криков жертвы, никто не увидит, как он перетаскивает очередное тело из фургона в дом.
Стоп. Надо возвращаться к фактам. Скорее всего, преступник нашел способ контролировать погружение в анабиоз, возвращать мертвых в мир живых. Но как ему это удалось? Где он нашел информацию о сернистом водороде, высокотоксичном газе, а главное — о том, как с ним обращаться? Нашел за годы до того, как начались официальные исследования?
Этот бардак в комнате… Тот, кого преследовал потом в лесу Шарко, что-то здесь искал. Что? Какой-то предмет? Она отлично помнила слова профессора Раванеля, специалиста по холодовой кардиоплегии: «…во-первых, у преступника, скорее всего, имелось оборудование, позволяющее отмерять настолько точные дозы — речь о тысячных долях грамма, а во-вторых, все его открытия где-то должны быть документально зафиксированы, то есть должны существовать записи с формулами…»
Записи, документы… Она ведь тоже фиксирует свои открытия, она ведь пользуется хотя бы вот этим блокнотиком. А отсюда… отсюда: куда мог Филипп Агонла прятать свои записи, связанные с результатами экспериментов?
Люси, продолжая анализировать уже известное, стала методично обыскивать комнату. Добившись успеха, убийца изменил тактику. Он продолжал похищать женщин, пробираясь к ним в дом, но перестал привозить их в свой подвал. Он травил их газом прямо в фургоне, используя, возможно, маску и запасной баллон с точно отмеренной дозой сероводорода правильной концентрации, а потом бросал в замерзающее озеро и звонил в скорую. Звонил в назначенное им самим время: спустя две, три минуты, десять или даже пятнадцать после погружения жертвы в ледяную воду.
Но почему он звонил в скорую, а не реанимировал их сам? Не хотел, чтобы пришедшие с того света видели его лицо, потому что тогда пришлось бы убить и их тоже? Или для него было важнее не вернуть новую свою жертву к жизни самому, а знать, что она ожила? Озадачивать медиков, тайно радуясь своей божественной власти?
До чего, до каких пределов дошел бы Агонла, не случись автомобильной катастрофы? И на что он рассчитывал, проводя свои эксперименты? Он хотел продолжать игры с жизнью и смертью, заходя все дальше и дальше? Никто этого никогда уже не узнает.
Люси брала в руки и перекладывала предмет за предметом. Агонла хранил в подвале лыжи, зеркала, щетки для волос, тюбики с губной помадой — мелочи были свалены в картонные коробки, теперь перевернутые. Она обнаружила старую, до половины надорванную фотографию и подошла поближе к лампе — рассмотреть. На снимке оказалась стоящая перед домом красивая брюнетка с длинными волосами и ореховыми глазами. Наверное, мать Агонла. Люси подумала, что, возвращая этих молодых женщин к жизни, преступник, наверное, призывал к себе, воскрешал ту, что произвела его на свет. Хотел доказать, что он, простой больничный служащий, сильнее этих слабаков, профессиональных врачей.
Она снова принялась искать. Агонла не один год ставил опыты над животными и людьми, намечал планы действий, убивал. Его открытия должны были иметь первостепенное значение. Значит, ему следовало найти хорошее место для хранения записей — такое, чтобы не отсырели, и при этом где-то рядом со своей «операционной». Продвинувшись по комнате чуть дальше, Люси наткнулась на стетоскоп, дефибриллятор, два больших газовых баллона. Встряхнула баллоны, заглянула под ванну, за морозильники, снова посмотрела на лампочки. Красную в одной комнате, обычную — в другой. Эта разница в освещении зацепила ее с самого начала. Агонла хотел, чтобы в маленькой комнате было меньше света, больше тени, чтобы углы оставались в темноте. Взгляд Энебель остановился на стене — стены здесь выглядели гладкими, одинаковыми по всей поверхности.
И вдруг она заметила, что при красном свете не видно швов между кирпичами.
Побежала в соседнюю комнату, вывернула там лампочку, вернулась в «ванную», залезла, стараясь сохранять равновесие, на бортик ванны, выкрутила лампочку, вкрутила другую…
При обычном освещении все здесь выглядело совсем по-другому: тени пропали, швы между кирпичами обозначились довольно четко. Люси обошла комнату по периметру, ощупывая стены и внимательно присматриваясь к ним. Остановилась у металлического шкафа, по обеим сторонам которого валялись консервные банки. Сбоку — два кирпича… Ни над ними, ни под ними, ни рядом — никаких швов… Это почти незаметно, и криминалисты, озабоченные поисками следов вокруг трупов, вполне могли пройти мимо.
Она почувствовала, как заколотилось сердце. Встала на колени, осторожно вытащила оба кирпича — за ними оказался тайник! Нащупала пластиковую папку.
В папке лежала тетрадка.
В горле у Люси пересохло. Она поспешила вернуть на места лампочки: красную — в маленькую комнату, обычную — в большую. Заслышав шум за окнами, вздрогнула, подбежала к окошку и увидела светящуюся дугу от выброшенной сигареты с тлеющим кончиком. Попробовала спокойно дышать, чтобы снять стресс. Холодно было так, что даже лицо покусывало, но она держалась. Открыла тетрадку.
Тетрадка напоминала обычную, школьную: синяя обложка с белым прямоугольничком посредине. Внутри, на отдельном листочке, вложенном между страницей и обложкой и форматом поменьше страницы, рисунок, от которого ее сразу затошнило. Там самым что ни на есть примитивным образом было нарисовано нечто вроде дерева с шестью ветвями. Люси вспомнила фотографию в мобильнике Шарко — татуировку на теле похищенного мальчика.
Точно такое же изображение.
На следующих страницах, в том числе и на вложенных, отдельных небольших листочках, были записи от руки, слова, фразы, цифры, подчеркивания, вычеркивания… Нагроможденные одна на другую химические формулы сливались в неразборчивую массу. Потом почерк изменился, и все заметки теперь выглядели тщательно переписанными или сразу же аккуратно внесенными в тетрадку. Проглядывая страницу за страницей, Люси заметила фамилии некоторых из жертв: Пармантье… Леруа… Ламбер… Напротив каждого имени — вес, расчеты, концентрации химических элементов…
Тетрадь заполняли двое: один писал на вложенных листках, другой — прямо на тетрадных страницах.
Снаружи опять донесся шум. Люси подошла посмотреть, и в этот момент из тетрадки что-то выскользнуло.
— Это вы, бригадир Леблан?
Тень наклонилась к окошку:
— Я. — Изо рта говорившего вылетело облачко пара. — Вы так давно уже в подвале… Все ли в порядке?
— Да-да, все в порядке. Сейчас поднимусь.
Она присела, подняла упавшую на пол черно-белую фотографию. Старый, очень старый снимок, обгоревший снизу. На снимке трое — двое мужчин и женщина — за столом в маленькой и, похоже, очень темной комнате. Перед ними — листы бумаги, ручки, они странно, как-то чересчур серьезно смотрят в объектив.
Люси прищурилась, рассматривая человека в центре. Неужели это…
Поднесла фотографию ближе к свету.
Лицо в форме груши, растрепанные волосы, седоватые усики… Никаких сомнений, это Альберт Эйнштейн.
Озадаченная, Люси сунула поврежденный огнем снимок обратно в тетрадку, тетрадку спрятала под курткой, поставила на место кирпичи, убедилась, что все стало так, как было, и поднялась по лестнице, стараясь выглядеть совершенно спокойной. Распрощавшись с охранниками, она села в машину и растворилась в ночи. У Люси было четкое ощущение, что эта таинственная фотография и есть то самое дерево, за которым скрывается лес.
Вперед, в больницу.
26
Люси вздрогнула и проснулась.
Огляделась, чтобы понять, где находится: ага, это больничная палата, а проснулась она оттого, что за спиной у нее стоит Шарко в голубой пижаме. Стоит и поглаживает ее по затылку.
— Сегодня воскресенье, и уже почти одиннадцать утра, — улыбнулся он. — Вот я и подумал, не пора ли принести тебе круассанов.
Люси распрямилась, поморщилась, потому что все тело у нее затекло, да и проспала она всего несколько часов.
— Франк, почему ты на ногах?
Он повернулся, показывая себя с разных сторон:
— Неплохо выгляжу для привидения, да? Доктор, конечно, слегка рассердился, столкнувшись со мной в коридоре, но тем не менее все мне объяснил. А потом я повстречался еще и с жандармом, так что знаю уже и о смерти Агонла, и о трупах в морозильнике. Насколько я понял, все мои бумаги черт знает в каком состоянии, сотовый пропал, любимый костюм больше не надеть и…
Люси изо всех сил прижалась к комиссару, крепко его обняла:
— Мне было так страшно, Франк… Если б ты только знал!
Люси изо всех сил прижалась к комиссару, крепко его обняла:
— Мне было так страшно, Франк… Если б ты только знал!
— Я знаю.
— И мне так грустно оттого, что сдуру тогда с тобой поссорилась… Правда-правда.
— Мне тоже. Такого больше не должно быть.
Шарко закрыл глаза, продолжая гладить Люси по спине. От жутких воспоминаний все волоски у него на коже вставали дыбом. Он до сих пор чувствовал, как сжимает его грудь ледяная вода, как трудно дышать, как тяжелеет тело, как тянет вниз, в глубину… Он ощущал дикое жжение во всех мышцах — как в ту минуту, когда выбирался на берег…
— У меня больше нет служебного оружия — за столько лет в полиции я ни разу не терял пистолета, даже в худших обстоятельствах, а тут… Что бы это значило? Может, и впрямь пора завязывать?
Люси поцеловала Франка. Они ласкали друг друга, обменивались нежными, смешными прозвищами. Комнату заливал свет. Шарко подвел подругу к окну:
— Посмотри.
От пейзажа просто дух захватывало. Солнечные лучи играли на ослепительно-белых вершинах, краски были яркими, сияющими. Внизу медленно двигались машины. Эта жизнь за окном, этот свет… до чего же все вместе хорошо…
— Горы чуть не лишили меня жизни, но все-таки я их люблю.
— А я их ненавижу!
Они переглянулись, чувствуя себя полными дураками, и расхохотались. У Шарко от смеха заболели ребра, но он успешно это скрыл. Он рассказал Люси, что, несмотря на кое-какие противопоказания, намерен к вечеру выписаться: все у него в порядке, ну, покалывает то тут, то там, так это же ерунда.
«Наверное, Франк просто боится меня огорчить и хочет показать, что по-прежнему крепок телом…» — подумала она.
— А знаешь, ты чертовски сексапилен в этой голубой пижаме!
— Тем не менее легко без нее обойдусь!
Люси еще крепче к нему прижалась:
— Я хочу быть с тобой, прямо сегодня вечером, в гостинице. Да-да, я хочу, чтобы ты выписался и чтобы мы сделали наконец нашего ребеночка. И так, можно сказать, потеряли вчера целый вечер!
Шарко попытался улыбнуться. Он сразу же вспомнил о том, что сказал врач, изучая его анализы: «…я не вижу никаких физиологических причин для того, чтобы ваши сперматозоиды были такими вялыми». Может, и так, может, если взять отпуск, отдохнуть, зверюшки станут пошустрей… Уж конечно! Легко ему говорить!
В конце концов комиссар посерьезнел и заглянул Люси в глаза:
— Тот тип, который бросил меня в реку, — он сильно выдохся, когда я за ним гнался. Я не слишком быстро бегаю, но он еще медленнее. Думаю, он не очень молод. Разглядеть лицо не удалось, но куртку его, когда он толкал меня в воду, я разглядел. Без капюшона, толстая, цвета хаки. По описанию — точно такая, какая была на мужчине, похитившем из больницы ребенка.
— Уверен?
— Абсолютно уверен.
Люси будто ударили. Она благодарила небо за то, что не успела побывать в педиатрическом отделении, не встречалась глазами с этим ребенком, потому что теперь представляла себе самое худшее.
Они молчали, в воздухе росло напряжение. Слова Шарко подтверждали то, о чем она все время думала.
— Мне кажется, кто-то идет по тому же следу, что и мы, опережая нас на несколько шагов и убирая с нашего пути все, что могло бы помочь нам продвинуться. Всякий раз он выигрывает время и «зачищает» очередной участок. Мне кажется, у Агонла он искал записи.
Люси достала из внутреннего кармана куртки тетрадь:
— Вот эти записи. В тетрадке полно химических формул, рисунков, схем, описаний опытов с сероводородом… Агонла упоминает тут и жертв — говорит о способах, какими усыплял их… Количества, дозировки…
Шарко взял в руки тетрадку:
— Неужели ты добилась от жандармов разрешения оставить себе оригинал?
— Да они понятия не имеют, что я нашла тетрадку! Она была спрятана в стене подвала, за кирпичами.
Ошеломленный, Шарко смотрел на подругу-коллегу, не веря своим ушам:
— Ты хочешь сказать…
— Ага, именно это и хочу сказать. А еще — что я все там сделала, как было.
— Люси!
Она чуть отодвинулась от Франка, развела руками:
— Ну а как иначе-то? Записки Агонла прямо связаны с нашим делом, а этот чертов жандарм, этот, как его, Шантелу, выпихнул нас из расследования. Если бы тетрадь попала к нему, он в жизни не выдал бы нам ни крохи информации! Ты же помнишь: «Я ведь сказал, мы берем это дело СЕБЕ» — и точка! Чем ворчать, лучше загляни в тетрадку-то.
Шарко вздохнул. Люси Энебель в своем репертуаре, где бы она ни была — хоть и у его больничной койки…
— Нужно найти способ вернуть оригинал на место. Мы не можем оставить тетрадь себе — это важнейшее вещественное доказательство.
Стиснув зубы, Франк все-таки открыл тетрадь и сразу же ткнул пальцем в рисунок на вкладной страничке:
— Опять этот символ — тот же, что вытатуирован на груди ребенка.
— Вот и доказательство, что все между собой связано!
Комиссар разглядывал страницы тетради и вкладные:
— Записи делали два разных человека.
— Знаю. Один — прямо в тетрадке, другой — на отдельных листках.
Шарко добрался до черно-белой фотографии. Вытаращил глаза:
— Это кто? Эйнштейн?
— Собственной персоной.
— Второго мужчину я не знаю, но женщина… Она похожа на Марию Кюри. Это действительно Мария Кюри?
Люси растерла себе плечи, словно желая согреться. Подошла к батарее, встала рядом, спиной к окну.
— Не знаю.
— А я почти уверен, что это она. Невероятный снимок!.. Жалко, что обгорел.
— У меня от него кровь в жилах стынет. Ты только глянь, как они смотрят в объектив! Как будто не хотят сниматься. И потом, где это они, почему в такой темноте? Что им там было надо? О чем они тогда говорили?
Заинтригованный фотографией Шарко продолжал изучать тетрадку. Формулы, рукописные заметки. Взгляд у комиссара был мрачный, по лбу пролегли морщины. Наконец он захлопнул тетрадь и тут обнаружил на задней обложке внизу полустертый штамп. Показал Люси:
— Видела?
Она вернулась к Шарко, становилось все интереснее.
— «Специализированная клиника Мишеля Фонтана, Рюмийи, тысяча девятьсот девяносто девять». Нет, не заметила. Черт! Рюмийи!
— Ну да, возможно, та самая больница, в которой «сотрудничал» Филипп Агонла до перехода в прачечную медцентра «Солнечные склоны».
— Специализированная, то есть психиатрическая… Где, по словам Шантелу, он и лечился. Тысяча девятьсот девяносто девятый год. Как раз то время.
Пока они размышляли над увиденным, им принесли обед. Шарко приподнял крышку и сморщился:
— Сегодня как-никак воскресенье, черт побери! Нельзя же в воскресенье есть такую дрянь!
Люси не стала капризничать, она мигом проглотила то, что претендовало на звание свинины, дополненной картофельным пюре. Шарко для проформы тоже поклевал, и они продолжили обсуждение своих дел. Дожевав зеленое яблоко, которое было выдано в качестве десерта, Люси глянула, что за эсэмэска пришла на ее мобильник:
— Есть о чем поговорить, появилась интересная информация. Надеемся, что Франк в порядке. Позвони, если сможешь, до трех. Это от Никола.
— Ну и как он воспринял? — Франк обвел рукой палату. — Что у нас тут делается, имею в виду.
— Вчера вечером, перед тем как вернуться в подвал, я ему позвонила и все рассказала. Поговорили вполне пристойно, пусть даже он дико за тебя испугался и обозвал нас «психами ненормальными».
— Ну, значит, все как обычно… Ладно, звони ему, только пока не говори ни о тетрадке, ни об Эйнштейне, вообще ни о чем таком.
Люси закрыла дверь и набрала номер начальника. Включила громкую связь и услышала, что Белланже там, у себя, последовал ее примеру.
— Спасибо, что позвонила. Давай-ка первым делом скажи, как там Франк.
— Уже готов выписываться, — подмигнув Шарко, ответила Люси. — Одна проблема: выйти ему отсюда не в чем.
— Вот это да!
— Я включила громкую связь, Франк тебя слышит.
— Привет, Франк! Слушай, я сейчас в конторе вместе с Паскалем. Мы делимся новостями и идем домой, просто уже с ног валимся. Представляете, наш Легавый с пятницы не занимался своей силовой гимнастикой!
— Ох, такого не было с тех пор, как мы вместе работаем…
— Оттого он ужасно нервный, ни дать ни взять вулкан, который вот-вот взорвется. Ну ладно… Мы пообщались с Эриком Дюбленом из Гренобльской региональной службы уголовной полиции и Пьером Шантелу из жандармерии Шамбери. С юридической точки зрения все будет довольно сложно, — похоже, этот Шантелу упертый и ограниченный тип, который намерен ставить нам палки в колеса.
— Кому ты это говоришь! — отозвалась Люси. — Форменный идиот!
— Зато наш следователь Артюр Юар — парень способный. Думаю, он сумеет договориться с другими судейскими и избежать очень уж больших проблем. У нас полно новостей. Вы хорошо меня слышите?
Люси кивнула:
— Отлично. Только начни с новостей о мальчике из больницы, ладно?
— А вот тут ничего. Ни о нем, ни о Валери Дюпре ни-че-го. Как сквозь землю провалились. Но розыск продолжается. — Люси и Шарко сидели рядышком на кровати, Белланже продолжал говорить: — Другие же новости у нас вот какие. Паскаль хорошенько поработал, и теперь мы почти уверены, что расследование Дюпре было связано с самыми загрязненными городами планеты. Химические загрязнения, диоксид кремния, радиоактивность. У нас есть даты всех ее переездов, и мы в целом можем вычертить ее маршрут. Скорее всего, Дюпре интересовало, как состояние окружающей среды влияет на здоровье. В Ла-Оройе, скажем, почти все дети страдают сатурнизмом и у них вообще полно проблем — в частности, плохо работают почки и сердце… Может быть, потому она и выбрала именно этот перуанский город…