– А ну надейся на меня! А ну надейся на меня! – все кричали как один.
Я спросил у их соседа, что это значит.
– Выражение такое, вроде как «назови свою цену, а там поглядим», – ответил тот и отрекомендовался Шеймусом.
Шеймус приехал издалека, с западного побережья Ирландии, привез на продажу пятнадцать волнистых попугайчиков.
– А еще хочу сбыть с рук ее. – Он кивнул на крошечного пони.
Лошадка стояла шагах в двадцати от нас. Рядом толпились подростки: двое мальчишек лет шестнадцати бесцеремонно раздвигали ей губы, а несколько девочек чуть помладше – в топиках и серьгах-кольцах – восхищенно хихикали.
– Хотите купить? – спросил Шеймус.
Она была такой маленькой, что не пугала даже меня. Но я отказался, пояснив, что все равно не умещу кроху на заднем сиденье «Форда-Фокуса».
За несколько лет до описываемых событий друзья моих родителей, Роуз и Энди, приняли скоропалительное решение – бросить педагогическую работу, купить фургон и зажить удивительной кочевой жизнью. Их мечта родилась и почти сразу умерла именно в Стоу: здесь у Роуз и Энди украли обожаемого лабрадора, а сами они провели бессонную ночь: под окнами фургона разразился громкий скандал, который к утру перешел в полномасштабную битву на топорах.
Сам я ничего такого в Стоу не видел. Правда, кое-что произошло и со мной: двое пятнадцатилетних ребят с грубой, обветренной кожей спросили у меня, как я дерусь. Этот вопрос я не задавал себе лет с тринадцати. Пришлось ответить: я, мол, не в форме, поскольку пару лет назад умер мой личный тренер, Большой Ронни. Мальчишки ехидно переглянулись и стали высмеивать мою прическу. Я решил было оскорбиться, однако заметил мужчину с живым цыпленком в кармане и обо всем забыл.
Хотел бы я вот так же спокойно расхаживать повсюду с цыпленком в кармане, но этому не бывать. Мне всегда очень страшно наступить на снующих под ногами цыплят, поэтому я просто не в силах беззаботно сунуть их в карман. Видимо, по той же причине мне никогда не выработать в себе качеств, необходимых для управления лошадью. Конечно, далеко не все коневоды столь бесчувственны, как торговцы на ярмарке в Стоу. Однако есть все же в любителях лошадей определенная черствость. Мне таким не стать. Я сужу по людям, с которыми довелось работать Ди в саффолкском приюте для лошадей «Счастливые копыта». Сотрудники приюта изо дня в день выхаживали лошадей, пострадавших в результате жесточайшего обращения. Тем не менее эти ребята совсем не были склонны к сантиментам, всегда могли трезво оценить поведение любого своего подопечного и заявить: «Вы уж простите, но конь – паскудник».
Лошадиные спасатели вызывают у меня безмерное восхищение. Я тоже хотел бы быть храбрым и самоотверженным, делать благородное дело. Но я не такой и в их компании теряюсь. Подтверждение тому – наш ужин вместе с восемью коллегами жены в 2007 году. Почти весь вечер я прекрасно поддерживал беседу, но вот речь зашла о больных конских пенисах, и земля уплыла у меня из-под ног. Тем не менее я был рад за Ди, которой очень нравилась новая работа, и испытывал благодарность за возможность полюбоваться лошадьми с безопасного расстояния. Я даже сделал подборку «лошадиных» песен. По утрам я вез Ди в приют, и мы слушали «Chestnut Mare» группы «The Byrds», «Plains of Kildare» Пола Брейди и Энди Ирвина или «Put Your Money on a Pony» в исполнении «Forever More». Иногда я останавливал машину и под эту музыку наблюдал за обитателями «Счастливых копыт».
Меня, например, приводил в восторг Барни – низкорослый, невероятно угрюмый пони-толстячок, которого в дни открытых дверей наряжали в фирменную футболку «Счастливых копыт». Как-то, наблюдая за ним, я включил радио и поймал себя на том, что под аккомпанемент «Smoke on the Water» группы «Deep Purple» напеваю собственные слова:
Я, конечно, думал о лошадях много, но Ди – значительно больше. Мы давно, уже несколько месяцев, не катались верхом вместе. Ди здорово управляла лошадьми еще на самых первых наших конных прогулках. С тех пор благодаря урокам верховой езды ее мастерство возросло стократно. Мне за ней было не угнаться.
– Останови машину! – кричала вдруг жена.
Мы как раз проезжали поле, на котором паслись два гнедых мерина. Ди хватала телефон, набирала номер «Счастливых копыт».
– В конце того поля что, крестовник растет? Кошмар какой! Они же отравятся.
Наш дом наводнили седла, сапоги для верховой езды, шлемы и даже какое-то любительское изображение белоснежного скакуна, написанное в семидесятые годы. Я понимал: Ди будет приятно, если я разделю ее увлечение. Когда я медленно – еще медленнее, чем обычно, – вел машину по узким проселочным дорогам Норфолка или Саффолка, она завистливо поглядывала с пассажирского сиденья на всадников за окном.
Как-то Ди принесла домой два огромных тяжелых пакета.
– Держи, – протянула она мне один. – Отнеси, пожалуйста, в гостиную.
Я взял пакет и едва не оборвал себе руки.
– Господи, что там такое? Лошадиные черепа?
– Ага. Дейву нужны.
Другого бы супруга такой ответ жены, наверное, насторожил бы. Но я не удивился, ведь семью Ди я знал уже давно. Отец Ди дарил нам с ней ко дню рождения очень странные изделия, сотворенные неким загадочным существом по имени День Рожденный Змей. Никто не знал, где этот змей обитает и как выглядит. Одно было несомненно: с головой у него сильно не в порядке. На мой последний день рождения он прислал коробку для скрепок, сделанную в семидесятые годы. В ней лежал кусок прозрачного мыла, внутри которого размещалась дюжина крошечных пластмассовых солдатиков. Еще раньше тесть мне подарил: плотную бумажную упаковку от штанов «Маркс энд Спенсер», украшенную зловещим чертежом; раскуроченную пудреницу без пудры, зато с вклеенной миниатюрной лесной просекой; и запертую коробку для сигар – ее содержимое так и осталось тайной, но вряд ли внутри были сигары. Лучший друг моего тестя, художник Дейв, полностью разделял (а может, и вдохновлял) жуткое увлечение Змея. В свой недавний визит к нам Дейв вдруг воспылал нежной любовью к соломенной фигурке, купленной мною в садовом центре Сваффхема. Словом, меня ничуть не удивила новость, что Дейв надумал рисовать мертвые лошадиные головы.
– Они же завоняют, – наморщил я нос.
– Нет-нет. Все предусмотрено. Их прокипятили, простерилизовали. Сотрудница «Мертвого амбара» в этом поклялась.
– «Мертвого амбара»?
– Да, там держат мертвых лошадей. Чтобы забрать эти головы, мне пришлось перелезть через нескольких бездыханных осликов.
Ди – поразительная женщина, слабонервной ее точно не назовешь. Она обожает судебную документалистику, фильмы про суровые больничные будни и литературу о серийных убийцах. Тем не менее ее самообладание меня потрясло. Если бы меня запустили в огромный амбар, забитый мертвыми лошадьми, ослами и пони, я бы не выдержал и при первой же возможности разболтал об этом своему самому близкому человеку – причем в красках и с придыханием. Перед соблазном немедленно позвонить я бы, возможно, устоял, но вот эсэмэс наверняка бы отправил. «Вокруг меня полным-полно лошадиных фрагментов!» или «О боже! Я чуть не споткнулся о полуразложившегося осла!». Но для Ди это была лишь рутинная работа на пути становления закаленной лошадницы. Неужели такое происходит со всеми, кто слишком часто разглядывает больные конские пенисы?
– Если хочешь, отнеси пока черепа в кабину, – сказала жена.
Самолетной кабиной предыдущие хозяева дома называли стеклянную комнату наверху. Название прижилось и у нас. В кабине зимой было очень холодно, а летом – очень жарко, и коты туда не совались. Не стоило, конечно, оставлять там черепа надолго, но припрятать на время – в самый раз. Может, на этих конях уже и не было… конины, как утверждала Ди, но не мясом единым. Прошлой ночью, например, Пабло с Джанетом замечательно повеселились с куриной тушкой, которую я недальновидно оставил на разделочной тумбе. Они устроили ей загробную прогулку: сменяя друг друга в порядке очереди, провели экскурсию по гостиной, обеим ванным и моему кабинету.
В кошачьем расписании убийств на тот момент было затишье. Не меньше месяца прошло с тех пор, как я, выходя из спальни, наступил на голову землеройки, и почти год – с тех пор, как я бегал по кухне с мусорным ведром за перепуганной полузадушенной камышницей. Поэтому я очень удивился, когда унюхал возле лестницы нечто, подозрительно напоминающее «аромат» дохлой мыши.
Запах дохлой мыши я не спутаю ни с чем. Он отличается от душка усопшей землеройки или полевки: он… желтее. То, что воняло сейчас, жутко походило на вонь, которую прошлым летом источала любимая когтеточка Медведя – я слишком поздно обнаружил под ней полуразложившуюся мышь. С другой стороны, было в нынешнем «аромате» и сходство с «благоуханием» обезглавленной крысы (уверен, убили ее не мои коты, хотя голову они сгрызть вполне могли, ведь мозги для них – большое лакомство). Крысу эту я за месяц до истории с когтеточкой нашел на полу в кухне, поспешно замотал в пакет и выкинул в мусорный бак. Стояло жаркое лето. Свою ошибку я осознал уже через несколько часов и рванул на смрад. Мусорник кишмя кишел личинками. Пришлось осуществить сложный шланго-поливочный процесс – очень уж я испугался, что ночью меня навестят местные активисты и прирежут во сне. Вновь проходить через такое я не хотел, и уж, конечно, не горел желанием получить от соседей прозвище «Личинка в голове», а потому поставил себе задачу непременно отыскать источник нынешней вони. Я убрал под лестницей, заглянул под диван и даже под кухонные тумбы, однако ничего не нашел.
Но Вонь не исчезала и с каждым днем становилась все ядовитее. Еще немного, и от отчаяния я схватил бы молоток и продырявил в разведывательных целях стену. Где искать источник?! Вонь следила за моими потугами, поторапливала – словно тысяча злобных карликов шептали мне в спину.
– Ты уверена, что это не лошадиные черепа воняют? – спросил я Ди.
Она была абсолютно убеждена, что не черепа. Ди – выдающийся кладезь информации, человеческий аналог застежки-липучки, цепляющей на себя факты. Причем она хранит в голове не только необходимое, но и целую кучу всякой всячины. Хотите получить сведения о новых методах анализа ДНК? Постичь тайну эффективной эксплуатации рыболовного снаряжения? Вам к моей жене. Поэтому я ни на миг не усомнился в ее ответе: в сфере мертвых лошадей Ди для меня была непревзойденным экспертом.
Теперь я уже чувствовал Вонь даже за стенами дома. Она норовила поехать со мной в машине. Много ли нужно времени, гадал я, чтобы Вонь проникла в мой автомобиль? Потом в пассажиров? А с ними разбрелась бы по округе, начала свирепствовать во всем Норфолке, потом в Британии, в мире… Как ее вообще искоренить? Единственный способ, наверное, – вытеснить при помощи другой, еще более отвратительной вони.
Дейв не спешил забирать лошадиные черепа, а у меня самого не было повода заходить в кабину. Черепа – они черепа и есть, зачем их проведывать? Как-то вечером я ждал в гости друзей и думал, куда их рассадить, поскольку стульев и кресел не хватало. Я вспомнил о кресле-мешке, набитом бобами. Я хранил его в кабине, подальше ото всех: оно имело привычку просыпать бобы, которые Джанет потом на хвосте растаскивал по всему дому. Я пошел за креслом в кабину и по пути задумался – стоит ли извлекать его на свет божий, ведь мои гости, учуяв Вонь, может, даже присесть не захотят? Однако вопрос отпал сам собой: только я открыл дверь кабины, как в нос мне ударило такое, что я не рискнул идти в другой конец комнаты за креслом.
Моя бывшая соседка Мэри говорила про неприятный запах так: «Он на тебя прям накатывает!» Я очень люблю это выражение. Зловоние из кабины не просто накатило, оно стиснуло меня в медвежьих объятиях, точно озабоченный психопат. Прикрыв лицо полотенцем, я с трудом добрел до полиэтиленовых сумок и выволок их на балкон. Затем пулей влетел в ванную и вымыл руки семь раз подряд. Мало того, у меня возникло смутное необъяснимое желание почистить зубы. Не стану самоуверенно заявлять, будто именно так чувствует себя изнасилованный человек, но я до того дня ни разу не ощущал себя поруганным. Меня словно какая-то нежить облапила.
Лошадиные черепа «нарисовали» на полу кабины пятнышко в форме маленького лошадиного черепа. Я старался не думать, что именно оставило после себя такой след. Это вещество протекло сквозь толстый полиэтилен и не уступило моим попыткам отскрести его от паркета. Черепа лежали на балконе, в доме была проведена уборка мощными моющими средствами, но запах все равно держался еще несколько дней. Похвальная стойкость. Я с тревогой ждал, что он вот-вот просочится в дома соседей и нас засыплют жалобами. Этого не произошло – черепа одумались. Теперь я стал поглядывать на них с нежностью и дал им имена: Нед и Эд. Во мне проснулась жалость. Лежат там одни-одинешеньки, никто их не любит. Однако я категорически отверг предложение Ди занести черепа назад в дом, насыпать в них цветочные лепестки и приспособить под затейливые держатели книг.
Пакеты с черепами мы на всякий случай завязали – мало ли что котам в голову взбредет. Однако сквозь прозрачный полиэтилен я отчетливо видел лошадиные морды. Нед был существом добродушным, вполне довольным своей жизнью: главное, чтоб вид на озеро никто не загораживал да утреннее солнышко прогревало кости. А вот Эд… Он надо всем насмехался, и меня это смущало. Поливая растения или подсыпая орешки для залетных птиц, я ощущал на себе его взгляд. «Ну-ну, – казалось, говорил Эд. – И когда же? Ты уже давно увиливаешь, но так ведь не может продолжаться вечно».
И правда: я уже давно не сидел верхом, причем исключительно по своей вине. Один-единственный раз я надумал поехать без страховочной веревки – в ту самую поездку, когда впервые встретил норовистого Бориса, – и то меня спас Лео. Я обещал-обещал – и не делал. Так могло продолжаться долго, но однажды осенью 2007 года, за несколько дней до того, как Дейв забрал Неда с Эдом, я сунул нос на балкон, увидел две несчастные лошадиные морды и принял решение.
– Ладно, – сказал я Неду. – Ты меня убедил.
– Наконец-то ты понял. Я рад, – вклинился Эд. – В смысле: посмотри на нас. Ты правда думаешь, что мы можем тебя обидеть?
– Слушай, – подошел я в тот же вечер к Ди. – Хочешь в выходные покататься верхом?
Мы облюбовали ту же конюшню возле поселка Уилшем, где я недавно хотел опробовать езду без страховки. Маршрут предполагался очень красивый: нас ждали пастбища, вересковые пустоши, симпатичные георгианские особняки и обнесенные стеной сады – любоваться ими с высоты намного приятнее. Конюшню курировала инструктор верховой езды по имени Кэрол – с ней, уверяла Ди, мне будет очень спокойно. Время дня мы тоже выбрали, как в прошлый раз: за полтора часа до наступления сумерек, когда воздух свеж, а поля золотятся в лучах заходящего солнца.
В назначенный день меня скрутило. Живот поднял бунт, накатила тошнота, к тому же всплыла старая проблема с позвоночником – заболела поясница. Однако стоило мне пожаловаться Ди, и в ее глазах мелькнуло разочарование. Да, лимит моей трусости, похоже, был исчерпан. Ко всему прочему, если смалодушничать, то опять пропадут тридцать фунтов предоплаты. Нет уж, подумал я, в этот раз не отступлю. Моя решимость не дрогнула даже тогда, когда ко мне подвели недовольного Бориса – словно мрачный дар, в насмешку посланный темными лошадиными богами. Устоял я и при известии, что сопровождать меня будет не Кэрол, а двое конюхов: хмурая темноволосая девочка лет четырнадцати и долговязый шестнадцатилетний блондин, который непрерывно что-то жевал. Мою жизнь вверили двум карапузам.
Первую поездку верхом без страховочной веревки можно было бы сравнить с первой поездкой на неустойчивом мотоцикле, но такое сравнение не совсем верно. Мотоцикл не любит жевать по дороге листья, он не способен своими выкрутасами свести вас с ума и превратить в малахольный овощ, которого до конца дней будут возить в кресле-каталке. По правде говоря, первые полмили Борис вел себя очень хорошо, но я не сомневался – он чувствует, как мне плохо, и просто выжидает. Я ведь своими глазами видел, как мучился с ним Стив: Борис тогда недовольно бурчал, еле волочил ноги и наотрез не желал идти вместе со всеми.
Я неуверенно глянул на подростков, но те увлеченно обсуждали свою подругу. Ясное дело, Сэди опять специально поставила на «Фейсбуке» расплывчатый статус[5]: написала, мол, ее жутко достал «кое-кто», хотя и так понятно, речь о Марке, – он снова ей изменил с шалавой из магазина «Сомерфилд», даром что у той пирсинг на языке; а сам-то, такой, на прошлой неделе в «Старбаксе» при всех заявил: «Я типа ни за что не займусь таким с девчонкой, у которой проколото что-нибудь, кроме ушей». Эта сенсация была куда интереснее заботы о безопасности двух тридцатилетних всадников-дилетантов. Должен признать, я испытал некоторое разочарование, не дослушав историю до конца, поскольку мы с Борисом отстали от остальных – Борис узрел восхитительную подборку травы, листьев и веток и занялся ею.
– Том, ты там как? – обернулась Ди.
– Э-э… Отлично, – соврал я, безрезультатно теребя повод.
Верховая тропа вывела нас на дорогу, однако Борис идти по ней не пожелал. Он упрямо брел поверху крутой травянистой обочины, отчего меня ощутимо потряхивало. Мое воображение рисовало полет в пропасть, и я потихоньку дергал ногами в надежде вовремя вытащить их из стремени. Если ступня застрянет, Борис протащит меня за собой вверх тормашками, словно убогую пародию на Бедовую Джейн. Можно было озвучить свои переживания подросткам, но я мысленно услышал, как жалко это выйдет: мольба ребенка, взывающего к таким же детям.
Сотни лет назад для мужчин моего возраста и телосложения езда верхом являлась делом обычным. О падении с лошади они вспоминали лишь тогда, когда в них выпускали стрелу или пулю. Разве я в глубине души не мечтал стать таким смельчаком? Разве мне не говорили взять контроль в свои руки? Забавно, но в ту самую минуту, когда я решил проявить характер и овладеть ситуацией, Борис понес. Понятия не имею, какая муха его укусила, – может, сжевал невкусный листик или испугался отстать от мерина Ди, – однако я воспринял случившееся как прямой ответ упрямца на мои мысли.
Когда-нибудь в будущем я, наверное, буду вспоминать, что мчались мы очень долго. Время, без сомнения, добавит и сгустит краски. Возможно, я мысленно дорисую парочку живых изгородей, через которые мы перемахнули; душераздирающее ржание; изумленного фермера, выронившего изо рта соломинку при нашем появлении; и молниеносное видение моего бездыханного тела. На самом же деле скачка продлилась секунд сорок, но Борису их хватило, чтобы взмыть на придорожную насыпь, слететь с нее и стрелой промчать мимо собратьев по конюшне.