В каком-то смысле Матье и Реми радовались, что тамплиер отказался от пребывания в доме. Ни тот, ни другой не забыли, по какой причине Од пришлось покинуть родных. Не будучи столь проницательными, как Жулиана и Матильда, они считали, что время благотворно повлияет на девушку, и она когда-нибудь забудет о своем увлечении, выбрав прекрасную партию, которую сулила ей Бертрада. Если — с Бертрадой или без нее — девушка навестит близких, Оливье останется в своей келье, и Од никогда не узнает, что человек, память о котором поработила ее душу, находится так близко от нее...
Однако, когда напряжение первых дней, последовавших за арестом тамплиеров, немного спало, когда облик убежища стал привычен Оливье, когда он немного приспособился к своему второму «ремеслу», то он стал выбираться в Париж, на стройку у собора Парижской Богоматери или даже к обители, где продолжались работы над куполом церкви. Новый казначей, назначенный королевской властью, по-прежнему оплачивал труд каменщиков. С большим волнением он увидел родные прежде места и особенно большой донжон, находившийся под строжайшей охраной, где, как он знал, томились Великий магистр и Клеман Салернский. Но утешало Оливье то согласие — можно даже сказать, сообщничество, — царившее между Матье де Монтреем и местными каменщиками. Они использовали язык, внешне вполне невинный, но полный тайных смыслов, которые отчасти ему раскрыл Реми. И Оливье убедился в том, что действительно существует глубокая, крепкая связь между строителями и Храмом, который разрушали на его глазах. Все рабочие, насторожившись, готовы были пожертвовать собой в том случае, если худшее случится с теми, кто воплощал для них самую суть Храма, его мыслящий центр: «мэтром Жаком» и его близкими[54]...
Но следов Ронселена де Фоса ему нигде обнаружить не удалось. И вовсе не потому, что его не искали. По указаниям Оливье, Реми написал миниатюрный портрет негодяя, и не только сам рыцарь, но и Матье спрашивал своих многочисленных знакомых о том, не встречали ли они где-нибудь этого человека. Но не нашлось никого, кто видел бы проклятого тамплиера. И с течением времени Оливье стал сомневаться, действительно ли перед ним мелькнул ненавистный враг или это ему просто почудилось, — он мог стать жертвой случайного сходства или даже галлюцинации...
Несмотря на пытки и пылавшие кое-где костры, процесс тамплиеров затягивался. В начале 1308 года Папа запретил инквизиторам участвовать в следствии, после того как Великий магистр опроверг свои признания перед двумя кардиналами. Король собрал Генеральные штаты в Туре и отправился в Пуатье на встречу с Климентом V. В этот момент Жака де Моле и его братьев отправили из тюрьмы в Пуатье... но они не доехали туда. Словно случайно, Великий магистр в Шиноне заболел и вместе с другими был заключен в замок Тур дю Кудре, громадный донжон которого некогда был возведен по приказу Филиппа Августа. Папа отправил посланцев, чтобы допросить их, но на заключенных оказали давление, и Жак де Моле дал новые признания... Тогда Папа распорядился собрать епископальные и провинциальные соборы для суда над тамплиерами по всей стране, пока не будет созван Всеобщий собор для вынесения приговора над Орденом. Все эти папские комиссии работали в течение двух лет, но привели только к тому, что многие узники решили защищать Орден, отказываясь от прежних показаний. Архиепископ Санса Жан де Мариньи, брат Ангеррана, ставший коадъютором[55] королевства, взял на себя смелость послать их на костер, не считаясь с мнением папской комиссии. Одновременно погибли пятьдесят четыре узника...
Папа все же не желал сдаваться. В течение двух лет он пытался избежать худшей участи. Всеобщий собор собрался в Вене, но король в то же самое время созвал Генеральные штаты и не постеснялся откровенно давить на Климента V. 22 марта 1312 года Орден Храма был упразднен, и его имущество было передано госпитальерам... Что касается узников Шинона, то их вернули в Париж.
У тех, кто работал на стройках, эти новости леденили кровь, но одновременно подпитывали и гнев — поначалу глухой, но со временем становящийся все более откровенным. Хозяин дома в Монтрее мрачнел все больше, и вместе с ним мрачнели Реми с Оливье. Тем более что последний, так и не увидевшись с Эрве, не получил от него никаких вестей. В районе Суассона, где Храм был прочно укоренен и обладал многочисленными владениями, массовые аресты ужаснули население — люди научились помалкивать...
Под вечер в дом Матье приходили люди с суровыми лицами и мозолистыми руками. Как только женщины расходились по своим спальням, устраивались постоянные совещания, на которых не задавалось ни одного лишнего вопроса. Если эти совещания затягивались до поздней ночи, когда закрывались парижские ворота, посетители оставались у Матье — ночевали они либо в общей комнате, либо в амбаре, по погоде. Оливье часто присутствовал на таких заседаниях.
Последнее произошло как раз в канун того дня, когда Бертрада решила навестить родню в Монтрее.
***
— Вот почему, — решительно произнесла старая Матильда, — не может быть и речи о возвращении Од домой...
— Потому что здесь живет тамплиер? Но она же ничего не замечала, когда приходила сюда, а она бывала здесь уже не раз!
— Если я правильно поняла вас, — сказала старая дама усталым голосом, — на сей раз ей придется задержаться надолго. Да и не только в этом дело. Я не могу излагать подробности. В этом доме происходит такое, что может привести бог знает к чему, и я искренно уверена, что в ближайшие недели
Од будет в большей безопасности, находясь при вас и при королеве Маргарите...
За дверью послышались мужские голоса, и на пороге появился Матье. Увидев, что мать не одна, он нахмурился, шепнул что-то сопровождавшим его Реми и Оливье, после чего последний сразу направился в мастерскую. Потом он вошел в комнату вместе с сыном.
— Добрый вечер, сестрица! Каким ветром вас принесло?
И по его суровому тону Бертрада сразу поняла, что ветер этот он не считает добрым.
Как и холодный мартовский ветер, которым подуло из открытой двери.
Глава VII Костер
Удивленная столь резким приемом, Бертрада не нашлась, что сказать, и вместо нее ответила Матильда:
— Бертрада хочет, чтобы наша малышка Од вернулась на некоторое время домой. Она боится, что в ближайшие дни при дворе станет опасно...
— Почему? Что случилось? Неужели Од в чем-то провинилась?
— Никоим образом. Уж мы с ней ни в чем не виноваты...
Она секунду помедлила, вглядываясь в замкнутое лицо свояка, в его сумрачный взгляд, затем, наконец, решилась:
— Королева Маргарита завела любовника и ведет себя крайне неосторожно. В тот день, когда об этом узнает Сварливый — и король вместе с ним! — его слепая ярость обрушится на всю прислугу дворца, потому что, к несчастью, свидания происходят именно там...
У Реми вырвалось изумленное «о!», а отец его промолчал, но презрительная складка на губах была достаточно выразительной. Впрочем, затем он все-таки высказался:
— Я всегда был против того, чтобы моя дочь крутилась среди прекрасных придворных дам, и вы это знаете. Однако я не представлял себе, что она окажется замешанной в такой грязной истории! Эта принцесса, должно быть, помешалась, раз подвергает подобному риску своих людей... Но в данный момент Од не может вернуться домой. Даже на несколько дней!
— Я ей говорила, — вмешалась старая дама. — Но нужно было назвать причину. И я рассказала о нашем госте...
— Вы правильно сделали. Бертрада умеет держать язык за зубами.
— Я только что это прекрасно доказала! — с горечью отозвалась Бертрада.
— Вы тоже должны были назвать причину вашего неожиданного приезда. Ваш визит доказывает, насколько вам дорога Од и как вы печетесь об интересах семьи. Но знайте, сестрица, что я отказываюсь принять Од вовсе не из-за Оливье: он верен уставу Храма, который запрещает ему общаться с женщинами, и никогда не появляется в доме, когда здесь находятся женщины. Вы же сами знаете, что Од не заметила его присутствия, когда несколько раз приходила навестить нас... Кстати, вы думаете, она по-прежнему его любит?
На сей раз в разговор вступил Реми:
— Я в этом уверен! Каждый раз, когда я заходил повидаться с ней в Нельский дворец, она меня о нем спрашивала. Она думает, что он где-то прячется. Или даже вернулся в Прованс... Но она его не забыла, нет, нет!
— Согласна! — вздохнула Бертрада. — Ни один юноша, даже самый приятный, не может ей понравиться. Боюсь, как бы она не стала однолюбкой!
— Как ее мать! — подтвердил Матье с заметным удовлетворением. — Жаль только, что такая прекрасная любовь обращена именно на Оливье. Он в высшей степени достоин ее любви, но не может ответить взаимностью. Ладно, хватит болтать! Безумства принцессы сейчас не так уж важны. Важно лишь то, что произойдет завтра... и поэтому я даже доволен тем, что вы зашли к нам!
На сей раз в разговор вступил Реми:
— Я в этом уверен! Каждый раз, когда я заходил повидаться с ней в Нельский дворец, она меня о нем спрашивала. Она думает, что он где-то прячется. Или даже вернулся в Прованс... Но она его не забыла, нет, нет!
— Согласна! — вздохнула Бертрада. — Ни один юноша, даже самый приятный, не может ей понравиться. Боюсь, как бы она не стала однолюбкой!
— Как ее мать! — подтвердил Матье с заметным удовлетворением. — Жаль только, что такая прекрасная любовь обращена именно на Оливье. Он в высшей степени достоин ее любви, но не может ответить взаимностью. Ладно, хватит болтать! Безумства принцессы сейчас не так уж важны. Важно лишь то, что произойдет завтра... и поэтому я даже доволен тем, что вы зашли к нам!
— Что вы имеете в виду?
— Я скажу вам позднее! Где моя жена и служанка?
— На реке, полощут белье, как всегда по четвергам, — проворчала Матильда. — Хотя мне кажется, что они задерживаются...
— Сейчас это очень кстати. Скажите-ка, сестрица, вы ничего не заметили возле собора Парижской Богоматери?
— О, да! Там воздвигают трибуну перед порталом... Странно, что стройка на контрфорсах безлюдна...
— Завтра их привезут для торжественного оглашения приговора. Мэтра Жака и сановников, которых пока держат в обители.
— Господи! Я думала, что о них забыли. Отчего же такое торжество? Похоже, они признали все, что от них требовали, и папская комиссия выпустит их из тюрьмы только для того, чтобы заключить в другую!
— Разумеется, но нужно узнать, в какую именно... и это, знаете ли, интересует меня больше всего.
Связи, издавна существующие между строителями святилищ и Храмом, были слишком хорошо известны, поэтому Бертрада не удивилась подобным рассуждениям. Она знала также, что свояк очень высоко ставит Храм, но решимость, прозвучавшая в его голосе, внезапно напугала ее. Она посмотрела на племянника и увидела ту же решимость на его мрачном лице.
— Что это вы задумали? — спросила она тихим тревожным голосом.
— При всем почтении к вам, сестрица, я ни о чем вам не могу рассказать. Знайте только, что в ближайшем будущем нашему дому может грозить некоторая опасность. А ваше появление напомнило мне о вашем владении в Пассиакуме, и я подумал, что вы могли бы пригласить вашу сестру и мою мать к себе. Од могла бы присоединиться к ним. Таким образом проблема, которая привела вас сюда, разрешится сама собой. Что скажете?
Это был просто блестящий выход из создавшегося положения! Бертрада ощутила неожиданное — и совершенно неуместное! — желание расхохотаться.
— Скажу, что им, возможно, не слишком там понравится! В конце весны, когда цветут деревья, там недурно, но Сена сейчас разливается, и их ноги будут вечно мокрыми! Впрочем, — добавила она, заметив, как свояк вновь нахмурился, — мой дом в их распоряжении! Тем более что я бываю там все реже и реже, хотя Бландина и Обен, которым мой супруг долго давал пристанище, поддерживают дом в хорошем состоянии. Если Реми съездит со мной в Париж, я завтра же отдам ему ключи...
Повинуясь сердечному порыву, Матье схватил руки свояченицы и крепко сжал их:
— Большое спасибо, сестрица! Вы вырвали мне колючку из подошвы...
— На вашем месте, — вмешалась Матильда, — я бы подождала возвращения вашей жены: надо выяснить, что думает она. Насколько я ее знаю, вряд ли она согласится покинуть свой дом.
Как раз в этот момент показались Жулиана и Марго с тачкой мокрого белья, которое они стали развешивать для просушки под навесом, а не на лужайке, как в хорошую погоду. Это была последняя большая стирка в году. Теперь можно будет стирать в баке только нательное белье…
Супруга Матье расцеловала сестру с видимой радостью. Во-первых, потому, что любила ее, во-вторых, потому, что ожидала вестей от дочери, разлуку с которой переживала очень тяжело. Однако, когда муж привел к ним Оливье, иными словами, того человека, который стал главной причиной этой разлуки, она не проявляла к нему никакой неприязни, поскольку твердо знала, что тамплиер никогда не пытался пробудить любовь ее дочери, ведь он об этой любви ни малейшего понятия не имел. Кроме того, Жулиана так редко его видела, что почти забыла о его существовании, — настолько деликатно он себя вел. Но когда она случайно его видела, то ловила себя на том, что понимает свою дочь и сожалеет о принадлежности Оливье к Ордену. Ну почему столь привлекательный мужчина — еще более привлекательный в силу своей недоступности! — должен быть навсегда потерян для женщин? Другие, на ее месте, возможно, предприняли бы попытку соблазнить красавца-тамплиера... И это никоим образом не выглядело бы смешным: несмотря на возраст, Жулиана все еще была хороша собой, но благородство ее души не позволило бы ей совершить подобный поступок. К тому же, все ее мысли были заняты супругом, поскольку она догадывалась, что он затевает какое-то опасное дело. Между тем Матильда хорошо знала свою сноху, хотя и не проникала во все тайны ее души! Когда Матье высказал свое пожелание, чтобы она отправилась вместе со свекровью пожить на другой конец Парижа, — а отправляться следовало на следующий же день! — он столкнулся с категорическим отказом:
— Уехать из дома и забрать отсюда нашу мать? Даже и не думайте! Должно быть, вы не в своем уме, если предлагаете мне такое!
— С Божьей помощью, вы покинете дом ненадолго! Только на время, а я, зная, что вы в безопасности, буду чувствовать себя спокойнее. И Од к вам присоединится...
— Од, в отличие от вас, не угрожает опасность, — я готова в этом поручиться! Я ваша супруга, естественная хранительница нашего очага и никогда не соглашусь расстаться с ним по доброй воле. А вот что касается нашей матушки, — добавила она, поворачиваясь к Матильде, — ее разумнее было бы поместить в более безопасное место. Прежней бодрости в ней уже нет, и...
— Хватит, дочка! — возмущенно ответила старая дама. — Конечно, в случае опасности я не смогу бежать со всех ног, но это не такая уж беда. Смерти я не боюсь, и руины дома, где прошли лучшие годы моей жизни, будут для меня прекрасной могилой.
Добавить было нечего. Бертрада, вздохнув, объявила:
— Я и не ожидала услышать что-то иное! Но Реми пусть все-таки зайдет ко мне за ключами! Не знаю, что вы затеваете, но вам нужно иметь дополнительное убежище...
***
На следующий день, едва открылись городские ворота, Бертрада в сопровождении Матье, Реми и Оливье вошла в Париж Она впервые увидела тайного гостя своего свояка, но его ей не представили, когда он появился во дворе, ведя на поводу двух крупных лошадей, на которых должны были ехать Матье и он сам с Реми на крупе. Оливье слегка поклонился Бертраде, как сделал бы любой подмастерье каменщика. Тем не менее при виде его она испытала странную дрожь — он внушил ей невольную симпатию и вместе с тем легкое беспокойство. Несмотря на скромную одежду этого человека — короткий кафтан из коричневой шерсти, такого же цвета штаны и длинную остроконечную шляпу, благодаря которой плечи его казались еще более мощными, хотя он слегка сутулился, — от него исходило ощущение неоспоримого благородства. Его узкое, скульптурной лепки лицо, походившее на изображения святых в соборах, было холодным и бесстрастным, но глубоко посаженные серо-зеленые глаза под прямыми бровями обладали какой-то магнетической силой! Подобно своей сестре, она ничуть не удивилась тому чувству, которое испытывала по отношению к этому мужчине ее племянница, хотя разница в возрасте между ними составляла двадцать лет. Подавив глубокий вздох, она взгромоздилась на своего мула.
Было раннее утро, но по приказу короля еще накануне по всему городу герольды возвестили, что сановникам Храма объявят, наконец, приговор перед собором Парижской Богоматери. Поэтому улицы были полны народа, который разделялся на два потока: один направлялся к обители, чтобы посмотреть, как будут выводить узников, второй устремлялся прямо к паперти собора.
Матье и его группа оказались среди последних.
В Париже царила непривычная атмосфера. Все лавки были закрыты. Люди вышли на улицу, как в дни праздника. Событие, которого все ожидали, было сродни хорошему зрелищу, а зрелища народ обожал, начиная от радостных въездов в город знатных особ и кончая казнями. Обожали также разнообразные мистерии, которые разыгрывались на площадях, и коротенькие фарсы комедиантов и прочих фигляров, ставившиеся почти на каждом углу. Но сегодняшним утром ничего похожего не наблюдалось: люди жаждали увидеть, с жестоким любопытством, что сделало долгое заточение с этими властными великолепными сеньорами — Великим магистром и самыми видными из его братьев. При этом их не жалели, ведь те признались в таких ужасных обрядах, в таких жутких деяниях, что воспринимались, скорее, как колдуны, дошедшие в своей низости до того, чтобы топтать крест, плевать на него и поклоняться голове идола, который не мог быть ничем иным, кроме как Сатаной. Воистину только лукавый был способен так обогатить их! На сей счет мнения разделялись: одни утверждали, что в их крепостях нашли бессчетные слитки золота, другие говорили, что они, предупрежденные дьяволом, сумели укрыть свои богатства в недрах земли.