– Надо же, я сегодня поужинаю в сухих трусах! – удивлялась мама, которая не пошла после обеда на пляж и встретила нас у церкви, чтобы отправиться в таверну.
Да, церковь стала для нас местом встречи. Если мама шла в магазин и ей нужно было помочь дотащить сумки, мы встречались у церкви. Кроме того, у церкви же располагалось еще одно важное место – автобусная остановка. Об этом стоит рассказать отдельно.
Как я уже говорил, наша деревушка находилась в часе езды от города – Керкиры. На рейсовом автобусе, который появлялся два раза в день – утром и вечером. На машине было бы быстрее, но мама очень боится серпантина. Честно говоря, она вообще ничего не боится, но любая горка, когда она за рулем, ввергает ее в панику. Поскольку папа машину не водит, мы все зависим от мамы и ее страхов. Проехав на автобусе один раз, мама решила, что ни за что не сядет за руль, ни при каких условиях. Поэтому мы ездили на рейсовом автобусе.
Так вот, остановка располагалась, естественно, рядом с церковью. На столбе был прибит лист бумаги с расписанием движения. Листок был давно разорван ветром и полит дождем. Рассматривая размытые буквы, оставалось только догадываться о том, в какое время автобус отходит от церкви и в какое время прибывает обратно. Как сообщил нам Василий, расписание не менялось годами – в 11.00 автобус отходит от церкви, в 16.30 возвращается. То есть из города он отходит в 15.30.
– Только не волнуйтесь, – сказал он маме, – автобус придет. Он всегда приходит.
Мама не поняла, что имеет в виду хозяин таверны, и назавтра собралась в город. Она вышла из дома в 10.45, чтобы спокойно дойти до церкви и занять хорошее место – помимо боязни серпантинов, мама обнаружила у себя морскую болезнь, которая начиналась в транспорте. Дома мама выпила таблетки от тошноты и натянула на запястье Симин браслет в кошечках, чтобы ее не рвало в дороге. Без мамы мы собирались очень долго и выползли на пляж только в одиннадцать. Проходя мимо церкви, мы увидели маму, которая сидела на фундаменте заброшенного магазина и разговаривала с женщиной, одетой в черное. На самом деле они не разговаривали, а молчали.
Эту пожилую женщину я видел каждый день. Она сидела за забором одного из домов на лавочке и смотрела себе под ноги. На участке росли огромные подсолнухи, и я думал, что женщина их охраняет. Когда бы мы ни шли на пляж и в какое бы время ни возвращались, женщина сидела на своем посту, недвижимая, суровая, всегда в черном, несмотря на жару. Даже Сима, которая потянулась за семечком, отдернула руку, увидев эту бабушку. И вот наша мама сидела рядом с ней и молчала. На остановке было много людей – местных и туристов, в основном туристов, но мама с этой женщиной сидели особняком, в тенечке, чуть поодаль от основной ожидающей толпы, на фундаменте, который старушка ковыряла своей палкой. Как удалось маме выманить женщину со своего места – оставалось только гадать. Когда мы проходили мимо, женщина встала и насыпала Симе в ладошку семечек. Настоящих, влажных и нежных, с белыми прожилками, тонкой кожурой и пахучих. И подарила несколько лепестков подсолнуха. Сима застыла от восторга.
– В одиннадцать автобус никогда не приходит, – сообщила нам мама, – но придет. Уже скоро. Теодора говорит, что Спиро всегда задерживается, но довезет быстро. Это ее племянник.
– Дай-ка догадаюсь, – сказал папа, – Спиро – это водитель автобуса.
Мама не успела ответить. На противоположной стороне улицы люди засуетились и выстроились в ровную очередь. Но автобус пронесся мимо остановки, оставив пассажиров в недоумении. Только мама с Теодорой сидели, как сидели. Теодора достала из кармана фартука инжир и вручила Симе. Через пять минут автобус, по всей видимости, сделав круг, появился на дороге. Толпа туристов хлынула на противоположную сторону, к заброшенному магазину. Теодора медленно встала и подошла к торцу здания. Мама покорно последовала за ней. Перед пожилой женщиной с клюкой люди расступались. Все, что происходило дальше, было похоже на фокус. Автобус остановился. Люди выстроились, переругиваясь, перед передней дверью, ожидая, когда она откроется. Но водитель открыл дверь посередине, которая оказалась как раз напротив мамы. И она была первой, кто зашел в автобус. Не могла же она не зайти, если дверь распахнулась буквально перед ее носом. Теодора ухмыльнулась и помахала маме клюкой.
– На каком языке они разговаривали? – спросил папа у самого себя уже после того, как увидел маму в окне – она сидела рядом с водителем, на переднем сиденье. – Может, наша мама знает местный диалект греческого, но скрывает? Женщина ведь гречанка, она точно не знает английского, французского, немецкого. Как они могли разговаривать? Как?
После первой поездки мамы в город у меня появилась еще одна обязанность – я ходил в магазин за хлебом для Теодоры. Тот случай, когда она сидела с мамой, был на нашей памяти единственным. После этого Теодора заняла свое почетное место на лавочке под подсолнухами и сидела, не двигаясь. Я должен был купить хлеб и повесить на забор Теодоры прямо в пакете. Теодора снимала пакет (я ни разу этого не видел, хотя пытался проследить) и всегда оставляла мне сдачу – в том же пакете, прицепленном к воротам. А если у меня оставалась сдача, я должен был точно так же повесить пакет. Мама блюла эту вахту – с доставкой хлеба – не хуже, чем Теодора с подсолнухом. Я не спрашивал, почему именно я должен выполнять эту обязанность, ведь у старухи были и племянники, и внуки, и другие родственники. Еще было обидно, когда один из подсолнухов под тяжестью семечек засох. Зато другой, напротив, расцвел.
Знакомство с Теодорой принесло свои плоды – мама всегда сидела на переднем сиденье автобуса, рядом с водителем. Ее место никто не занимал. И спустя всего неделю она вела себя как местная жительница, успокаивая туристов и посмеиваясь.
Водитель рейсового автобуса с редким именем Спиро не специально останавливался перед мамой. Он всегда тормозил напротив третьего камня фундамента. Так ему было привычнее или таков был тормозной путь автобуса, кто знает? И мама неизменно оказывалась в очереди первой. Она покорно сидела в тени и ждала. Даже если Спиро приезжал в одиннадцать сорок, в городе они оказывались вовремя. Как ему это удается – оставалось загадкой.
Если Спиро видел в толпе туристов какую-нибудь мамашу с маленьким мальчиком, он доставал мобильный телефон архистарой модели и показывал очумевшему ребенку фотографию рыбы, которую поймал.
– Иди сюда, – подзывал он мальчика, и тот покорно подходил. Следом бежала мама, ожидая, что водитель скажет что-то важное – про трудности дороги, про то, что у него есть пакеты, вода, карамельки на экстренный случай. Или речь могла идти о бесплатном проезде, учитывая возраст ребенка. Но Спиро с серьезным видом доставал телефон, долго копался во внутренностях, тыча пальцем в кнопки, и наконец радостно показывал фото – смытое, плохого качества, но все же позволявшее разобрать очертания громадной рыбины и счастливого Спиро, который держит ее за жабры.
А если водитель видел маму с дочкой, то опять же строго подзывал мать и демонстрировал фото трех своих дочерей – с безумными восклицаниями и восторгами. И пока не добивался от туристки ответной бурной реакции – восторгов и заверений, что его дочки – красавицы, все в папу, Спиро с места не трогался.
В принципе, если автобус был заполнен, Спиро не должен был тормозить на остановках. Но у него была своя логика. Он мог подобрать молодоженов, которые махали руками, точно потерявшиеся в лесу дети. Мог при этом проигнорировать одинокую женщину с недовольным выражением лица. Спиро застывал на повороте, дожидаясь, пока миловидная девушка-туристка на квадроцикле впишется в поворот. Девушке для этого нужно было всего-то улыбнуться. И Спиро готов был выйти из автобуса и сесть за руль квадроцикла, чтобы лично выполнить рискованный маневр. Он готов был ждать сколько угодно, пока девушка жала на педали и бодала елки. Вместе со Спиро ждал весь автобус.
Кроме того, у водителя был запас одноразовых пакетов, воды, салфеток и конфет для пассажиров, которых укачивает. Надо сказать, этот запас ему приходилось регулярно пополнять – Спиро был гонщиком. Мама закрывала глаза, наклонялась и зажимала голову между коленями, чтобы не видеть, как водитель ведет свой автобус по краю обрыва, не выпуская из рук телефона. Спиро все время говорил. Он органически не мог молчать. Звонил друзьям, дочерям, жене. Или они звонили ему. И всю дорогу Спиро говорил. Если ему никто не звонил, он вступал в разговор с туристами, с кондуктором, с другими водителями.
– Как у него язык не болит? – удивлялась мама, рассказывая нам о шофере автобуса.
В обратный рейс Спиро отправлялся без промедления, даже раньше расписания. Мама, привыкшая к тому, что без нее автобус никуда не уйдет, однажды опоздала. И очень удивилась, не увидев знакомого водителя.
– Как у него язык не болит? – удивлялась мама, рассказывая нам о шофере автобуса.
В обратный рейс Спиро отправлялся без промедления, даже раньше расписания. Мама, привыкшая к тому, что без нее автобус никуда не уйдет, однажды опоздала. И очень удивилась, не увидев знакомого водителя.
– А где Спиро? – спросила она у другого шофера.
– Уехал, ему нужно было пораньше сегодня в город вернуться.
Последний рейс, как я уже говорил, отправлялся из города в 15.30, забирал в 16.30 туристов, которые хотели поужинать в городе, и больше в деревню не возвращался. Опоздавшие могли воспользоваться такси, которое, с точки зрения мамы, было вызывающе дорого. Значит, Спиро сдвинул свой график, оставив запоздавших туристов на автобусной остановке. Даже не запоздавших, а пришедших вовремя. Молодая пара и пожилая женщина со взрослой дочерью совсем не были огорчены – они пошли назад в город, гулять, ужинать, раз уж автобус все равно уехал. Но маму ждали мы, и она не могла позволить себе развлекаться, поскольку была уверена, что за время ее отсутствия с нами произойдет что-то ужасное. Поскольку себя она считала самым ответственным человеком в доме, не полагаясь ни на папу, ни на тетю Наташу, ни уж тем более на дядю Борю, которого приравнивала к нам с Симой, домой она должна была вернуться как можно быстрее.
Так вот мама с автобусной остановки не уходила. Стояла, заслонив собой проезд, и мучительно размышляла, что делать дальше. Когда мама мучительно о чем-то размышляет, мы ее боимся – взгляд суровый, брови сдвинуты, не знаешь, чего ждать. Видимо, тот, другой водитель тоже испугался.
– А ты Спиро откуда знаешь? – спросил он.
Наверное, другая женщина начала бы рассказывать, как приехала с семьей на долгий срок, как поселилась в деревушке, ну и так далее. Но мама не любит пустопорожних объяснений, поэтому выдала самую суть:
– Мой сын Теодоре хлеб приносит.
Этого оказалось достаточно, чтобы водитель усадил маму на лучшее место.
Водитель этого автобуса поехал по другой дороге. Перепуганные туристы волновались и спрашивали: куда мы едем? Почему другой дорогой? Но водителю было все равно. До нашей церкви он домчался за тридцать пять минут и, торжественно открыв переднюю дверь, пожелал маме счастья и попросил передать пожелания здоровья Теодоре. В автобусе не смолкал гвалт. Поскольку автобус не просто свернул с нужного маршрута, а изменил его совсем, туристов можно было понять. Их завезли не пойми куда. Ради одной-единственной пассажирки, которая, вместо того чтобы побыстрее выйти, спросила у водителя, есть ли у него дети. Кто бы сомневался, что водитель, которого звали… нет, не Спиро, а Димитрис, начал показывать маме фотографии своей дочки, сына и, естественно, рыбы, которую он поймал год назад.
После этого, расцеловавшись на прощание, они расстались. Димитрис сказал, что в случае чего он всегда довезет маму до дому. Мама сказала, что его дочка – красавица, таких красавиц она сроду не видывала, а сын похож на него как две капли воды. Оба были совершенно счастливы. До пассажиров им не было никакого дела.
На самом деле мама появилась совершенно не вовремя. Я должен признаться, что та самая первая кошка, из нашего первого дома, которая нагадила на мамин диван, появилась снова. И привела с собой еще двоих. А мы с Симой и дядей Борей их тайно подкармливали. Даже дали им имена. Первую кошку – белую – назвали Соль. Вторую – черную – Перец, а третью – пятнистую – Уксус. Утром мы забыли их покормить, и теперь Соль висела на полотенце, которое мама повесила на веревку, и болталась на нем как скалолазка. Она не просто висела, а непременно хотела сорвать его вниз. Соль ненадолго спрыгивала на землю, чтобы вновь подпрыгнуть и вцепиться в полотенце. И начинала раскачиваться. В конце концов она сорвала мамино любимое пляжное полотенце с веревки и была очень довольна. Поскольку после этого Сима решила покормить кошек сосисками, Соль обрела уверенность, что все сделала правильно, за что и получила вознаграждение.
Увидев трех кошек, которые сидят на ее полотенце и едят сосиску, мама просто потеряла дар речи. Мы с Симой и дядей Борей превратились в кустарник, замерев на месте, и нам еще повезло. Докладывать маме о кошках мы отправили Симу. Собственно, она и рассказала маме, как их зовут и как они любят качаться на полотенцах как на качелях. Ведь у них нет кошачьей детской площадки. Поэтому они бедненькие и несчастненькие, и их нужно кормить и позволять раскачиваться на белье. Как ни странно, мама улыбалась. Ей понравились клички, которые мы дали кошкам.
– Иди сюда. – Мама вышла на террасу и обращалась к белой, самой первой кошке, безошибочно вычислив вожака: – Я буду тебя кормить, если ты прекратишь гадить на мой диван и портить мое белье. Поняла?
Кошка не ответила. Но они с мамой друг друга поняли. Мама с тех пор покупала кошачьи консервы, а кошка ни разу не повисла на полотенце.
Мы жили хорошо. Мама говорила, что в деревне ей спокойно. Туристов было мало. Из постоянных жителей – мы, архитектор Эдвард и семейная пара с дочерью лет пятнадцати. Собственно, на нашем пляже больше никто и не появлялся. Эдвард мог спокойно возводить свои парфеноны и колизеи, не опасаясь того, что они будут разрушены жестокими детьми. Но наше уединение обеспечивала как раз другая семья.
У них было три собаки. По одной на каждого члена семьи. У мамы был йоркшир, у папы – хин, а у дочки пекинес. Но если йоркшир и хин занимали лежаки своих хозяев, то пекинес требовал отдельный лежак. Поэтому семья оккупировала два зонтика и четыре лежака. Если на пляже появлялись посторонние, собаки поднимали оглушительный лай, я бы даже сказал – крик. Да, мне кажется, они именно кричали и скандалили, а не лаяли. Причем втроем они считали себя сокрушительной силой и вырывались из рук хозяев. Йоркшир, которого женщина едва удерживала в руках и закрывала ему рот прямо как человеку, чтобы он не лаял, был особенно нервным. И никак не мог успокоиться – трясся и возмущался. Пекинес, которого не успевала подхватить дочка, слетал с лежака и поднимал бурю песка вокруг себя. Наверное, ему казалось, что он покоритель пустынь и песков и таким образом обманет врага. А папин хин пытался прорыть тоннель в лежаке. Да, именно в лежаке, а не под ним, что было бы логичнее. Но пес вознамерился прорваться сквозь деревянные планки. Нет, он тоже добросовестно лаял, но продумывал и пути к отступлению. И лаял еще отчаяннее, поскольку лежак никак не поддавался. Посторонний турист быстро удалялся, чтобы уже не слышать этого безумного лая и не стать причиной смерти маленьких собачек. Причем сразу всех троих. Когда чужак уходил, собаки успокаивались. Хин тихонько скреб лежак – так, на всякий случай. Йоркшир жался к хозяйке, продолжая всхлипывать и жаловаться на жизнь, а пекинес нес вахту, застыв в позе сфинкса. Все три собаки терпеть не могли воды и ни в какую не хотели купаться. Предпочитали солнечные ванны. Хотя пекинес любил рассеянные солнечные лучи, и хозяину приходилось регулировать наклон зонтика, чтобы пес оставался в тени.
Но самым страшным событием было появление на пляже ребенка с резиновым мячом. За пролетевший мяч собаки были готовы на все. И хотя у каждой был свой собственный мячик и игрушек не меньше, чем у нашей Симы, чужой мяч доводил их до падучей. Они уже даже не лаяли, а кашляли и орали. И так пугали детей, что родители побыстрее сгребали своих чад в охапку и шли на другой пляж. Подальше от этой своры. Оставалось только удивляться, почему именно нас собаки сочли не врагами, а друзьями, и ни разу не облаяли. Йоркшир даже давал Симе завязать себе на лбу бантик, который моя сестра снимала со своей косички. Позволял нацепить на себя бусы и браслеты и охотно делился с ней своими игрушками. А пекинес, едва завидев маму, ложился на спину и подставлял ей пузо для чесания. Хин держался из последних сил, но даже он отвлекался от своих подкопов – от нас он не ждал подвоха. Эти же собаки с большим уважением относились к Эдварду и его творениям и аккуратно обходили замки стороной. Так что пляж у нас был пустой, чистый и тихий, если не считать собачьего лая.
Да, мама очень ценила тишину. И очень радовалась, что наша деревня – такая тихая и спокойная. Когда на соседнем участке в апартаментах в большом количестве появились жильцы – человек пятнадцать, – маме чуть плохо не стало. Но соседи оказались йогами. Они вставали рано и тихонько лежали в саду на своих ковриках. Их предводитель, то есть учитель, – юноша – никогда ни с кем не разговаривал, только улыбался и кивал. Маме, которая приветствовала его по утрам, он кланялся чуть ли не в пояс. А своих учениц – все жильцы оказались женщинами – он учил дышать, расслабляться и слушать природу. Так что мама стала очень хорошо относиться именно к таким йогам, которые лежат, созерцают и молчат.
Да, самое главное – у нас появился свой рыбак, присланный Эммой.