Едва колеса коснулись берега, Недельский встал со своего места.
– Двигатель не глуши, – приказал он пилоту. – Пусть работает на холостом ходу. – И, повернувшись к Олафу, кивнул на дверь, ведущую в первый отсек: – У нас пять минут на то, чтобы поставить задачу «полосатикам».
Как только машина заняла устойчивое положение на земле, мотор поперхнулся и затих.
– Я же сказал! – гаркнул Недельский. – Двигатель не глушить!
– Это не я… – испуганно пролепетал пилот. – Он сам…
– Начинается… – вырвалось у Петри.
Он прилип к ветровому стеклу, ожидая вот-вот увидеть нечто ужасное и сверхъестественное. Но скалистый берег оставался пустынным и немым.
– Я не говорил тебе, – продолжал Олаф, – но первая экспедиция на остров завершилась трагично. Все погибли. Где-то здесь, вероятно, покоятся их останки.
– Я не собираюсь погибать! – отрезал Недельский. – Здесь есть кому это сделать за нас. Пошли… – И он распахнул дверь кабины, приглашая своего начальника на выход.
Осужденные все так же сидели в клетке «елочкой», и было видно, что они смертельно устали. Голота корчился от боли. Тело не слушалось и норовило завалиться на бок, руки, скованные наручниками за спиной, затекли и опухли.
С тяжелым скрежетом опустилась аппарель. Конвойные открыли клетку и первым делом выволокли из нее тело застреленного арестанта.
– Труп оставить на берегу, – распорядился Недельский.
Он упивался ролью заместителя начальника спецгруппы, а никчемность и слабохарактерность самого начальника, которые Недельский всячески старался продемонстрировать подчиненным, позволяли ему чувствовать себя безраздельным хозяином положения.
Осужденных по одному подняли с пола и выстроили вдоль решетки.
– Сейчас с вас снимут наручники… – начал Петри.
– Этого делать нельзя! – вмешался Недельский. – Мы можем лишь поменять им положение рук. Застегнем браслеты не за спиной, а спереди.
Олаф замялся. Ему не хотелось препираться с заместителем в присутствии подчиненных и, тем более, арестантов.
– Осужденным, возможно, предстоит карабкаться на скалы, – тихо напомнил он. – К тому же на острове бежать некуда. Наручники – лишняя предосторожность.
– В нашем деле, – надменно процедил Недельский, – лишней предосторожности не бывает. – Он демонстративно повернулся спиной к Олафу и продолжил, обращаясь к уставшим и подавленным арестантам: – Мы на острове! Бежать некуда! За десятки километров вокруг – ни одной живой души. Тем не менее напоминаю: любая попытка к бегству – расстрел на месте, препирательство с начальством – расстрел, отказ от выполнения поставленной задачи – расстрел. Все ясно?
По шеренге осужденных прошелестело невнятное «да».
– Не слышу! – Недельский наклонил голову и театрально вскинул брови.
– Д-а-а… – простонали люди у решетки.
– Ставьте задачу, товарищ Петри. – Недельский отступил на шаг и встал рядом с Олафом, скрестив руки на груди и победно поглядывая на конвойных.
Олаф поморщился. Ему претил самоуверенно-развязный тон заместителя. Помимо брезгливости и отвращения, которые Петри испытывал к Недельскому, он интуитивно чувствовал и опасность, исходящую от него.
Арестанты стояли в шеренге, покачиваясь от усталости и пережитого шока. Люди, неведомым чудом избежавшие смерти, к которой они готовились на протяжении последних месяцев, измученные перипетиями бессонной ночи и жуткой неизвестностью наступившего дня, таращились на Олафа, почти не дыша, ожидая нового приговора.
Начальник спецгруппы выдержал паузу, откашлялся и произнес речитативом:
– На острове нас интересуют любые трещины и лазейки в скале, которые могут оказаться входом в катакомбы, схроны и пещеры. Разыскать их – единственная возможность для вас остаться в живых. От вертолета пойдете шеренгой прочесывания на дистанции окрика. Сигнал, поданный любым из осужденных, должен быть незамедлительно передан по цепочке. Расположение конвойной группы – линия берега. База – вертолет. Вопросы есть?
– Вопросов нет! – поспешно отреагировал Недельский. – И быть не может.
– Осужденных отконвоировать к месту начала операции, – приказал Петри.
Арестантам поменяли положение рук. Теперь наручники защелкнулись спереди, и люди с явным облегчением подносили ладони к лицу, вытирали глаза, щеки и губы, двигали плечами, разминая затекшие мышцы.
Недельский первым сбежал по аппарели на берег, огляделся по сторонам и кивнул конвойным:
– Вперед!
Осужденных по одному вывели из вертолета и выстроили длинной шеренгой спиной к озеру и лицом к черной громаде скалы.
Петри вышел последним и, едва ступив на влажную, чавкающую под ногами землю, невольно поежился. Ледяной ветер распахнул бушлат и норовил ударить острым кулаком в самое сердце. Вода у берега морщилась и дрожала. Казалось, что земля тоже шевелится от ветра, хлюпает мокрым песком и нервно перекатывает с места на место корни мертвых растений. И только скалы застыли в мрачном безмолвии, то ли приглядываясь к непрошеным гостям, то ли прицеливаясь для внезапного смертоносного удара.
Арестанты втянули головы в плечи, дрожа от холода и затравленно обводя глазами немое, мрачное пространство, отделяющее их от черных скал.
– Сто метров до подножия – бегом! – прокричал Недельский. – По камням перебираться медленно, и чтобы каждый был на виду! Марш!
Десять человек бросились вперед, спотыкаясь и выставив перед собой руки, закованные в стальные браслеты. Через полминуты они достигли камней и принялись карабкаться на них, обдирая ладони и сбивая в ледяном отчаянии колени и локти.
Конвойные застыли на берегу, зорко наблюдая за каждым из осужденных. Десять мужчин, с трудом взобравшиеся на первую гряду, теперь осторожно ступали по камням с одного на другой, на манер заблудившихся путников, шагающих с кочки на кочку через гать.
Неожиданно стих ветер. Над берегом повисла зловещая тишина, не нарушаемая даже странными птицами, кружащими над кривящейся в бесшумных судорогах водой. Казалось, на острове кто-то невидимой рукой выключил звук, а черно-белое изображение сделал еще контрастнее.
«Как в телевизоре «Чайка», – подумал Олаф. – Вся жизнь состоит только из двух цветов. Даже серых оттенков не видно. Черные камни, белые лица… Черная земля, белая вода… Черные птицы, белое небо…»
– Ты ничего не слышишь? – спросил Недельский, с тревогой озираясь по сторонам.
Олаф покачал головой:
– Ничего. Будто звук выключили. Ни шороха, ни всплеска.
Недельский поднял указательный палец:
– Вот опять! Неужели не слышишь? Такое… странное… Тук-тук-тук…
Олаф почувствовал неприятный холодок между лопатками.
– Ты слышишь стук? – спросил он тихо. – Может, это твое собственное сердце? – И мысленно добавил: «Хотя, вряд ли оно у тебя вообще есть».
– Нет, это механический звук, – пробормотал Недельский. – Как у детской заводной игрушки… – Его недавние развязность и самоуверенность улетучились без следа. – Чертовщина какая-то!..
Олаф опять прислушался, и на этот раз ему показалось, что он различает в липкой, как патока, тишине едва уловимое постукивание.
– Похоже на дятла, – неуверенно произнес он.
– Сам ты дятел! – вспылил Недельский. – Причем единственный на весь остров. Этот стук особенный. Он как предупреждение. Как приближение опасности. Неужели не понимаешь, что мы его слышим только потому, что все остальное смолкло!
Петри не ответил. Теперь он явственно услышал нарастающее постукивание, как приближающуюся тревогу.
Недельский отступил к вертолету и жестами показал пилоту, что пора запускать двигатель.
Пытаясь унять противную дрожь в коленях, Олаф глубоко вздохнул, облизал пересохшие губы и бросил взгляд туда, где беспомощно переступали с камня на камень фигурки людей в полосатых робах.
Неожиданно он почувствовал, что и без того неяркий свет пасмурного осеннего дня начинает меркнуть в его глазах. Гигантская тень бесшумно выползла на землю откуда-то с другой части острова, накрыла собой песчаную полоску берега и вертолет, который так и не думал заводиться. Кто-то огромный, не уступающий в росте каменным глыбам, грозил вот-вот появиться из-за скалы, и Олаф застыл на месте, скованный ледяным предчувствием развязки. В ту же секунду невыносимую жуткую тишину прорезал душераздирающий крик. С аппарели на берег, прямо под ноги Недельскому, скатился пилот. Его трясло, как в менингитной лихорадке, глаза вылезали из орбит, а руки хватали сырые комья, царапали землю, словно пытаясь найти спасение в ее ледяных недрах.
– Куда?! – заорал Недельский. – Заводи вертолет, гнида!
Пилот вдруг обхватил руками его ногу и завыл еще громче.
– В кабину, сволочь! – задохнулся Недельский, пытаясь стряхнуть обезумевшего летчика с ноги. – Запускай двигатель, гад!
Олаф словно очнулся. Подстегиваемый холодным страхом, он бросился по аппарели в темное брюхо мертвой машины, проскочил два отсека, краем глаза отметив, что наказанный им конвоир невозмутимо сидит на скамеечке, прислонившись спиной к борту, и распахнул дверцу кабины пилота.
– Куда?! – заорал Недельский. – Заводи вертолет, гнида!
Пилот вдруг обхватил руками его ногу и завыл еще громче.
– В кабину, сволочь! – задохнулся Недельский, пытаясь стряхнуть обезумевшего летчика с ноги. – Запускай двигатель, гад!
Олаф словно очнулся. Подстегиваемый холодным страхом, он бросился по аппарели в темное брюхо мертвой машины, проскочил два отсека, краем глаза отметив, что наказанный им конвоир невозмутимо сидит на скамеечке, прислонившись спиной к борту, и распахнул дверцу кабины пилота.
Здесь не было ничего необычного или странного, если не считать уснувших приборов и оброненных на пол наушников. Тяжело дыша, Олаф упал в кресло, ухватившись одной рукой за штурвал, а другой нащупывая тумблер запуска двигателя на безжизненной панели где-то у самого пола. Вспомнив, что есть еще другая приборная доска над головой пилота, он выпрямился в кресле, поднял глаза и застыл в мгновенном смертельном ужасе.
За матовым от конденсата ветровым стеклом виднелись очертания черной скалы, нависшей над берегом. Рядом с ней, напоминая такую же скалу, только белую, как мел, недвижимо стояла старуха в саване и стеклянным, мертвым взглядом смотрела на Олафа.
Он сразу же узнал ее. Он отчетливо вспомнил и этот жуткий взгляд, и саван, и ледяной голос в подъезде на лестнице, задуваемый кладбищенским ночным ветром из разбитого окна:
– Сорок третий номер!..
Рука скользнула по штурвалу вниз, и Петри, потеряв равновесие, ткнулся подбородком в рычаг. Сердце, казалось, остановилось на мгновение и тут же обрушилось тяжелым куском льда куда-то в колени.
В ту же секунду вертолет покачнулся от сильного порыва ветра, потом дернулся всем корпусом и задрожал так, словно земля под ним заходила ходуном. Кроваво-желтые языки пламени вспыхнули на черной скале и облизали ее со всех сторон.
«Вот почему она обугленная!» – пронеслось в голове Олафа.
Он почти не удивился невесть откуда взявшемуся огню. Казалось, мозг вдруг утратил способность мерить жизнь годами и даже минутами. Только – секундами. Крохотными мгновениями, из которых лепилось на глазах страшное и невероятное настоящее. Страх выпихнул из груди все прочие чувства и буквально приварил Олафа к креслу пилота. Воздух над островом дрожал желеобразным маревом, нагреваясь от полыхнувшей огнем скалы. В этой мутной взвеси, растекшейся за окном, Петри различал только жуткое безобразное лицо гигантской старухи, которая не сводила с него мертвых равнодушных глаз.
Вертолет снова дернулся, и черные камни осветились новыми языками пламени. В кабине стали отчетливо слышны громовые раскаты. Остров заходил ходуном, а железная обшивка неподвижной машины задрожала под тяжелыми ударами разъяренной стихии.
На берегу, у самой аппарели, Недельский замер, открыв рот, таращась на вспыхнувшую, как спичка, скалу. Земля вдруг просела и дернулась куда-то в сторону, норовя сбросить с себя непрошеных гостей. Горящие камни, словно капли расплавленного целлофана, посыпались вниз со скалы и стали взрываться, как бомбы, совсем рядом с обезумевшими от ужаса людьми в полосатых робах. Арестанты бросились в обратную сторону, уворачиваясь от огненного камнепада, спотыкаясь и падая, воздев над головой руки, скованные стальными браслетами. В одно мгновение холодная сырость уступила место нестерпимой жаре. Конвойные в смятении попятились к воде, плохо соображая, что происходит и что делать дальше.
– Куда?! – заорал Недельский. – Он двинулся, хромая, вперед, таща за собой подвывающего пилота, который и не думал отпускать его ногу. – Огонь!
Этот приказ, звучащий двусмысленно посреди бушующей огнем стихии, потонул в громовых раскатах, потрясающих остров.
Конвойные сбились в кучу, цепенея от страха, и в немой растерянности наблюдали, как осужденные, преодолев последнее препятствие на обратном пути, бегут к вертолету.
– Огонь, твари! – не унимался Недельский. Он, изловчившись, ударил пилота в лоб каблуком ботинка и высвободил ногу. – Огонь!..
Но охранники его не слышали. Всех четверых накрыла громадная тень, выползшая из-за скалы. Конвоиры, как по команде, подняли головы и покачнулись в мгновенном ужасе, похожем на взрыв петарды в ладонях первоклассника. Один из них охнул и, задрожав всем телом, осел на мокрый песок. Остальные, не мигая, смотрели куда-то поверх скалы, не в силах шевельнуться или даже вскрикнуть.
Недельский тем временем выхватил пистолет и с ходу выстрелил в голову первому осужденному, подбежавшему к вертолету. Тот упал, кувырнувшись назад, словно ударившись на бегу о невидимое препятствие. Второй арестант остановился как вкопанный за несколько метров до своего убитого товарища и, поколебавшись, повернул назад. Но Недельский вошел в раж. В два прыжка он догнал осужденного и, не примеряясь, выстрелил ему в затылок. Теперь людям в полосатых робах уже некуда было бежать, у них не осталось ничего, кроме короткой, как вспышка, и никому более не нужной жизни. В каком-то страшном аффекте, восторге отчаяния, похожем на безоглядность солдата, поднимающегося в атаку из окопа, они ринулись на вооруженного врага.
Мгновенно осознав, что через секунду он будет затоптан и смят озверевшими от безысходности и отчаяния людьми, Недельский дважды выстрелил в тех, кто был ближе к нему, и кинулся обратно к вертолету.
Громовые раскаты усилились. Кровожадные огненные языки сползли со скалы и теперь неумолимо двигались к берегу, пожирая на своем пути камни, словно те были сделаны из картона.
Один из конвойных, очнувшись, побежал навстречу Недельскому.
– Стреляй, Кусков! – крикнул тот, задыхаясь. – Иначе они порвут нас на части!
Охранник вскинул оружие и сделал три прицельных выстрела. Двое оставшихся в живых арестантов остановились и, сообразив, что силы опять неравны, бросились в разные стороны вдоль берега.
– Твой правый, мой левый! – распорядился Недельский.
Жар усиливался. Пламя ползло к вертолету, и борт неподвижной машины уже отсвечивал огненными языками.
Неожиданно в вязком грохочущем воздухе что-то всхлипнуло и заскрипело, покрывая даже усиливающийся шум разъяренной стихии.
– Вертолет! – радостно взвизгнул Кусков. – Кто-то запустил двигатель!
Недельский пробежал несколько метров, остановился и, тщательно прицелившись, нажал на курок. Полосатая фигурка вскинула руки в последней предсмертной муке и рухнула на землю. А через мгновение безжалостный огненный монстр переварил ее в своем ненасытном чреве.
– К машине! – скомандовал Недельский и в несколько прыжков очутился возле аппарели. – Скорей!
Конвойный расправился с последним арестантом и, закрывая лицо ладонью от приближающегося огненного жара, со всех ног припустил к вертолету.
– Где остальные? – Недельский старался перекричать шум двигателя, который теперь уже работал вовсю.
Кусков бросился было обратно, чтобы посмотреть, почему медлят его товарищи, оставшиеся на берегу, но тут же попятился:
– Не могу! Жжет вовсю! Сейчас одежда вспыхнет!
– Давай в салон! – махнул рукой Недельский.
Клубящаяся огненная лавина уже подползла совсем близко. Лопасти вертолета только сильнее раздували пламя, подкравшееся к самому борту. Прежде чем вбежать по аппарели в брюхо готовой к вылету машины, Недельский увидел, как превратилась к безобразную кляксу звезда, как почернели, потрескались буквы «Внутренние войска МВД СССР».
– На взлет! – крикнул он конвойному, и тот бросился через два отсека в кабину пилота.
Вертолет вздрогнул, напрягся и тяжело оторвался от земли, накренившись набок. Недельский ухватился за прутья пустой клетки, чтобы не скатиться в прореху все еще опущенной аппарели.
Машину трясло как в лихорадке, кидало из стороны в сторону. Она никак не могла набрать высоту. В какой-то момент языки пламени ворвались в грузовой отсек, лизнули решетку, обожгли боковые сиденья, и Недельский, зажмурившись, почувствовал, что на нем вспыхнули волосы. Он заскрежетал зубами от мгновенной боли, но не выпустил из рук спасительные прутья. Вертолет еще раз нырнул в беспощадное огненное море и наконец решительно пошел вверх, отплевываясь лопастями от горящих ошметков собственной плоти и расплавленных лакокрасочных «соплей». В разинутой пасти аппарели все еще бесновались снопы искр, но ветер, продувающий пустую клетку, растерял жар и стал сыреть.
С трудом перебравшись в соседний отсек, Недельский наткнулся на конвоира, наказанного несколько часов назад и все это время просидевшего в салоне вертолета на боковом сиденье. Он уставился на дисциплинированного охранника, словно не веря, что в кромешном огненном аду кто-то мог спокойно коротать время на «скамейке запасных».
– Все в порядке? – хрипло поинтересовался Недельский. – Не дует?
– Все хорошо, – заверил его конвойный, лучезарно улыбаясь, – только жарко немного. Мы закончили операцию?