Он задумался на несколько минут, затем снова начал:
— Какой сегодня день… пятница! Я… два дня был здесь… м… м… м… я думал — целую неделю. Когда… собака… прибежала, я думал — волк. Ох!.. ох!.. мне было всё равно… м… м… м… Скажи, ты не покинешь меня… потому… потому что… я поступал… худо. Мне… не принесло это счастья.
Он снова сделался неподвижен, затем вдруг громко, продолжительно вскрикнул… они слышали такой же крик ночью. Собака заворчала, охотники вздрогнули. Глаза несчастного закатились; у него начался бред.
Куонеб указал на восток, сделал знак восходящего солнца и качнул головой в сторону траппера. Рольф понял, что больной траппер не увидит никогда больше восходящего солнца. Но они ошибались.
Длинная ночь прошла в борьбе между смертью и стремлением вырваться из её когтей. На рассвете смерть была побеждена и удалилась со сцены. А когда солнце взошло, у больного, видимо, поднялись силы. Пока можно было не бояться рокового исхода.
Рольф сказал Куонебу:
— Куда мы снесём его? Не пойти ли домой за тобогганом: нам легче будет свезти его до хижины.
На этот раз и больной принял участие в разговоре.
— Скажите, вы не возьмёте меня теперь с собой? Ах!.. хочется домой. Мне кажется… дома будет лучше. Мои товарищи ушли на Муз-Райвер. Я не поправлюсь, если свезёте меня туда.
Под словом «туда» он подразумевал озеро индейца и как бы мимоходом взглянул при этом на бесстрастное лицо краснокожего.
— Есть у тебя тобогган в хижине? — спросил Рольф.
— Да… довольно хороший… на крыше… слушай, — и он тихо шепнул Рольфу: — пусть он идёт за ним… ты не уходи от меня… он убьёт меня, — и он тихо заплакал от жалости к самому себе.
Куонеб спустился с горы; высокая, мускулистая фигура его быстро зашагала вперёд; она становилась всё меньше и тоньше и расплылась, наконец, в пространстве.
45. Рольф ухаживает за Хоагом
Часа через два краснокожий был уже в хижине траппера и без малейшего колебания и смущения приступил к осмотру всего, что в ней находилось. На крыше он действительно нашёл тобогган, который оказался в очень хорошем состоянии несмотря на то, что хозяин его был никуда не годным человеком.
На чердаке он нашёл несколько связок мехов, висевших на стропилах; их было не очень много, потому что сбор мехов — дело трудное. Куонеб подозрительно осмотрел все меха и нисколько не удивился, когда увидел свой рысий мех, который легко было признать по тому, как он был растянут для просушки. В другой связке он нашёл мех убитого им самим бобра, признав его по тёмной полосе вдоль спины.
Относительно куньих мехов он не мог сказать ничего положительного, хотя сильно подозревал, что большинство их взято из его капканов.
Он привязал одеяло Хоага к тобоггану и поспешил обратно к тому месту горы, где оставил трапперов.
Скукум, которому не нравилось общество Хоага, встретил его далеко от этого места.
Траппер всё время свободно разговаривал с Рольфом, но сразу почувствовал себя угнетённым, как только увидел возвратившегося индейца.
Охотники уложили раненого на тобогган и двинулись в путь. Земля местами была совсем обнажённая, а тащить больного было трудно, но путь, к счастью, шёл вниз по склону горы, и часа через четыре они были уже у хижины.
Охотники положили больного на кровать; Рольф занялся приготовлением обеда, а Куонеб рубкой дров.
Подкрепившись чаем, ветчиной и кексами, все почувствовали себя лучше. Хоаг походил теперь больше на самого себя. Он разговаривал свободно, почти весело, но Куонеб, у ног которого приютился Скукум, курил молча и не спускал глаз с огня.
После довольно продолжительного молчания индеец повернулся вдруг к трапперу и, указывая трубкой на меха, сказал:
— Сколько здесь наших?
Хоаг, видимо, струсил, но затем ответил ему угрюмо:
— Я не знаю, что ты хочешь сказать. Я очень болен. Свезите меня в Лайон-Фельс и берите всё, что здесь есть, — и он заплакал.
Рольф взглянул на Куонеба и покачал головой; затем, обратившись к больному, сказал:
— Не волнуйся; мы всё сделаем как следует. Есть у тебя хорошая лодка?
— Очень хорошая. Надо её немного исправить.
Ночь прошла довольно спокойно; больной просыпался только два раза и просил дать ему пить. Утром он чувствовал себя ещё лучше и даже начал строить планы на будущее.
Он воспользовался первым благоприятным случаем, чтобы шепнуть Рольфу:
— Не можешь ли отослать его куда-нибудь прочь? Я чувствую себя лучше с тобой.
Рольф ничего не ответил ему на это.
— Слушай, — продолжал траппер, — слушай, молодой охотник, как тебя зовут?
— Рольф Киттеринг.
— Слушай, Рольф, подожди недельку или дней десять, пока стает лёд; я буду тогда в состоянии двинуться в путь. Отсюда небольшой переезд до Лайон-Фельса.
После довольно продолжительной паузы, вызванной приходом Куонеба, он снова начал:
— Муз-Райвер — судоходная река; вы доставите меня в пять дней до места. В Лайон-Фельсе мои товарищи.
Он не хотел говорить, что под словом «товарищи» подразумевает жену и сына, которых совсем забросил, а теперь ехал к ним в надежде, что они будут ухаживать за ним.
Рольф с удивлением слушал его.
— Слушай! Я отдам тебе все меха, если ты доставишь меня туда.
Рольф с любопытством взглянул на него; ему хотелось спросить: «Ты говоришь о наших мехах?»
Разговор снова прекратился, так как опять пришёл Куонеб.
Рольф вышел из хижины и вызвал Куонеба за собой. Они долго говорили о чём-то между собой, а когда Рольф вернулся, больной сказал ему:
— Останься со мной и свези меня. Я дам тебе своё ружьё, — а затем после короткого молчания: — все мои капканы и лодку.
— Я останусь с тобой, — сказал Рольф, — а недели через две мы свезём тебя в Лайон-Фельс. Я думаю, ты укажешь нам, как ехать.
— Можете взять все меха, — и траппер снова указал на добычу, украденную им, — а то ружьё — твоё, когда вы свезёте меня.
Дело было решено, но Куонебу необходимо было побывать ещё у себя в хижине. Он задумался над тем, как ему поступить с мехами? Снести новую связку мехов туда или принести меха оттуда и затем свезти всё в Лайон-Фельс? Рольф также задумался над этим. Он знал на своём веку много худых людей, включая сюда и Хоага. Везти с собой меха, где были товарищи Хоага, который мог предъявить на них свои права, было рискованно, и он сказал:
— Куонеб, ты вернёшься обратно дней через десять, не более. Мы возьмём с собой немного мехов в Лайон-Фельс, потом можем добавить. Припрячь остальное хорошенько, мы съездим потом к Уоррену. Мы отсюда довольно возьмём с собою… как знать, что там в Лайоне.
Они отобрали меха рыси, бобра и с дюжину куниц, чтобы оставить здесь, а остальные связали вместе. Куонеб перебросил их через плечо и в сопровождении Скукума направился вверх по склону горы и скоро скрылся в лесу.
Десять дней тянулись томительно долго. Хоаг всё время ныл или плакал, жаловался, низкопоклонничал до отвращения или старался расположить в свою пользу, предлагая то и дело меха, ружьё и лодку.
Рольф пользовался всегда хорошей погодой и с удовольствием уходил из хижины. Как-то раз, захватив с собой ружьё Хоага, отправился он к ближайшей реке, находившейся на расстоянии одной мили, и увидел там большой бобровый пруд. Он осмотрел его кругом и нашёл утонувшего бобра вместе с капканом, в котором признал свой собственный, так как на нём была сделанная им самим пометка (’’ ’ ’’’). Он нашёл ещё один капкан и в нём ногу бобра, затем третий, и так постепенно все шесть капканов. Он взял их с собою и бобра и направился обратно к хижине. Хоаг встретил его целым потоком жалоб:
— Ты не должен оставлять меня одного. Я хорошо плачу тебе. Я не прошу милости и так далее.
— Смотри, что я нашёл, — сказал Рольф, показывая бобра. — А вот и ещё, — продолжал он, показывая капканы. — Странно, не правда ли? У нас было шесть точно таких же капканов; я пометил их так же, как и эти; они все исчезли… след от лыж показывает, откуда они. Нет ли здесь поблизости каких-нибудь изворотливых соседей у тебя?
Траппер мрачно взглянул на него.
— Пари держу, что это сделал Билль Гоукинс, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание.
46. Возвращение Хоага домой
Пробуждение весны в лесу принадлежит к числу самых приятных и радостных событий в мире. Сильные дожди, перепадающие время от времени, заливают поверхность маленьких рек целыми потоками воды, которая быстро съедает лёд и снег, хотя большинство лесных рек вскрывается медленно. Очень редко случается бурный ледоход, с треском ломающий лёд и уносящий его в какие-нибудь два часа. Это обыкновенно бывает на больших реках, где поверхность воды обширнее. Снег в лесу тает медленно, и, когда вода покроет лёд, он исчезает постепенно, без шума и треска. Наступление весны в лесу знаменуется разбуханием почек, криком диких гусей и карканьем ворон, которые прилетают с более низменных мест, спеша разделить с родичами своими, большими воронами, добычу, оставшуюся от зимних охот.
С юга летят маленькие птички, напевая коротенькие весенние песенки: резвые крапивники, стойко перенёсшие зимние морозы, весело поют и щебечут, пока не появятся снегири и чёрные дрозды, которые своим более изысканным пением заставляют забыть эти скромные хороводы.
Стоит зиме сделать хотя бы один шаг назад, как весна производит панику в рядах отступающего врага и вынуждает его к бегству. Десять дней отсутствия Куонеба были днями настоящих революционных переворотов, после которых зима окончательно уступила место весне и унесла с собою снег, оставив его только в самых тенистых закоулках леса.
Но вот наступило наконец ясное солнечное утро, когда Рольф, к великому удовольствию своему, услышал отрывистый крик индейца: «го!», а спустя минуту кругом него запрыгал с радостным визгом Скукум. Возвращение индейца произвело на Хоага совсем иное впечатление. Он уже настолько оправился, что мог встать и, хотя с трудом, но ковылял вокруг дома, опираясь на палку, и ел с большим аппетитом по три раза в день, продолжая ворчать в то же время, что всё скверно и невкусно. Но с того момента, как появился индеец, он углубился в самого себя, надулся и замолчал. Не прошло, однако, и часу, как он снова начал предлагать Рольфу меха, ружьё, лодку и капканы с условием, чтобы он свёз его к семье.
Все трое были очень довольны, когда наступил наконец день отъезда в Лайон-Фельс.
Путь их шёл по Малой Оленьей реке, Малому Оленьему озеру, по южной ветви Оленьей реки, а затем Большой Оленьей рекой. Все реки были переполнены, и всюду было множество воды, что значительно сокращало количество «портэджей».[7] Хоаг не мог ходить скоро, а переносить его с места на место было нелегко. В три дня они проехали пятьдесят миль и к вечеру третьего дня были уже в небольшом поселении Лайон-Фельс.
В обращении Хоага сразу произошла резкая и крайне неприятная перемена. Он начал приказывать, тогда как прежде от него слышались только плаксивые просьбы. Он кричал на них:
— Причаливай осторожно, не порти моей лодки.
Увидя нескольких человек, собравшихся у мельницы, он рассыпался перед ними в излияниях, но не получил на них ответа, кроме холодного и как бы мимоходом брошенного приветствия: «Галло, Джек! Никак вернулся домой»? Одного из них еле уговорили заменить собою Рольфа и снести Хоага к его хижине. Да, семья его оказалась дома, но она была, по-видимому, недовольна его возвращением. Он что-то шепнул своему сыну, и тот с мрачным видом направился к реке и вернулся с ружьём, которое Рольф считал уже своим; он захватил бы также и меха, но Скукум набросился на него и прогнал его от лодки.
Хоаг выказал при этом свой настоящий характер.
— Это мои меха и моя лодка, — сказал он одному из рабочих на мельнице и прибавил, обратившись к спасшим его людям: — А вы, скверные разбойники, краснокожие воры, проваливайте прочь отсюда, не то я подам на вас жалобу судье.
И он осыпал их оскорбительной и непечатной бранью, в которой выказалась вся злоба его низкой натуры.
— Говорит, как настоящий бледнолицый, — холодно заметил Куонеб.
Рольф стоял молча. Оказать такую бескорыстную помощь и в благодарность за это получить столько гадкой, унизительной брани! Он невольно подумал, что даже дядя его Мик и тот не выказал бы столько низости и неблагодарности.
Хоаг дал полную свободу языку, найдя в товарище своём Билле Гоукинсе внимательного слушателя всех своих жалоб. В конце концов, он довёл его до того, что тот воспламенился рассказами о причинённом Хоагу зле и привёл судью расследовать дело, арестовать «преступников», а главное — отобрать «меха Хоага».
Старик Сила Сильвани, хозяин мельницы и пионер этой местности, был в то же время и судьёй. Это был человек высокого роста, худощавый, смуглый, напоминающий в физическом и нравственном отношении Авраама Линкольна. Он выслушал душераздирающий рассказ об ужасном преступлении, грабеже и пытках, которым эти два изверга в образе людей подвергли ни в чём не повинного Хоага; судья слушал внимательно, возмущаясь сначала, а затем, чем дальше, тем больше забавляясь этим рассказом.
— Вы не получите никакого удовлетворения до тех пор, пока я не выслушаю другую сторону, — сказал он, приказывая позвать Рольфа и Куонеба. Он окинул их внимательным взором и, обращаясь к Рольфу, спросил его:
— Ты индеец?
— Нет, сэр!
— Метис?
— Нет, сэр!
— Хорошо, расскажи мне всё, как следует, об этом деле, — и Сильвани, приготовившись слушать, устремил проницательный взор на юношу.
Рольф рассказал всю историю их знакомства с Хоагом, начиная от встречи с ним в складе Уоррена до приезда в Лайон-Фельс. Нельзя сомневаться в истине какой-нибудь истории, когда она передаётся искренне и подробно, и потому рассказ Рольфа представился во всей своей очевидности проницательному и доброму старому охотнику, торговцу, хозяину мельницы и судье.
— Сынок, — сказал он тихо и ласково, — вижу, что ты сказал мне всю правду. Верю каждому твоему слову. Всем нам известно, что Хоаг — самый презренный негодяй и величайший лгун на Райвере. Он язва и всегда был язвой. Он только обещал дать тебе ружьё и лодку, а затем раздумал, и мы не можем заставить его исполнить своё обещание; что касается непорядков в лесу, то вы два свидетеля против его одного, и вы получите меха и капканы. Вы хорошо сделали, что оставили остальные меха дома, не то вам пришлось бы поделить их; пусть меха остаются у вас, и предайте всю эту историю забвению. Мы найдём для вас лодку, чтобы дать возможность уехать из нашего города. Относительно Хоага не беспокойтесь: дни путешествий его кончены.
Человек, владеющий связкой первоклассных мехов, считается богатым во всяком пограничном городке. Судья был в то же время торговцем, а поэтому они продали ему меха и могли закупить себе всё необходимое.
День начинал уже склоняться к вечеру, когда они снарядили новую лодку, снабдив её всеми припасами. Старик Сильвани всегда держал себя спокойно во время коммерческих переговоров, говорил тихо и мягко, изредка делая весьма забавные замечания, что заставляло некоторых думать, будто он человек податливый. В конце концов, оказывалось, что он ничего не терял при таком способе обращения, и конкуренты не решались бороться с длинным невозмутимым Сильвани.
Покончив дела, Сильвани сказал охотникам:
— Теперь я кое-что подарю каждому из вас, — и передал им два складных ножа, впервые появившихся в то время.
Для охотников это были чудесные вещи, сокровища драгоценные, источник бесконечной радости. Если бы они даже знали, что на шкуру одной куницы можно купить таких ножей целую дюжину, то восторг их и детская радость нисколько не изменились бы от этого.
— Поужинайте-ка с нами, ребята, а завтра утром уедете, — сказал Сильвани.
Они присоединились таким образом к многочисленной семье мельника и разделили с ней вечернюю трапезу. После ужина они часа три просидели под широким портиком, обращённым в сторону реки, и старик Сильвани, чувствовавший, по-видимому, большое влечение к Рольфу, занимал его бесконечными разговорами, которые в то время показались ему просто интересными, и только по прошествии многих лет понял он по тому влиянию, какое они имели на него, сколько в них было глубокого смысла и истинной мудрости.
— Для Джека Хоага, — говорил Сильвани, — существует два неудачных места: одно из них — где его не знают и судят о нём по его наружности; другое — где его в течение двадцати лет изучили насквозь, как, например, у нас. Ловкий, хитроумный мошенник может носить ложную маску год, пожалуй — два, но раз ты имеешь возможность узнать его досконально в течение двадцати лет, встречаясь с ним и лето и зиму, он выскажется, в конце концов, и ни один тёмный уголок его души не останется скрытым.
Я не имею никакого намерения строго судить его, ибо не знаю, какого рода червь точит его сердце. А я думаю, что такой червь есть у него, иначе он не был бы так зол. Вот почему я всегда говорю себе: не спеши судить, разузнай всё хорошенько, прежде чем клеймить человека. Мать моя имела обыкновение говорить: не говори ни о ком худо, пока не предложишь себе вопросов — так ли это, хорошо ли это, нужно ли это? И чем старше я делаюсь, тем становлюсь осмотрительнее в своих суждениях. Когда я был в твоих летах, я был неумолим, как железный капкан, и уверен в своей непогрешимости. Говорю тебе: нет человека умнее шестнадцатилетнего мальчика, за исключением разве пятнадцатилетней девочки.
Верь мне, мальчик, что в то время, когда всё кругом будет казаться тебе мрачным, тебя подстерегает какая-нибудь радость; только будь твёрд, спокоен и добр, и непременно случится что-нибудь и приведёт всё снова в порядок. Выход всегда есть, и мужественное сердце всегда найдёт его.
Верь, мальчик: никто не одолеет тебя, пока ты сам этого не подумаешь. Только не бойся, и ничто не сломит тебя.