— Неизвѣстно еще, будутъ они кь вамъ обращаться или нѣтъ. Отъ васъ зависитъ не давать имъ больше указаній. А если они — мошенники, такъ имъ и нужно. Эти деньги мои, и никуда я ихъ отсылать не буду. Я была глупа, что призналась вамъ во всемъ. Я васъ не спрашиваю, откуда у васъ деньги, когда вы ихъ не зарабатываете, и вамъ нѣтъ дѣла до моихъ денегъ.
— Лоренца! — возвысилъ голосъ графъ.
— Ну, что-жъ? Я знаю, что я Лоренца!
— Какъ вы говорите со мною?
— Попросту. Я еще разъ скажу, что денегъ я отсылать не буду.
— Изъ этого могутъ произойти немалыя бѣдствія.
Графиня пожала плечами.
— Вы можете ошибаться, Александръ. Если бы вы никогда не ошибались, вы видѣли бы, съ кѣмъ имѣете дѣло, и не водились бы со всякою дрянью.
Помолчавъ, Каліостро нромолвилъ, будто про себя:
— Пусть все совершается, что предназначено: можетъ-быть, такъ будетъ лучше!
Вѣроятно Лоренца не слышала, что говорилъ мужъ, потому что, помолчавъ, замѣтила только:
— А, можетъ-быть, мы ошибаемся, и мистриссъ Скоттъ вовсе не мошенница. Съ вашей помощью она выиграла много денегъ и захотѣла въ моемъ лицѣ вась отблагодарить. Нужно отдать ей справедливость, она сдѣлала это очень деликатно. И я почему-то увѣрена, что она больше не будетъ къ вамъ обращаться за отгадываньемъ лотерейныхъ нумеровъ.
— Дай Богъ, но для большей вѣрности мы перемѣнимъ квартиру, чтобы меня не такъ скоро отыскали.
9
И графъ, и графиня оказадись правы: супруги Скоттъ не спрашивали больше лотерейныхъ нумеровъ, но, конечно, очень подходили подъ опредѣленіе «мошенники».
Въ началѣ 1777 года Каліостро переѣхалъ на другую квартиру, какъ-разъ попавъ въ тотъ домъ, гдѣ верхнее жилье снимала Мзри, но послѣдняя только раскланивалась при встрѣчахъ, не дѣлая попытокъ вытянуть у графа деньги и не стараясь сблизиться съ Лоренцой. Ея видъ заставлялъ подозрѣвать какой-то планъ, который и не замедлилъ обнаружиться. Можетъ-быть, графъ и подозрѣвалъ его, и имѣлъ предчувствія, но 7-го февраля его очень удивилъ вечерній визитъ судебнаго пристава и шести полицейскихъ, явившихся, чтобы арестовать его за долгъ Мэри Фрей въ размѣрѣ двухсотъ фунтовъ стерлинговъ.
Каліостро отвѣтилъ, что онъ не знаетъ никакой Мэри Фрей, не подозрѣвая, что миссъ Мэри Фрей и мистриссъ Скоттъ — одно и то же лицо, и что онъ никому ничего не долженъ, но ему показали бумагу, гдѣ его долгъ подтверждается клятвенными заявленіями самой миссъ Фрей и двухъ свидѣтелей.
Каліостро пожалъ плечами и хотѣлъ-было уже идти за сбирами, какъ вдругъ въ сосѣдней комнатѣ послышадся шумъ и звукъ ломаемой мебели. Быстро отворивъ двери, онъ увидѣлъ, что двое людей старались открыть стѣнной шкапъ, гдѣ хранились его рукописи и разныя мелкія, необходимыя для опытовъ, вещи, межъ тѣмъ какъ разбросанныя бумаги, вскрытое бюро и вообще полный безпорядокъ яспо показывали, что злодѣи опредѣленно чего-то ищутъ, пренебрегая цѣнностяма и деньгами, которыя лежали нетронутыми.
— Арестуйте взломщиковъ вмѣстѣ со мною! — закричалъ графъ, обращаясь къ полицейскимъ, — какого еще надо доказательства ихъ преступленья?!
— Мы дѣйствуемъ на основаніи закона! — отвѣчалъ одинъ изъ нихъ, косоглазый, котораго Каліостро гдѣ-то видѣлъ.
— Они дѣйствуютъ на основаніи закона! — какъ эхо повторили полицейскіе.
Графъ яро оглянулся, но сдержался, только, скомкавъ платокъ, бросилъ его въ стѣну и презрительно воскликнулъ:
— Законъ!
Потомъ прибавилъ насмѣшливо:
— Для васъ будетъ совершенно безполезно то, чего вы ищете, какъ греческая грамматика водовозу.
— А развѣ графъ знаетъ, что мы ищемъ? — обратился къ нему косой.
Каліостро не отвѣтилъ на вопросъ, но, выходя изъ дома, остановился и произнесъ торжественно:
— Вы думаете, мнѣ трудно было бы освободиться отъ васъ сейчасъ же и всѣмъ доказать свою невинность? Но еще не пришло время. Пусть совершается правосудіе, чтобы обратившіе на меня его мечъ отъ него же погибли!
Мистеръ Скоттъ (теперь Каліостро точно узналъ его) отвѣтилъ:
— Къ сожалѣнію, англійское правосудіе, какъ и всякое, имѣетъ не только глаза завязанными, но и уши заткнутыми, такъ что ни прекрасныя рѣчи, ни важныя мины на него недѣйствуютъ. Оно только взвѣшиваетъ, а иногда и вѣшаетъ.
Но графъ самъ былъ похожъ на Ѳемиду: ничего не слыша и даже, кажется, не видя, онъ шлепалъ по грязи между полицейскими, изрѣдка взглядывая на пасмурное лондонское небо.
Дѣйствительно, сворованная мистеромъ Скоттомъ книга, гдѣ были записаны изысканія графа о лотерейныхъ билетахъ, и коробочка съ краснымъ порошкомъ, оказались совершенно ненужными. А между тіэмъ вся исторія была затѣяна именно для того, чтобы добыть этотъ манускриптъ, съ помощью котораго, по увѣренію Вителлини, и безъ Каліостро можно было угадывать номера, и красный порошокъ, необходимьій для обращенія любого металла въ золото. Мошенники воспользовались англійскимъ закономъ, по которому кредитору, подтвердившему подъ присягой и нашедшему двухь клятвенныхъ свидѣтелей, что такой-то ему долженъ, давалось право нодвергнуть аресту должника. Надѣясь во время суматохи выкрасть нужное имъ, Скоттъ самъ отправился вмѣстѣ съ полицейскими, часть которыхъ была съ ними въ долѣ.
Вителлини долго разсматривалъ рукопись со всѣхъ сторонъ, наконецъ, объявилъ, что часть ея написана по-еврейски. Привлеченный по этому случаю къ дѣлу мистеръ Симонсъ, оптикъ, сказалъ, что книга написана по-арабскн. Не имѣя возможности найти араба, Скоттъ посовѣтовалъ Вителлини почитать ее, перепернувши зеленый козырекь задомъ напередъ, лишилъ его участья въ будущемъ барышѣ, а самъ подалъ еще двѣ жалобы на графа, обвиняя его въ вымогательствѣ и колдовствѣ.
Англійское правосудіе длилось почти годъ, пока не обнаружилась истина, и графъ Каліостро не былъ оправданъ. Даже поручители отъ него отказались и, похитивъ изъ мѣста его жительства, перевезли въ Кингсбенгеву тюрьму. То его отпускали на поруки, то сажали въ темницу, то разлучали съ Лоренцой, то вновь соединяли, но графъ хотѣлъ, чтобы все шло чисто-юридическимъ путемъ, и только въ декабрѣ 1777-го года Каліостро, оправданный, реабилитированный, покинулъ Лондонъ, потерявъ за время суда три съ половиной тысячи гиней.
Оправдались и слова графа относительно меча правосудія. Изъ четырнадцати главыхъ его обвинителей и судебныхъ враговъ въ теченіе года десять умерло, не будучи ни старыми, ни особенно болѣзненными, и только четверо остались въ живыхъ, завидуя мертвымъ: прокуроры Райнольсъ и Айлетъ, выставленные къ позорному столбу за лжесвидѣтельство, судебный приставъ Саундерсъ, заключенный въ тюрьму, и, наконецъ, мистеръ Скоттъ, скрывшійся въ глубь Шотландіи, гдѣ, безъ друзей, безъ крова, онъ влачилъ свое существованіе, съ ненавистью видя богатство и благосостояніе другихъ.
И Мэри Фрей съ чистыми глазами, и старый Вителлини съ зеленымъ козырькомъ, и добрая синьора Блевари — всѣ, всѣ ушли въ ту страну, гдѣ нѣтъ ни лотерей, ни табакерокъ, ни судовъ, кромѣ нелицемѣрнаго Божьяго суда.
КНИГА ВТОРАЯ
1
Послѣ Лондона Каліостро больше года провелъ въ странствіяхъ, хотя и вся его жизнь со времени отъѣзда изъ Рима— не что иное, какъ странствіе, не только въ томъ смыслѣ, что всякій рожденный человѣкъ есть путникъ на землѣ, но и въ смыслѣ самаго обыкновеннаго кочеванія съ мѣста на мѣсто. Пробывъ нѣкоторое время въ Брюсселѣ, гдѣ онъ нѣсколько поправилъ свои разстроенныя денежныя дѣла, отчасти получивъ субсидіи отъ друзей, отчасти увеличивая брилліанты, графъ посѣтилъ Голлаидію, Льежь и многіе города Германіи. Будучи посвященнымъ масономъ, онъ повсюду встрѣчалъ сердечный привѣтъ у братьевъ-каменщиковъ и вступилъ въ голландскую ложу, называемую «большою», и въ льежскую «Совершеннаго равенства». Вездѣ онъ высказывалъ свои убѣжденія относительно доктрины и ритуала, изложенныя имъ впослѣдствіи подъ названіемъ «Египетскаго посвященія», совѣтовалъ остерегаться суевѣрія и политики и старался уничтожить вліяніе португальца Хименеса и англійскаго раввина Фалькъ. А Фалькъ былъ не послѣдній чародѣй: это онъ далъ гердогу Орлеанскому талисманъ, разбить который впослѣдствіи удалось только молитвѣ г-жи de la Croix. Тогда Филиппъ Эгалите поблѣднѣлъ въ конвентѣ и лишился чувствъ.
Такь какь часто не только свою миссію, но и происхожденіе, и имя графъ Кадіостро скрывалъ, то въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его принимали недовѣрчиво и совсѣмъ пе за того, кѣмъ онъ былъ. Такъ, напримѣръ, въ Кенигсбергѣ баронъ Корфъ счелъ его за подосланнаго іезуита и такъ возбудилъ противъ него все общество, что графъ принужденъ былъ покинуть городъ. Говорили, будто онъ — С.-Жермэнъ, чего онъ не опровергалъ; самъ же себя онъ именовалъ иногда графомъ Фениксомъ и графомъ Гара, будто умышленно усиливая мракъ и путаницу вокругъ своей личности.
Такь какь часто не только свою миссію, но и происхожденіе, и имя графъ Кадіостро скрывалъ, то въ нѣкоторыхъ мѣстахъ его принимали недовѣрчиво и совсѣмъ пе за того, кѣмъ онъ былъ. Такъ, напримѣръ, въ Кенигсбергѣ баронъ Корфъ счелъ его за подосланнаго іезуита и такъ возбудилъ противъ него все общество, что графъ принужденъ былъ покинуть городъ. Говорили, будто онъ — С.-Жермэнъ, чего онъ не опровергалъ; самъ же себя онъ именовалъ иногда графомъ Фениксомъ и графомъ Гара, будто умышленно усиливая мракъ и путаницу вокругъ своей личности.
Въ самомъ концѣ февраля 1779-го года графъ и Лоренца прибыли въ курляндскій городъ Митаву и остановились въ гостиницѣ на базарной площади. Они пріѣхали около полудня, и Каліостро рѣшилъ отдохнуть раньше, чѣмъ идти къ Медемъ, къ которымъ у него было рекомендательное письмо. Были уже сумерки, и растаявшая за день земля снова замерзла. Со двора, черезъ который нужно было проходить въ домъ г-жи Медемъ доносились дѣтскій крикъ и громкіе взрывы смѣха. Каліостро обернулся и увидѣлъ невысокую ледяную горку, съ которой на широкихъ саночкахъ катались трое малютокъ, четверо или пятеро остальныхъ прыгало и смѣялось на деревянной верхушкѣ горы, тормоша высокую дѣвушку лѣтъ восемнадцати въ мѣховой шапкѣ съ наушниками и съ большой полосатой муфтой. Лицо ея, круглое и румяное, освѣщенное послѣднимъ отблескомъ зари и снѣга, и оживляемое дѣтскимъ весельемъ, казалось почти сіяющимъ. Короткая полудѣтская юбка по-зволяла видѣть маленькія ноги, обутыя въ высокіе валеные сапожки, отороченные мѣхомъ. Она смѣялась и бросала въ слѣдъ катившимся куски скатаннаго снѣга.
— Лотта, Лотта, катись за нами! — кричали ей снизу.
— На чемъ я покачусь? На своей шубкѣ? Возвращайтесь скорѣе съ санками.
Потомъ, подобравши шубку, она стала усаживаться въ широкія, но все же слишкомъ тѣсныя для взрослаго человѣка, санки къ общему веселью дѣтей.
— Ну, кто со мною?
— Я! я! И я! И я, Лотхенъ, и я!
— Ну, вались всѣ кучей!
И она сгребла дѣйствительно смѣющейся и визжавшей кучей всѣхъ желающихъ. Санки тронулись. Отъ неправильной тяжести свернули въ сугробъ, опрокинулись, и всѣ пассажиры разсыпались и покатились уже самостоятельно, безъ санокъ, въ разныя стороны, теряя шапки, рукавички, мелькая ногами въ теплыхъ пестрыхъ чулкахъ, крича отъ испуга и восторга. Сама Шарлотта долго не могла встать отъ смѣха. Наконецъ, ее подняли общими усиліями, и она, отряхнувшись отъ снѣга, легкой походкой въ кругу дѣтей отправидась къ дому.
Каліостро, снявъ шапку, спросилъ:
— Какъ пройти къ г-ну Медемъ?
Дѣвушка остановилась въ нѣкоторомъ изумленьѣ.
— Вы къ папѣ?
— Я къ графу Медемъ, я не знаю, батюшка ли онъ вамъ.
— Да. Это мой отецъ. У меня еще есть дядя, тоже Медемъ… Я сейчасъ васъ проведу. Подождите, дѣти, не ходите за мною и поклонитесъ господину.
— Не безпокойтесь, я самъ дойду, вы мнѣ только укажите входъ. Я не хочу мѣшать вашимъ развлеченіямь.
Дѣвушка покраснѣла.
— Вы давно смотрите, какъ мы дурачимся?
— Довольно.
— Вы навѣрное подумали: какая глупая дѣвушка, уже взрослая и возится съ ребятами. Я люблю дѣтей.
— Это дѣлаетъ честь вашему доброму сердцу.
— Ахъ, Лотта такая добрая, такая добрая!
— Сестрица совсѣмъ какъ ангелъ!
— Тише, дѣти, тише!
— Это ваши братья и сестры? — спросилъ графъ.
— Не всѣ.
— Нѣтъ, всѣ, ты всѣмъ сестрица, всѣмъ!
— Видите, какъ васъ любятъ.
Шарлотта стояла, опершись рукого на голову самаго маленькаго, и, улыбаясь, отвѣтила:
— Вы ихъ простите, сударь, они маленькіе дикари и говорятъ безъ прикрасъ. И еще простите, что случайно вамъ пришлось попасть въ такое шумное общество.
— Мнѣ случай далъ возможность быть свидѣтелемъ очаровательной сцены.
— Благодарю васъ! — отвѣтила дѣвушка, присѣдая, потомъ, указавъ графу подъѣздъ и подождавъ нѣсколько секундъ, вдругъ спросила вдогонку:
— Вы не изъ Берлина, сударь?
— Моя послѣдняя остановка была въ Кенигсбергѣ, но я былъ и въ Берлинѣ.
— Вы графъ Каліостро?
— Да, это я.
— Васъ ждутъ.
Графъ поклонился и продолжалъ идти высокому крыльцу.
2
Если вообще Каліостро ждали въ семействѣ Медемъ, то въ данный вечеръ, казалось, никто не былъ приготовлемъ къ его появленью.
Два брата Медемъ, нотаріусъ Гинцъ и г-жа Кайзерлингъ спокойно играли въ карты при свѣчахъ и со спущенными шторами. Графиня Медемъ, г-жа Биренъ и молодая г-жа Гратгаузъ рядомъ вязали за кругдымъ столомъ; въ сосѣдней комнатѣ кто-то игралъ на фортепіано; при каждомъ громкомъ пассажѣ собачка поднимала голову и ворчала, а г-жа Кайзерлингъ, не отрываясь отъ картъ, кричала:
— Тихо, Фридъ! Это совѣтникъ Швандеръ играетъ Гайдна. Все въ порядкѣ.
Черезъ три комнаты служанка рѣзала хдѣбъ и разставдяла тарелки; парень съ фонаремъ стоялъ у порога, принеся молоко съ погреба, и говорилъ о погодѣ.
Все было въ порядкѣ, все было какъ всегда, въ этотъ мирный митавскій вечеръ.
Пріѣздъ незнакомаго человѣка нарушилъ спокойствіе ужина. Прочитавъ переданное ему письмо, Медемъ поцѣловался съ графомъ, и, показавъ на него рукою своимъ семейнымъ, произнесъ:
— Это онъ.
Когда дошла очередь пожать руку Каліостро до совѣтника Швандера, послѣдній, посмотрѣвъ на гостя поверхъ очковъ, спросилъ:
— Не графъ ли Фениксъ вы въ одно и то же время?
— Да, я иногда называюсь и этимъ именемъ, когда нужно соблюдать особенную тайну. Я думаю, что это не мѣняетъ дѣла.
— О, конечно! Намь писалъ о васъ майоръ Корфъ.
— Изъ Кенигсберга?
— Вы угадали.
Каліостро нахмурился. Г-жа Кайзерлингъ, складывая и раскладывая карты, которыя она держала въ рукѣ, замѣтила про себя:
— Совѣтникъ вѣренъ себѣ, какъ часы!
Каліостро сдержанно, словно съ неохотой, произнесъ:
— Г. Корфъ прекрасный человѣкъ насколько я могу судить…
— Прекрасный, вполнѣ достойный! — съ удареньемъ подтвердилъ Швандеръ. — Но иногда легкомысленно судитъ о нѣкоторыхъ вещахъ и людяхъ, которые вполнѣ заслуживаютъ болѣе серьезнаго и осмотрительнаго отношенія къ нимъ!
— Вы отлично говорите, но я думаю, что въ вещахъ важныхъ именно эта-то осмотрительность и руководитъ всегда майоромъ.
Графъ очевидно начиналъ нриходить въ волненье и даже нѣкоторый гнѣвъ. Осмотрмвшись, онъ говоритъ:
— Меня удивляетъ ваше недовѣріе, госиода. Когда я снабженъ такими письмами отъ обществъ…
— Вы ихъ показывали и въ Кенигсбергѣ?
— Конечно!
— И, однако, они не убѣдили майора!
Каліостро только мигнулъ глазами и продолжалъ:
— Я пріѣзжаю въ дикую и варварскую страну…
— Позвольте, господинъ гость! Не слѣдуетъ порочить тѣхъ людей, которые оказываютъ вамъ гостепріимство. Мы вовсе не такъ дики, какъ вамъ угодно думать: у насъ есть посвященные и общество; кромѣ того, почтенный докторъ Штаркъ уже давно преподаетъ намъ церемоніальную магію.
— Церемоніальная магія! — нетерпѣливо воскликнулъ графъ и обернулся.
На порогѣ стояла Анна-Шарлотта Медемъ, окруженная тѣми же д'ѣтьми. Каліостро быстро подошелъ къ нимъ.
— Тутъ есть какой-нибудь ребенокъ нездѣшній?
— Какъ нездѣшиій? — спросила Шарлотта, — они всѣ изъ Митавы.
— Я хотѣлъ сказать, не изъ этого дома.
— Вотъ маленькій Оскаръ Ховенъ. ему давно пора домой! — отвѣтила дѣвушка, выдвигая впередъ мальчика лѣтъ шести.
— Нѣтъ! — проговорилъ тотъ упираясь.
— Какъ, ты не Оскаръ Ховенъ?
— Не надо домой!
— Пусть онъ останется на полчаса! — сказалъ Каліостро и затѣмъ продолжалъ властно, будто отдавая приказаніе — остальныя дѣти пусть удалятся. Пошлите письмо къ г-жѣ Ховенъ, пусть узнаютъ, что она дѣлала въ семь часовъ, подробно и точно. Здѣсь все свои?
Медемъ молча наклонилъ голову въ знакъ утвержденія.
Заперевъ двери, Каліостро положилъ руки на голову малепькаго Оскара и поднялъ глаза къ пебу, словно въ мысленной молитвѣ. Затѣмъ произнесъ страннымъ голосомъ, совсѣмъ не тѣмъ, что говорилъ до сихъ поръ:
— Дитя мое, вотъ книжка съ картинками, ты увидишь тамъ маму. Говори все, что замѣтишь.
При этомъ онъ обѣ руки сложилъ тетрадкой и помѣстилъ ихъ ладонями къ глазамъ малютки. Тотъ вздыхалъ и молчалъ, его лобъ покрылся испариной. Было такъ тихо, что было слышно, какъ по-трескиваютъ восковыя свѣчи на карточномъ столѣ, и тихоньковорочается собака.
— Говори! — повторилъ Каліостро еле слышно.
— Мама… мама шьетъ, и сестрида Труда шьетъ. Мама уходитъ, кладетъ шитье, подвигаетъ скамеечку подъ диванъ… сестрица одна… ай, ай! Что это съ сестрицей? Какъ она поблѣднѣла… держитъ руку у сердца. Вотъ опять мама, она цѣлуетъ Труду, помогаетъ ей встать… А вотъ пришелъ Фридрихъ… онъ въ шапкѣ… кладетъ ее на сундукъ… обнимаетъ маму… Труда улыбается… Фридрихъ очень красный…