Ребенокъ умолкъ. Всѣ оставались неподвижио на мѣстахъ, часы тикали. Лицо мальчика перестало быть напряженнымъ, и онъ заснулъ спокойно. Въ двери постучали.
Въ письмѣ г-жи Ховенъ было написано: «Въ семь часовъ я шила съ Гертрудой, потомъ вышла по хозяйству. Вернувшись въ комнату, я увидѣла, что съ дочерью сердечный припадокъ, она была страшно блѣдна и рукою держалась за сердце. Я очень испугалась, стала ее цѣловать, стараясь перевести въ спальню. Тутъ совершенно неожиданно для насъ вошелъ Фридрихъ, который вернулся изъ имѣнія раньше срока, и котораго мы считали за десять верстъ отъ Митавы. Дочери стало легче, такъ что она даже стала улыбаться. Тутъ пришелъ вашъ посланный, и вотъ я пишу».
Медемъ читалъ письмо вслухъ. Не успѣлъ онъ его окончить, какъ Шарлотта черезъ всю комнату бросилась къ
Каліостро, смѣясь и плача стала цѣловать ему руки и колѣни, восклицая словно изступленная:
— Дождались, дождались! О, учитель! Какой счастливый день!
— Милое дитя! — нѣжно сказалъ Каліостро, цѣлуя Шарлотту въ лобъ и поднимая ее съ пола.
Графъ Медемъ почтительно подошелъ къ Каліостро и скаэалъ, наклопяя голову:
— Учитель, простите ли вы нашу недовѣрчивость, наше сомнѣніе? Повѣрьте, только желаніе искренняго разсмотрѣнія и добросовѣстность заставили насъ не сразу раскрыть сердца. Дни лукавы, а враговъ у братьевъ не мало.
3
Порывъ Шарлотты никого, повидимому не удивилъ. Она была извѣстна, какъ дѣвушка экзальтированная, порывистая и перемѣнчивая. Обладая острымъ, слегка насмѣшливымъ умомъ, прекраснымъ и благороднымъ сердцемъ, дѣтскимъ и мечгательнымъ характеромъ, она пользовалась большимъ вліяніемъ не только въ семейномъ кругу и у митавскихъ масоновъ, но у многихъ людей, даже мало ее знавшихъ, такъ что ея мнѣнія и поступки иногда служили совершенно неожиданными примѣрами. Но въ кружкЪ Медемовъ перемѣны настроеній непостоянной Шарлотты дѣйствовали, можетъ-быть, болѣе, чѣмъ слѣдовало, и отражались неизмѣнно какъ давленіе атмосферы на барометръ, такъ что Каліостро даже самъ не предполагалъ, какую одержалъ побѣду, покоривъ сердце дѣвушки.
Кромѣ того, имѣя черезъ отда большія связи, Анна-Шарлотта ихъ энергично поддерживала, будучи яростной корреспонденткой и, сидя въ Митавѣ, имѣла повости, привязапности, порученія, дѣла, бездѣліе, свѣдѣнія о книгахъ, автографы знаменитостей почти изъ всѣхъ городовъ Германіи, Россіи, Полыии, Франціи и Англіи. Она знала почти всѣ европейскіе языки и была хорошей музыкантшей, играя на фортепьяно, скрипкѣ и арфѣ и обладая пріятнымъ, нѣсколько сухимъ голосомъ.
На слѣдующее утро Лоренцѣ сдѣлали визитъ Шарлотта съ матерью, ея тетка, г-жа Кайзерлингъ и другія дамы ихъ кружка, а скоро графъ и графипя переселились къ Медемамъ, чтобы Каліостро удобнѣе было наставлять своихь новыхъ учениковъ. Пошли весенніе дожди, не позволяя часто выходить изъ дому. Каліостро былъ всецѣло занятъ устройствомъ новой ложи, и даже часть дома Медемовъ передѣлывали спеціально, чтобы можио было собираться и дѣлать опыты ясновидѣнія, точно слѣдуя указаніямъ новаго учителя. Лоренца нѣсколько скучала, хотя и подружилась съ Шарлоттой. Но идеалистическая экзальтированность дѣвицы Медемъ не очень нравилась итальянкѣ и была ей даже непонятпа, такъ что графиня чаще проводила вечера за картами съ пожилыми дамами.
Это было уже въ началѣ апрѣля. Графъ пошелъ погулять по уединенной дорогѣ, рѣдко обсаженной березами и ведущей къ кладбищу. На серединѣ пути было выстроено довольно неуклюжее круглое сооруженіе съ тремя окнами, называвшееся «кладбищенской бесѣдкой», туда никто не заходилъ, такъ какъ оно стоялъ въ сторонѣ и казалось мало привлекательнымъ съ виду. Сюда-то и зашелъ Каліостро не столько отдохнуть, сколько для того, чтобы остановить быстро бѣгущія мысли, которыя рисовали уже ему Петербургъ, куда онъ намѣревался отправиться, дворъ, сѣверную Семирамиду, будущую свою славу, вліяніе и новыя путешествія, новые успѣхи, новые ученики. Каліостро отгонялъ эти мысли, но, когда случалось ему быстро ходить, особенно одному, всегда эти картины, эти мечты приходили ему въ голову. На этотъ разъ графу показалось, что его мѣсто уже занято, такъ какъ изъ бесѣдки раздавались голоса, но оказалось, что внутри никого не было. Каліостро заглянулъ въ окно; оказалось, что по другую сторону зданія, гдѣ былъ пустырь, находилась скамейка, гдѣ теперь сидѣло двое молодыхъ людей, одного изъ которыхъ графъ сейчасъ же узналъ за брата Анны-Шарлотты, молодого Амедея Медемъ, другой ему былъ неизвѣстенъ. Они продолжали разговоръ громко, очевидно не думая, что ихъ кто-нибудь услышитъ, къ тому же зная, что мѣсто очень пустынно.
— Я такъ измучился въ разлукѣ! — говорилъ тотъ, кого графъ не зналъ, — я считалъ не только дни, часы тамъ, вдалекѣ отъ всѣхъ васъ, отъ тебя, отъ ненаглядной Шарлотты… Помнитъ ли она обо мнѣ?
— Она тебя любитъ иопрежнему… но теперь… отецъ вѣдь запретилъ говорить о тебѣ послѣ того, какъ ты поссорился со своимъ батюшкой…
— Съ тѣхъ поръ, какъ разнесся слухъ, что отецъ лишилъ меня наслѣдства и выгналъ изъ дома?
— Зачѣмъ такъ горько говорить? Конечно, отецъ, желая сдѣлать свою дочь счастливой, не можетъ опираться на одни твои чувства.
— А и на капиталъ?
— Не на капиталъ, а на твое положеніе и доброе имя. Сестра и сама могла бы всѣмъ пренебречь, если бы…
— Если бы меня любила?
— Она тебя любитъ, Петръ. Ты не можешь ничего сказать противъ этого. Это вѣрно. Но она не хотѣла огорчать отца. Вообще здѣсь всѣ нротивъ тебя очень возстановлены.
— И это изъ-за дѣтской шалости!
— Изъ-за дѣтской шалости!
Молодые людн помолчали. Потомъ Амедей спросилъ:
— Какъ ты вернулся? Ты помирился съ барономъ, или этотъ пріѣздъ навлечетъ на тебя еще большій гнѣвъ?
Слышно было, что тотъ только вздохнулъ.
— Что же, Петръ, ты не отвѣчаешь, или ты уже не считаешь меня своимъ другомъ?
— Я не измѣнился, я все тотъ же Петръ Биренъ, но я никому бы не посовѣтовалъ уѣзжать на полгода; самыя крѣпкія, самыя священныя привязанности не выдерживаютъ такого срока. О, Лотта!
— Я тебя увѣряю, что сестра моя любитъ тебя попрежнему. И вотъ что я предложу тебѣ! Если ты явился тайкомъ и не хочешь, чтобы тебя видѣли, поселись въ моей рабочей комнатѣ, туда кто не ходитъ, а обѣдъ я тебѣ буду носить, какъ тюремщикъ. Можетъ-быть я даже намекну Лоттѣ и устрою вамъ маленькое свиданіе.
— Амедей, ты настоящій другъ!
— А ты не вѣрилъ этому? Но пойдемъ. Становится темно. Но все-таки въ Митавѣ трудно прожить инкогнито…
Дѣйствитедьно, становидось темно, въ зеденоватомъ небѣ засвѣтидись звѣзды, и едва можно было различить лужи на дорогѣ. Каліостро, подождавъ, когда уйдутъ друзья, сталъ уходить тоже, какъ вдругъ ему показалось, что по дорогѣ мелышула сѣрая тѣнь. Будучи полонъ только-что слышаннаго разговора, графъ крикнулъ въ сумерки:
— Шарлотта! Анна-Шардотта!
Тѣнь остановилась. Каліостро быстро по лужамъ подошелъ къ ней; дѣйствительно, это была сестра Амедея. Она была въ сѣромъ плащѣ и вся дрожала.
— Отчего вы здѣсь, дитя мое, и въ такой часъ?
Желая преодолѣть волненіе, она отвѣтила, стуча зубами:
— Я могла бы задать тотъ же самый вопросъ вамъ, графъ.
— Мнѣ никто не можетъ задавать вопросовъ. Но вы вся дрожите, вамъ холодво… Куда вы идете?
— Туда! — отвѣтила дѣвушка тоскліво, протягивая руку впередъ.
— На кладбище?
Шарлотта кивнула головою.
— Зачѣмъ? Что за безуміе!
— Къ брату.
— Къ вашему брату Амедею?
— Нѣтъ, къ моему брату Ульриху!
Она отвѣчала монотонно и уныло, вродѣ ясновидящей, была совершенно непохожа на ту Лотту, что каталась съ горы въ дѣтской кучѣ, но Каліостро, успѣвшій нѣсколько привыкнуть къ характеру Анны-Шарлотты, уже не удивился этимъ перемѣнамъ. Между тѣмъ дѣвушка продолжала:
— Мой братъ Ульрихъ скончался прошлый годъ… О, ни одна душа не была мнѣ такъ близка, какъ его! Она и послѣ смерти имѣетъ постоянныя сношенія со мною. Я слышу его голосъ… чувствую его мысли, желанія!.. Это странное и сладкое блаженство. Учитель, не препятствуйте мнѣ.
Она продолжала лрожать и, казалось, сію минуту могла упасть. Каліостро взялъ се за руку.
— Развѣ вашъ братъ здѣсь похороненъ?
— Нѣтъ, онъ похороненъ въ Страсбургѣ, но онъ любилъ это мѣсто, и его душа охотно сюда прилетаетъ.
— Успокойтесь! Она уже здѣсь. Вы слышите?
Выплыла неполная и блѣдная луна, освѣтивъ лужи и колонны бесѣдки; тихій вѣтеръ качнулъ прутья березъ. Шарлотта закрыла глаза и склонилась на плечо Каліостро.
— Да, я слышу, я чувствую! Какъ хорошо! — шептала она.
Графъ повелъ ее домой, закрывъ отъ сырости полой своего плаща и поддерживая одной рукою. Она едва передвигала ноги и улыбалась какъ больная. Тѣни отъ голыхъ деревьевъ смутнымъ рисункомъ бродили по лицу и фигурѣ идущихъ.
— Да, я слышу, я чувствую! Какъ хорошо! — шептала она.
Графъ повелъ ее домой, закрывъ отъ сырости полой своего плаща и поддерживая одной рукою. Она едва передвигала ноги и улыбалась какъ больная. Тѣни отъ голыхъ деревьевъ смутнымъ рисункомъ бродили по лицу и фигурѣ идущихъ.
— Учитель, не оставляйте меня! — сказала Шарлотта.
Каліостро, помолчавъ, отвѣтилъ:
— Скорѣе вы меня оставите, дитя мое, чѣмъ я васъ покину.
— Я васъ оставлю? Это можеть случиться, если вы оставите сами себя! — съ жаромъ прошептала Шарлотта и снова склонилась на его плечо.
4
Старуха Медемъ видимо была разстроена и невнимательно слушала Шарлотту. Та сидѣла на низенькомъ табуретѣ и пѣла, аккомпанируя себѣ на арфѣ. Казалось, дѣвушка похудѣла, хотя лицо ея не было меланхолическимъ, а освѣщалось скрытой, чуть теплившейся надеждой. ГІослѣдніе дни Анна-Шарлотта была особенно неровна, то молча сидя часами, то вдругъ прорываясь какой-то буйной радостью. Сегодня былъ день тихой, элегической грусти. И романсъ, который она пѣла, подходилъ къ ея настроенію. Въ немъ говорилось о разлученныхъ влюбленныхъ, которые одиноко повѣряютъ свои жалобы, одна — лѣснымъ деревьямъ, другой — морскимъ волиамъ, и арфа передавала то влюбленные стоны, то шумъ дубравы, то морской тихій прибой. Окончивъ пѣсню, дѣвушка не поднималась, а разсѣянно перебирала струны, словпо не желая, чгобы звуки улетѣли безслѣдно.
— Чьи это слтова, Лотта? Я что-то позабыла.
— Чьи это слова? — задумчиво повторила Шарлотта и поправила волосы.
— Да. Ты сама вѣрно не знаешь.
— Нѣтъ, я знаю очень хорошо.
— Чьи же?
Шарлотта улыбнулась.
— Имени этого поэта я не могу произносить въ вашемъ домѣ.
— Что за странное выраженіе «въ вашемъ домѣ»? Развѣ домъ твоихъ родителей, вмѣстѣ съ тѣмъ, не твой домъ, дитя мое?
— Копечно, такъ, но не я устанавливаю въ немъ разныя правила и запрещенія, я подчиняюсь и нисколько не выражаю неудовольствія.
— Можно подумать, что ты въ тюрьмѣ.
— Никто этого не подумаетъ, милая мама, и я не думаю.
Мать подошла къ Шарлоттѣ, все продолжавшей сидѣть на табуреткѣ, и прижала голову къ своей груди.
— Любишь? — спросила она, помолчавъ.
Дѣвушка отвѣтила, слегка усмѣхаясь:
— Ты видишь, я благоразумна и скрываю довольно хорошо свои чувства. Я не настолько люблю того, кого нельзя здѣсь называть, чтобы изъ-за этой привязанности забыть все, но я ни за кого не пойду замужъ, кромѣ какъ за него Я думаю, что я этимъ никому не причиняю огорченія.
— Бѣдная Лотта! — проговорила г-жа Медемъ и задумалась.
— Но, мама, что съ тобою? Ты сама чѣмъ-то разстроена.
— Нѣтъ, ничего!
— Ну, какъ же ничего! Я вижу, чувствую. Ты не сможешь обмануть моего сердца. Скажи, дорогая, скажи, какъ я тебѣ сказада.
Г-жа Медемъ вздохнула и тихо отвѣтила.
— Очень горестно ошибаться въ людяхъ, встрѣчать вмѣсто дружескаго участія черствый педантизмъ. Особенно въ тѣхъ людяхъ, къ которымъ идешь съ открытымъ сердцемъ…
Не зная, къ чему ведетъ свою рѣчь старая дама, Шарлотта глядѣла вопросительно и молчала, ожидая продолженія.
— У меня случились маленькія денежныя затрудненія, которыя мнѣ не хотѣлось доводить до свѣдѣнія мужа и твоего дяди. Собственно говоря, это дѣло, подробности котораго тебѣ пѣтъ необходимости знать, мсня не очень огорчаетъ. Меня огорчило совсѣмъ другое обстоятельство, имѣющее впрочемъ касательство къ этому дѣлу… Я обратилась къ графу…
— Къ графу Каліостро? — спросила дочь, нахмуривиіись.
— Да, къ графу Каліостро, нашему учителю и другу.
— Простите, мама, что я васъ перебиваю… Но что вамъ нужно было, деньги?
— Если хочешь, деньги, притомъ такія, о которыхъ никто бы не зналъ. Я попросила графа придти мнѣ на помощь и употребить свои знанія въ алхиміи и свой опытъ въ увеличиваніибрильяитовъ.
— Но, мама! — воскликнула съ упрекомъ младшая Медемъ и даже слегка отстранилась отъ матери.
— Что «мама»? Онъ сдѣлалъ бы доброе дѣло и поступилъ бы дружески по отношенію къ нашему семейству. Докторъ Штаркъ, несомнѣнно, это бы сдѣлалъ.
Шарлотта молчала, крайне взволнованная; наконецъ, беззвучно спросила:
— И что же графъ?
— Отказалъ… наотрѣзъ отказалъ. Сказалъ, что это все временныя заботы (будто я не знаю, что это затрудненье временное! Но я не святая!), что знанье преслѣдуеть другія цѣли, цѣлую кучу вещей! Былъ надмененъ и непріятенъ. Боюсь, что наша дружба его портитъ.
Старуха хлопнула табакеркой и недовольно умолкла.
Молчала и Шарлотта, лицо ея сіяло, нзъ глазъ текли сдезы. Наконецъ, она сползла къ колѣнямъ матери и заговорила восторженнымъ голосомъ:
— Онъ отказался, благодаренье Небу! Онъ отказался, а ты такъ просила! Милый графъ, дорогой учитель, вы выдержали большое испытанье! Мама, мама, не огорчайтесь, вы были только орудіемь въ Божьихъ рукахъ. А затрудненія, они минуютъ! Богъ пошлетъ своего слугу, можетъ-быть, онъ уже на порогѣ, чтобы избавить насъ слабыхъ и отъ этихъ мелкихъ заботъ!
Она цѣловала и гладила старую даму, какъ вдругъ, взглянувъ въ зеркало, вскрикнула и вскочила;
— Графъ, и съ нимъ… и съ нимъ баронъ Петръ фонъ-Биренъ!
— Шарлотта! — строго начала г-жа Медемъ.
— Разъ онъ идетъ подъ руку съ графомъ Каліостро, значитъ можно произносить его имя: Петръ фонъ-Биренъ, Петръ фонъ-Биреиъ! Возлюбленный мой.
И дѣвушка спрятала свое пылающее лицо на груди г-жи Медемъ, которая, выпрямившись и насторожившись, смотрѣла на двери.
На порогѣ, улыбаясь, показался графъ подъ руку съ высокимъ молодымъ человѣкомъ съ маленькой головой, прямымъ носомъ и выдающимся подбородкомъ. Онъ то краснѣлъ, то блѣднѣлъ, вертѣлъ въ слишкомъ длинныхъ рукахъ треуголку, вообще казалось, что Каліостро насильно тащитъ упирающагося юношу.
Не давъ времени заговорить г-жѣ Медемъ, графъ быстро и громко началъ:
— Анна-Шарлотта права: имя этого молодого человѣка можетъ звучать въ этомъ домѣ какъ имя всякаго благороднаго и честнаго человѣка. Г-жа Медемъ, баронъ Петръ фонъ-Биренъ является какъ отвѣтъ на ваше желаніе. Онъ помирился со своимъ отцомъ, со своею совѣстью и возстановляется во всѣхъ своихъ правахъ. Только черствыя сердца могутъ помнить прошлое, заглаженнос раскаяньемъ и добродѣтелью, зло. Примите юношу изъ моихъ рукъ. Еще прибавлю: Петръ Биренъ любитъ вашу дочь и она — его. Не слѣдуетъ тушить чистаго пламени ихъ сердецъ, чтобы ихъ души, ожесточившись, не загорѣлись тусклымъ огнемъ страсти. Г-жа Медемъ, я обращаюсь къ вамъ, какъ къ матери, какъ къ благородиой и великодушной женщинѣ, какъ къ ученицѣ — взгляните на ііихъ! У васъ доброе сердце. Благословите ихъ. Убѣдить вашего супруга берусь я.
Г-жа Медемъ долго молчала, смотря то на пришедшихъ, то на застывшую
на ея груди Шарлотту, наконецъ, сказала:
— Добро пожаловать, молодой другъ.
Каліостро зааплодировалъ, проворчавъ: «браво свату», и толкалъ барона, чтобы тотъ скорѣе цѣловалъ руку у будущей тещи, какъ вдругъ Шарлотта, поднявъ свое заплаканное и смѣющееся лмцо, бросилась черезъ всю комнату не къ Бирепу, а къ арфѣ, быстро опустилась на табуретъ, рванула струны и, закинувъ голову, запѣла полнымъ голосомъ, на этотъ разъ не казавшимся даже сухимъ:
Г-жа Медемъ стояла растроганная, прижавъ платокъ къ глазамъ, опираясь, съ одной стороны, на во весь ротъ улыбавшагося графа, съ другой — на барона фонъ-Бирена, не отводившаго воспаленныхъ и восторженныхъ глазъ съ закинутой головы пѣвицы. На порогѣ показался г. Медемъ, увидя группу, остановился, приложивъ палецъ къ губамъ, будто ирося не прерывать музыки, такъ какъ онъ все понялъ и на все согласился.
5
Деревья уже покрылись зеленымъ пухомъ, дороги просохли, запѣли птицы, пастухи уже недѣли двѣ выгоняли стада въ поле; графъ устроилъ особенную ложу, посвятивъ все семейство Медемъ, ихъ родственниковъ, семейство Ховенъ, совѣтника Швандера, нотаріуса Гинца, доктора Либе и даже кенигсбергскаго майора Корфа, бывшаго гонителя Каліостро, теперь пріѣхавшаго въ Митаву и сдѣлавшагося однимъ изъ самыхъ ревностныхъ учениковъ новаго учителя. Графъ дѣлалъ послѣднія наставленія и проводилъ послѣдніе дни въ кругу друзей, собираясь вскорѣ отправиться въ Петербургъ. Предстоящее путешествіе не очень нравилось митавцамъ, разсчитывавшимъ, что Каліостро надолго, если не навсегда, останется въ ихъ городѣ, но наставникъ понималъ, что его дѣятельность не можетъ ограничиться Курляндіей, и что, несмотря на крѣпкія сердечныя привязанности, путь его дежитъ все дальше и дальше. Семейство Медемъ счигало его вполнѣ за своего человѣка, особенно Анна-Шарлотта и ея женихъ, видѣвшіе въ Каліостро благодѣтеля и виновника ихъ счастья. Они мечтали, что онъ отложитъ свой отъѣздь до дня ихъ свадьбы, но Шарлотта не просила объ этомъ, зная, чго дѣла болѣе важныя, чѣмъ ея личная судьба, занимаютъ графа, и втайнѣ надѣясь, что къ концу мая онъ вернется въ Митаву. Самъ Каліостро бьлъ озабоченъ инѣ-сколько разсѣянъ; часто во время бесѣдъ онъ умолкалъ, всѣ молча ждали его слова, черезъ минуту онъ проводилъ рукою по глазамъ, извинялся и продолжалъ свою рѣчь усталымъ, разбитымъ голосомь.