Для Риты наше занятие было чем-то вроде игры, и она охотно в нее включилась:
— По-моему, первый вариант отпадает: если машина состарилась, то не сразу же! Владельцы, я знаю, подкупают запчасти исподволь, не так уж оно припекает, чтобы по ночам рвать двери с чужих автомобилей.
— Верно, — одобрил Алексеев. — Скорее всего — авария.
— Аварии мы проверяем через ГАИ, — сказал я. — Там регистрируют их все, даже мелкие, потому что без справки ГАИ ни одна мастерская не станет ремонтировать битую машину.
— Судя по той поворотливости, с которой этот… прикарманил вашу дверь, — засмеялась Рита, — он в услугах мастерских не больно-то нуждается… Насколько я помню по своему «Запорожцу», поставить дверь еще легче, чем снять?
Алексеев почесал в затылке, подумал, потом сказал:
— В общем, чует мое сердце, история эта… с дверью — долгая. Надо, пока суть да дело, новую доставать. Эх! — И он сердито махнул рукой.
— В этом вопросе товарищ… — Рита выразительно посмотрела на меня, — кажется, сможет вам помочь, а, Стас?
— Кажется, сможем, — кивнул я. — Вот вам телефончик — это трест автотехобслуживания. Мне там обещали, в виде исключения.
Алексеев с благодарностью посмотрел на Риту и принялся записывать номер. Из кабины «уазика» высунулся Задирака и замахал мне:
— Севергин на проводе!..
Я побежал к машине, Алексеев крикнул мне вслед:
— Эй, товарищ, а как ваша фамилия?
— Тихонов! — И влез в кабину.
Через динамик в машину вливался беспорядочный шум «малого» эфира: какое-то шипенье, возгласы, вопросы и ответы дежурных, заунывно мурлыкала близкая помеха, видимо технического свойства.
— Слушаю, Григорий Иваныч, — сказал я. — Тихонов.
— Значит, так, Стас. Люди проверили — с автостанциями туго: человек обращается, дверей на станции нет — он и уходит, заявку не пишет. Но несколько заявок собрали. Наиболее упорных, так сказать…
— А в ГАИ?
— Тут все на учете. Зарегистрировано за две недели двадцать аварий, в которых участвовали, так сказать, двери. В том числе семь частников, государственные машины я брать не стал.
— Все «двадцатьчетверки»? — на всякий случай спросил я.
— Само собой. У вас там что-нибудь видно?
— Да ничего особенного, собака не взяла, пальчики Халецкий снял на всякий случай, следователь дворника спрашивает, не видел ли чего подозрительного ночью.
— И что?
— Похоже, ничего пока. Григорий Иваныч, мы, наверное, закругляться будем — здесь, на месте, только время теряем. Запроси, пожалуйста, по отделениям, где эти самые частники прописаны, — пусть узнают, кто починил, кто нет…
— Уже запросил. Один из них живет на Второй Песчаной, семь, — это рядом с вами. Запиши номер машины. На остальных ответа еще не дали.
— И то хорошо… Я пока подскочу к этому, а ты дождешься остальных сообщений. Как его кличут?
— Форматок Василий Гаврилович.
— Понял. Поехал. Отбой.
Динамик прохрипел что-то маловразумительное и отключился, а я позвал Риту в машину, и мы покатили на 2-ю Песчаную.
Владельца побитой «Волги» мне разыскивать не пришлось — человечек в берете и кожаной куртке стоял рядом со своей машиной во дворе дома и сосредоточенно взирал на то, как дюжий мужчина в замасленном комбинезоне, заросший до ушей дикой черной щетиной, правил изуродованное крыло: подсунув железную болванку снизу, он намазал солидолом полированную поверхность крыла и несильно постукивал деревянной киянкой по вмятине. Передняя левая дверь была в устрашающем состоянии — смятая в гармошку, с большой рваной раной в середине.
Мы с Ритой подошли поближе, в позе праздношатающихся посмотрели на машину, потом я спросил у хозяина:
— А что ж вы с дверью-то делать будете? Ишь, как раскурочена!
Хозяин уныло покачал головой:
— Что делать буду? Буду делать… В магазине их три месяца нет. Вон умелец мой, — он кивнул на жестянщика. — Выправим, говорит, как миленькую, разрыв заварим, напылим, зашпаклюем, загрунтуем, покрасим — будет как новая… — И тяжело, горько вздохнул, глядя, как под не очень ловкими руками «умельца» на крыле вместо старой вмятины рядами появляются небольшие новые.
Я сочувственно поцокал языком, и мы с Ритой направились на улицу, где оставили «уазик». Задирака сказал:
— Григорий Иваныч еще два адреса подбросил. Один на Пироговке, другой неподалеку, на Живописной улице, четырнадцать.
Просквозив вдоль берега Москвы-реки и обогнув зеленый еще парк, мы выскочили на Живописную, 14. В квартире 23-й мы узнали у древней бабушки, матери инженера Волченкова, владельца побитой «Волги», что сразу после аварии ее сынок поставил машину в гараж и убыл в командировку, приедет через две-три недели, тогда и займется ремонтом.
— Что, поедем на Пироговку? — спросил Задирака деловито.
— Да нет, надо вернуться к месту происшествия, забрать группу — они уже наверняка все закончили. А там решим, как быть дальше.
Машина рванулась к Ленинградскому шоссе, и почти одновременно в динамике зазвучал Григорий Иваныч:
— «Сетунь», «Сетунь», я «Байкал»!.. «Сетунь»!..
— Слушаю, Григорий Иваныч, я «Сетунь», я «Сетунь»…
— Имеем остальные четыре адреса. Согласно проверке, в двух адресах машины стоят без движения, как были, понял?
— Понял, Григорий Иваныч, говорите…
— В двух адресах — сделали. Первый — Старопетровский проезд, восемнадцать, Лузгин Василий Васильевич. Второй — Куйбышевский район, Бойцовая улица, двадцать три, Хапчевский Ефим Маркович. Записал?
— Записал. Мы сейчас за ребятами вернемся, а оттуда, если ничего у вас не случится, на Старопетровский проскочим. Во-первых, ближе отсюда, во-вторых, я думаю, больше вероятности — вряд ли они на другой конец города за дверью ездили.
— Резонно. — сказал Григорий Иваныч. — Действуй.
Минут через десять, уже с опергруппой в кабине, мы остановились около нового лагутенковского пятиэтажного строения в Старопетровском проезде. Пенсионер Лузгин был, к счастью, дома.
— Василий Васильевич, вы, говорят, в аварии побывали?
— Было дело, да обошлось, — бодро сказал Лузгин. — Главное дело, выехал я за линию «стоп» еще на зеленый, а впереди самосвал замешкал. Желтый дают, потом красный. Я, конечно, не слишком тут проворно действовал, но…
— Нам обстоятельства известны, — покривил я душой, понимая, что иначе последует автолюбительский рассказ минут на двести. — Что с машиной вашей, починили?
— А то как же! — гордо воскликнул Василий Васильевич. — У меня тут по соседству в гараже такой профессор работает! За два дня все сделал, как не было…
— Посмотреть можно?
— С удовольствием! — Лузгин набросил на плечи плащ, с готовностью повел нас к гаражу. — Конечно, ремонт подороже обошелся, чем страховку получу, но уж зато, как говорится, дорого, да мило…
Он отомкнул ворота старенького железного гаража — внутри стояла синяя «Волга», левая передняя дверь ее была загрунтована, подготовлена к окраске.
— Дверь в магазине брали? — спросил я.
— Как же, приготовили вам в магазине! — отозвался Лузгин. — Петька и притащил…
— И давно?
— Сегодня утром! У них в гараже машину списали, аварийную. Ну, чем добру в металлолом идти, лучше в дело — так, нет? Он и огрунтовал ее, и поставил быстренько — все путем.
Откуда-то у меня из-за плеча вынырнул Халецкий, колупнул ногтем грунтовку двери и спросил озабоченно:
— А старая краска поверх новой не вылезет? Это ведь дело серьезное: покрасишь красной по старой зеленой, а через неделю пошли разводы…
— Не должна… — задумался Лузгин. — Старая — серая была, такая серо-стальная, знаете?
— Ах, серо-стальная! — успокоился Халецкий и подмигнул мне. — Тогда другое дело…
Машина Алексеева была выкрашена серо-стальной краской, и нам теперь только оставалось попросить Василия Васильевича проводить нас к своему «профессору». Остальное было делом техники, и мы могли с чистой совестью удалиться — местные сыщики закончат расследование уже в деталях, а нас ждут бесчисленные дела большого города, в которых мы, если повезет, еще сгодимся.
— …Милиция слушает. Замдежурного Микито…
— Товарищ Микито, дорогой! Выручайте, пропадаю! Я цирковой артист оригинального жанра. То есть иллюзионист. У меня вчера пропал чемодан с реквизитом. Моя фамилия Сидорини…
— То есть как пропал? При каких обстоятельствах пропал чемодан?
— Не знаю. Возвращался из гостей — и пропал. Пришел в гости — был чемодан, и уходил — вроде бы был. А сегодня — нет. А там мой специальный реквизит, мне без него зарез! Месяц будут новый делать! Помогите!
— Соединяю вас со столом находок. Отбой…
11. Сержант Александр Задирака
— Поехали?
Тихонов кивнул, и я потихоньку отпустил педаль сцепления. У хорошего водилы — особый шик в трогании с места. Если ты настоящий шофер, то машина должна начать двигаться для пассажира так же незаметно, как самолет отрывается от взлетной полосы. И только потом — свободный разгон, форсаж и бешеный клекот мотора в рывке.
— Поехали?
Тихонов кивнул, и я потихоньку отпустил педаль сцепления. У хорошего водилы — особый шик в трогании с места. Если ты настоящий шофер, то машина должна начать двигаться для пассажира так же незаметно, как самолет отрывается от взлетной полосы. И только потом — свободный разгон, форсаж и бешеный клекот мотора в рывке.
Не из зависти, а просто ради справедливости я сказал, ни к кому не обращаясь:
— Это, конечно, случайность, что вор и хозяин машины живут так близко. А то бы мы их поискали! Повезло здорово. Как говорится, счастливая случайность…
Врачиха Маргарита, быстро посмотрела на меня и захохотала. Красивые у нее зубы, будь она чуть моложе, мне бы такой человек подошел.
Тихонов равнодушно смотрел в окно, а эксперт-криминалист Халецкий постучал меня легонько по плечу и сказал:
— Неглупый человек по имени Паскаль заметил однажды, что случайные открытия совершают лишь подготовленные умы…
Только я ему собрался ответить остроумно — не оставаться же мне в глазах врачихи деревней неотесанной, — как со мной начал устраивать гонки мотоциклист — какой-то дурачок с мотором в промежности. Это на мокром-то асфальте да на двух колесах!
Я как врезал по левой стороне, с сиреной, с визгом покрышек на вираже, и через динамик в микрофон ему:
— Водитель мотоцикла «16–54»! Сбавьте скорость, займите свободный правый ряд!
И тут же запищала, засвистела на вызове рация:
— «Сетунь»! «Сетунь»! Кража госимущества! Сегодня ночью неизвестные преступники проникли через окно первого этажа по улице Прянишникова, дом семьдесят семь «а», в виварий ВНИИ антибиотиков, и совершили кражу двадцати двух подопытных кроликов…
Улица Прянишникова — это Тимирязевский район, сорок шестой квадрат Москвы. Самый короткий маршрут — по улице Алабяна, на Ленинградку, через улицу Космодемьянских, на Большую Академическую — и мы в Тимирязевке.
Тихонов негромко переговаривается с Григорием Иванычем по рации; уточняет сведения, что-то не спеша записывает в свой блокнот. Нет все-таки в нем быстрого нерва! Сыщик на задании должен весь играть, как на шарнирах, в нем каждый мускул, любая жилочка должны звенеть! Эх, кончу милицейскую спецшколу — меня в МУР возьмут как пить дать. Вот тогда посмотрим, кто из нас для этой работы лучше задуман.
Пройдет какое-то время, и вот на такое происшествие выдернут меня — старшим группы.
Ситуация предельно острая: двадцать из двадцати двух похищенных кроликов заражены свежим штаммом холеры. Опасность открытого заражения преступников налицо, если нам не удастся установить их практически немедленно, вспышка эпидемии почти неминуема. Завлабораторией, профессор, бледен, растерян. «Кто бы мог подумать, Боже мой, — постанывает он. — Никогда ничего подобного не случалось, кому они нужны, кролики? Из вивария?…»
«Как же вы могли производить такой опасный эксперимент, не обеспечив надежной охраны?» — сурово спрашиваю я.
Профессор буквально убит, он уничтожен своей ошибкой, которая может стать роковой для тысяч и тысяч людей.
Я сразу же информирую по рации Севергина, и он, согласно плану, начинает «закрывать город», — огромность этого мероприятия даже представить себе невозможно: в намеченный час не поднимутся со взлетных дорожек реактивные лайнеры, не отойдут от перронов переполненные поезда и электрички, останутся на автовокзалах огромные междугородные автобусы. Ни одна машина не покинет город по шоссейным дорогам… Да мало ли что еще означает «закрытие города»! А Минздрав уже комплектует бригады эпидемиологов, готовит помещения для изоляторов, расконсервирует аварийные запасы антибиотиков, сильнодействующих медикаментов.
Я рассматриваю аккуратно взрезанную автогеном оконную решетку, и мысль, острая, как игла для инъекций, входит в мозг: а если это не глупые мальчишки, которым захотелось поиграть с кроликами — это наша первоначальная версия, — а враг? Серьезный враг, который знал, что кролики заражены, и взял их для того, чтобы вызвать эпидемию сознательно? В самом деле, откуда у мальчишек автогенный резак? Или даже, допустим, взрослого алкаша, который решил устроить себе за счет вивария мясоед с крольчатиной?
Пока оперативники и наружная служба делают свое дело, я лихорадочно допрашиваю сотрудников по своей версии. Кажется, нащупывается ход: несколько дней назад в институт приезжал иностранец, господин Гуттенморген, представитель фирмы, устанавливавшей в лаборатории новое научное оборудование. Некоторые припоминают, что он интересовался разработками лаборатории, с любопытством осматривал клетки крольчатника. После окончания работы был устроен скромный товарищеский ужин, в ходе которого господин Гуттенморген обменялся с одним из младших научных сотрудников галстуками — в честь мира и дружбы.
Так-так-так… Я вызываю Юрку Одинцова, и он дает Юнгару понюхать галстук Гуттенморгена. Юнгар делает круг по лаборатории, недовольно фыркает — видимо, ему мешают острые запахи медикаментов — и решительно становится передними лапами на подоконник, через который проник в лабораторию похититель. Поводит носом вправо-влево, вправо-влево, обнюхивает решетку и выпрыгивает на улицу. Юрка и я устремляемся следом. Обычная история — вор уехал на машине. Но я не теряюсь: известна гостиница, в которой Гуттенморген остановился. Мы прыгаем в машину, но перед этим я высаживаю водителя и сам сажусь за руль, и мы мчимся…
— Хорошо держишь скорость, — сказал у меня за спиной Халецкий; я помотал головой и очнулся…
Ладно, мой час еще не пришел, пока мое дело — скорость, и я вам ее обеспечу в лучшем виде. Тот, кто не рожден для баранки, все равно не поймет этого слияния с машиной на огромных оборотах — я ведь никогда не думаю: больше газу, чуть левее, тормозок, выжать сцепление, третью скорость. Мои руки и ноги делают все это автоматически, они стали частью автомобиля, как коробка скоростей или полуоси, потому что мои нервы замкнуты в электрические цепи трамблера, и сердце бьет в резонансе с ритмичным всхлипом бензонасоса, и как в аорту рвется моя лихая злая кровь, так прыскает с напором в цилиндры бензин, в мгновенный и бесконечный цикл его сплошных взрывов, каждый из которых — только огненный пшик, а все вместе — наша скорость. И масляный рокот и бой поршней — это слитный топот копыт не видимой никому сотни лошадей, которых я железно держу на пластмассовом поводе своей шоферской баранки.
— …Милиция слушает. Ответственный дежурный Севергин…
— Товарищ подполковник, это Кондратенко из двенадцатого отделения. Тут у нас незадача — сильно гражданина током электрическим ударило, он в ванной магнитофон крутил. Утверждает, что это ему жена ток к ванне подвела.
— Позвони в районное управление, пусть приедут эксперт и следователь, скажи, что я распорядился. Отбой…
12. Инспектор-кинолог Юрий Одинцов
Замок на двери в виварий был сбит тяжелым железным прутом. Вот и моталась дверь сиротливо на скрипучих петлях — заходи кто хочешь.
Участковый, помахивая планшеткой-«лентяйкой», не спеша выговаривал худому седоватому человеку в белом халате:
— Ну что за дело: чуть чего — сразу звонить на Петровку! Мы тут без головы, что ли, — и сами найдем. Куда они от нас денутся!
Белый халат смотрел на него с недоверием, тяжело вздыхал, потом досадливо махнул рукой. Тихонову он сказал горько:
— Очень вас прошу — постарайтесь найти! Иначе пропадет труд многих людей за несколько месяцев…
Тихонов улыбнулся:
— Мы всегда стараемся.
А улыбается он, надо прямо сказать, просто замечательно — такую улыбку не наиграешь, в ней спокойная усмешка над самим собой, и обещание подсобить, когда совсем тесно станет, и участливое понимание чужой маленькой беды. Мне кажется, что Стаса должны сильно женщины любить — в нем есть какая-то интересная недосказанность, волнующая закрытость чувств, когда кажется, что все слова уже произнесены, все ясно, а он все-таки последнее слово оставил, не разменял в горячке встречи. Я ведь видел сзади, как через зеркало на него врачиха смотрела…
— Украденные кролики входят в три контрольные группы, на которых мы фиксируем воздействие препаратов… Пропали результаты наблюдений двух лабораторий.
— Экспериментальные препараты безвредны? — спросил Тихонов.
— Абсолютно! Они никак не связаны с инфекционистикой. Но разве дело в этом? Мы не сможем получить ответов…
Тихонов повернулся ко мне:
— Ну, что, Юрчик, попробуешь? Вся надежда у двух лабораторий на тебя с Юнгаром…
А Юнгар смотрит на меня из машины, в окошко весело скалится. Здесь, в виварии, для него, конечно, запашок сильный, след должен долго держать, если они на машине не уехали.
— А какие у вас соображения, Станислав Павлович? — спрашиваю я.