— Соображения? — задумчиво переспрашивает Тихонов, расхаживая между пустыми клетками. — Это, скорее всего, местные пьянчуги отличились…
— А может быть, мальчишки?… Очень даже может быть, — говорит настырным голосом Задирака.
— Мальчишки? Не-ет, это вполне взрослые воры.
— А почему не пацаны? — въедается дальше Задирака.
— Сколько пропало из вивария клеток? — поворачивается Тихонов к белому халату.
— Четыре.
— Стас, а почему ты уверен, что это не мальчишки? — спрашивает врачиха Маргарита Борисовна.
Тихонов пожимает плечами:
— Ну, во-первых, поднять клетку, в которую напихано пять-шесть кроликов, может только крепкий мужик. А во-вторых, если бы сюда забрались такие рьяные юннаты, они бы еще взяли вот этих морских свинок, белых мышей и уж обязательно ежей…
…Юнгар поднимает на меня глаза, и весь он уже в предстартовом напряжении. Черные ноздри его быстро-быстро шевелятся, вздыбился шерстью загривок, комья мускулов перекатываются на спине, хвост палкой.
— Ищи, Юнгар!
Собачка дернула лонжу и пошла по следу. Юнгар держит след красиво, он ведет его просто изящно — не зарывается носом в землю, не ерзает на маршруте, он бежит, слегка наклонив свою черную лобастую голову, и только подрагивающий нос, будто вырезанный из черной пористой резины, да острые уши дыбком скажут понимающему человеку, что собачка не выгуливается, а служит.
Мы перебежали через захламленный хозяйственный двор, и в самом углу Юнгар легким толчком перемахнул через забор. И я за ним. Выскочили в проулок, Юнгар полоснул носом асфальт, как миноискателем, и рванул в глубь дворов. И здесь стал набирать скорость.
А мне-то что? Я и быстрее могу поспевать, Юнгарушка. Тебе четыре года, а мне двадцать три, мы прожили с тобой треть своей жизни, мы с тобой ровесники, мы с тобой еще молодые и оба очень здоровые! Пошли, Юнгар, ищи, ищи, я за тобой поспею…
Юнгар влетает на детскую площадку, пересекает песочник, делает быстрый и плавный круг вокруг скамейки, на которой, видимо, ночью отдыхали воры, а сейчас сидят остолбеневшие бабушки и няньки и зачарованно глядящие на собачку малыши, и резко, рывком-рывком, режет наискось газон, сильным махом перелетает через кусты и снова — в переулок…
Наше дыхание сливается, прошел первый противный мандраж поиска, и мы оба уже окунулись в веселый крепкий азарт охоты. Незримая, никем другим не ощутимая нить острого запаха кроликов ведет Юнгара компасной стрелкой, она злит и волнует его нервы поискового пса, и эти полкилометра, что мы пробежали вполсилы, внушают ему уверенность в успехе, — больше всего городская розыскная собачка ненавидит запах резиновых автопокрышек и вонь сгоревшего бензина, потому что обычно на этом смрадном барьере кончается для нее настоящий след. А если след не оборвался рядом с местом происшествия, значит, он будет еще долго вести через дремучий лес чужих, ненужных сейчас запахов — резкий, как пила, смрад резиновой обуви, волнующий аромат собачьих «визиток», кошачий злой, противный дух, аромат случайно пролившейся из сумки мясной сукровицы, дурманящее, сбивающее с пути дыхание женских пудр, помад и одеколонов, больное, как толчок в нос, колыхание отравленного воздуха над большим пятном машинного масла, горькую пыльцу цветов и слабых осенних трав, одурь типографской краски от клочьев газеты и сорванных афиш…
Вдох-выдох, вдох-выдох, легче шаг, толчок правой. Еще быстрее!
Ищи, ищи, Юнгар!
Ах, как прекрасно чувствовать послушность каждой своей косточки, каждой мышцы, любой связки, когда между нами с Юнгаром — пять метров лонжи, и мы мчимся без топота и хрипа, и земля будто сама отталкивает нас для полета в следующем прыжке, и сердце бьется ровно и гулко, и холодный осенний воздух кипит в крови пузырями, как боржоми.
Ищи, ищи, Юнгар! Вперед, через пустырь, Юнгар!
Наш инструктор-наставник капитан Емец знает про собачек и поисковую работу все. Но для этого ему пришлось прослужить почти тридцать лет, и устало сердце, и когда он вышел в последний раз на поиск бандитов в Бирюлеве, его призовая собачка Акбар вела по следу одиннадцать километров, и Емец, у которого хватило сил воспитать ее, не мог их собрать, чтобы бежать одиннадцать километров, и он привязал лонжу к бамперу милицейского «газона», и Акбар тащил за собой двигавшуюся на второй скорости погоню, пока не привел к укрытию бандитов.
Ищи, Юнгар, ищи, ищи! Быстрее, быстрее, пока сердце бьется мощно и весело!
За пустырем расползлись сараи и гаражи. Здесь запах бензина, резины, масла и старого металла даже мне шибал в ноздри, но Юнгар уже шел неостановимо, как стайер на последнем закруглении перед финишем.
Круто рванул в сторону, через канаву, по дощатому измостью, к перекосившемуся сараю, у дверей встал во весь рост, налегая на серые старые доски, и радостно, с горловым хрипом, во всю мощь легких дал голос.
— Охранять, Юнгар! — Я сбросил лонжу и облегченно вытер с лица испарину.
С дальнего края пустыря показался наш желто-синий автобусик, я подкинул вверх кепку и замахал им рукой — чтобы они нас с Юнгаром не потеряли.
Потом участковый и подъехавший из отделения инспектор доставили к сараю хозяйку, и сзади нее маялся красномордый опухший парень — сынок, в грязно-рыжей щетине и голубой ряби наколок-татуировок. На правой кисти у него было кривыми буквами наколото «ЖЕНЯ». Радостный Задирака спросил у парня:
— Ты, что, боишься забыть, как тебя зовут? Мы напомним!..
Парень плевался и грозился нам прокурором за самоуправное вскрытие сарая. Потом мать вынула откуда-то из-под кофты ключи, хрустнул в нутре ржавый замок, распахнулась створка двери, и в прорезавшем сумрак сарая луче фонаря кроваво сверкнули две дюжины напуганных кроличьих глаз. А на верстаке у двери валялись три голые, уже ободранные тушки…
Юнгар подвизгнул и отошел от дверей.
— …Милиция слушает. Замдежурного Микито…
— Дяденька, помогите, пожалуйста. У нас кошка Машка упала в сетку под окном. На шестом этаже. Мяукает, а вылезть не может. Жалко Машку…
13. Рита Ушакова
Вытирая руки носовым платком, в зал вошел следователь Скуратов и сказал:
— Станислав, вас ждут в приемной какие-то провинциалы.
Тихонов удивился:
— А почему вы думаете, что провинциалы?
— Они оба в сапогах и в нейлоновых рубашках, — оъяснил следователь.
Тихонов засмеялся, взял меня за руку и предложил:
— Хочешь познакомиться с провинциалами?
— Хочу, мне все интересно. — Я поднялась, и мы пошли вниз, в приемную.
По дороге, все еще улыбаясь, Стас сказал:
— Он мне напомнил одну давнюю историю. Ко мне пришел как-то в гости мой приятель, однокурсник. Вечером мать спросила: «Он что, провинциал, твой новый друг?» «…Мамочка, — спрашиваю, — ты с чего это взяла?» А она хохочет: «У него бакенбарды и трагическое выражение лица!»
В приемной сидели и тихо переговаривались с молоденьким дежурным лейтенантом «провинциалы» — здоровенные парни с обветренными простодушными лицами.
Лейтенант встал:
— «Сквознячок», Станислав Палыч.
Тихонов мельком оглядел парней и спросил:
— Мотоцикл?
Парни в один голос ответили:
— Мотоциклы! — и только потом удивленно переглянулись.
— Ясно, — кивнул Стас. — Рассказывайте, только покороче.
Один из парней, беспокойно жестикулируя огромными ручищами — на пальце правой поблескивало золотое обручальное кольцо, — забубнил:
— Приехали мы вчера, да, вчера, выходит, «Явы» нам нужны. Из города Ново-Экономическое, знаете небось, нет? В Донбассе, одним словом, да… Шахтеры мы… Наших мотоциклов, конечно, навалом, но охота «Яву», у нас шоссейки такие нынче залили, будь спок!..
— Короче, гражданин… — сказал Тихонов, и фраза прозвучала у него совсем по-милицейски. Он, наверное, это почувствовал и добавил: — Я же вас просил… К делу переходите.
— Я и говорю к делу, — отозвался парень. — У нас тут в Москве делишки кой-какие, ну и мотоциклы решили взять. Приезжаем к магазину, на витрине «Явы» красуются, а в наличии нема. Директор говорит: «Дефицита нету, да вашего брата фанатов полно, с базы завозить не успеваем…»
— И что, очередь? — спросил Стас.
— Ну! Месяца, говорит, на полтора. Так мы ж не можем полтора месяца тут ошиваться — работа ждет! Ладно, толкемся около магазина, подходят двое парнишек; слышь, говорят, орлы, «Яву» хотите? Ну, говорим, «Яву». Тут, говорят, такое дело — мы сами на заводе работаем, нам министерство на два мотора наряд выделило. И, как на грех, денег нет, выкупить не можем… Ну, говорю, друга, помогите — так «Яву» хочется! А набросить нам по полтинничку — не обидно, говорят, будет, на пропой души, вашу покупку спрыснуть, значит? Да что вы, кричим, мы хоть сейчас! Не, говорят, сейчас не надо — сделаем дело, тогда ужо… Договорились, поехали. Приезжаем в министерство — наряд оформлять. Один парень на улице остался, другой, который разговор с нами вел, пошел по кабинетам, мы за ним ходим. Все его там знают — вась-вась да за ручку и все такое прочее. Приходим к главному начальнику, парень к секретарше: «Борис Иваныч на месте?» Она говорит — вышел. Подождали с полчаса, опять туда же. Пришел? Пришел. Он к нему в кабинет, минуты через две вертается — пишите, мол, заявления. Ну, мы пошли в коридор, написали. Он их забрал, ушел в приемную, скоро обратно является — на заявлениях наших красным карандашом: «Бухгалтерия. К оплате». Пошли, говорит, братцы, в кассу. У дверей бухгалтерии взял деньги, пришпилил к заявлению. Мы ему снова — возьми свою сотню. Не, говорит, ни за что — выкатите моторы из магазина, тогда, как говорится, чокнемся. Ладно. Ушел он, и с концами. Часа полтора ждали…
— Когда дело было? — спросил Тихонов.
— Да аккурат после обеда мы с ними встретились, часа три, значит, начало четвертого. Пока договаривались, да ехали, да бумажки подписывали, ну, часа четыре, полпятого стало, а, Сергей?
Товарищ по несчастью сумрачно кивнул патлатой головой. А потерпевший продолжал:
— Около шести, смотрим, народ служивый уже расходится, засомневались мы. Заглянули в бухгалтерию, туда-сюда: нет его нигде. Я гляжу, уборщица там в коридоре за дверью копошится. Не видала, говорю, мамаша, такого да такого, он сюда вошел? Она смеется: раз, говорит, вошел, значит, тут должен быть. Да нет, говорю, нет его тут нигде и обратно не выходил. Она и говорит: а может, он на вторую парадную вышел — и показывает дверцу в конце коридорчика. Мы — туда, а там лестница и выход на улицу. Спустились мы, смотрим, и дружка его, который на машине нас вез, нету, и машины его нигде не видно…
— Какая машина? — перебил Стас.
— «Москвич», четыреста второй. Кофейный.
— А номер, случайно, не запомнили?
Парни переглянулись, пожали плечами, второй сказал:
— Кабы знали… тогда, конечно, запомнили б…
— Кабы знали, вам и запоминать не надо было бы, — едко сказал Стас. — Вы бы с ними не вязались просто… Эх, вы… Ну, и дальше что — в милицию?
— Не-а… — длинно сказал первый парень. — Мы его еще на улице ждали… никак поверить не могли: свой вроде мужик, а такая сволочь… — И парень вдруг судорожно всхлипнул, будто собираясь заплакать — такой огромный лохматый ребенок с обручальным кольцом, которого несправедливо и жестоко обидели.
— Денег жалко, — простодушно сказал второй парень. — Две тыщи сто отдали, за них наломаешься…
— Да брось ты, Серега, — зло перебил первый. — Деньги… хрен с ними… Главное — дураки мы… Эх, дурачье какое…
В комнате повисла тяжелая тишина. Стас, сумрачно уставившись в потолок, вычислял что-то, лейтенант сочувственно смотрел на парней, сидевших понуро.
— Так, ладно, — прервал молчание Стас. — Дальше что происходило?
— С утра потолкались мы в министерстве в этом, потом в магазин поехали, к открытию, — думали, может, все-таки недоразумение какое вышло, и он туда приедет. Ну, потом поняли — околпачил он нас, гнида. Посоветовались с людьми. Езжайте, говорят, на Петровку, тридцать восемь. Мы и поехали…
Молча поднялись мы вместе с потерпевшими на четвертый этаж основного здания — в 6-й отдел МУРа, который занимается всякого рода мошенниками. Стас познакомил меня с инспектором — вихрастым пареньком на вид лет девятнадцати — Колей Спиркиным и коротко рассказал ему немудрую историю наших новоэкономистов.
— Попробуем вам помочь, граждане, — серьезно сказал Коля, обращаясь к парням. — Только сначала ознакомьтесь с этим вот правилом. — И он указал на картонный рукописный плакатик, висевший на стене: «ОПОЗНАНИЕ ПРЕСТУПНИКА — ДЕЛО ЧЕСТИ ПОТЕРПЕВШЕГО!» При этом он хитро подмигнул Стасу, и я поняла, что лозунг — дело рук и предмет гордости Коли.
Вместе со Стасом он притащил и разложил перед потерпевшими несколько альбомов в синих ледериновых переплетах.
— Ну, начнем, благословясь, — сказал Коля, открывая первый альбом. — Смотрите, ребятки, внимательно на эти карточки, ищите знакомые вам лица…
Потеснившись, парни уселись за столом и, вполголоса переговариваясь, начали листать альбом. Еще не дойдя до середины, они загомонили:
— Вот он! Он самый, паразит!
Коля внимательно посмотрел на фотографию. Потом, помычав себе что-то под нос, раскрыл перед потерпевшими другой альбом, весьма потрепанный:
— Теперь здесь ищите…
— А зачем? — недоуменно спросил первый парень. — Вот он, мы его точно указали, не сомневайтесь!
— Э-э, братцы, вам кажется, что точно, а потом выясняется, что не точно. Похожих людей мало ли? Смотрите, смотрите, не ленитесь!
Пока ребята смотрели альбом, Коля Спиркин отошел с нами к окну:
— Это Рудик Вышеградский.
— Марчелло? — уточнил Стас.
— Он. Все бы в цвет — Рудик как раз по «сквознякам» мастер, его почерк, но дело в том, что он был осужден и вряд ли вернулся, я сейчас посмотрю приговор…
— А что ж ты им еще дал? — удивился Стас.
— Там его карточка есть давняя, лет десять назад снимали, еще мальчишкой, можно сказать.
Спиркин посмотрел на всякий случай приговор — срок наказания истек полгода назад…
— Он! — торжествующе заорал Сергей.
— Похож, — поддержал первый парень. — Но только он здесь молодой очень. А вообще-то он!
— Вот стервец! — сказал Спиркин с досадой. — Ведь обещал в прошлый раз, Христом Богом клялся, что, по крайней мере, Москву «бомбить» не будет.
— А что это его так разобрало? — с усмешкой спросил Стас.
— Да как тебе сказать — в порядке благодарности, что ли. Мы, понимаешь, хоть и посадили его потом, но предварительно выручили: его в «Шестиграннике» взялся наказывать один уголовник, так он его довел чуть ли не до потери пульса. Насилу отходили…
Коля дал нам адрес Вышеградского, и мы, оставив в приемной потерпевших, отправились в оперативный зал. Севергин по просьбе Стаса очень быстро связался с отделением милиции, на территории которого жил мошенник, и попросил его задержать.
У меня всегда было представление, что жулики держатся друг за друга, что у них что-то вроде союза, иначе им, при их профессии, мне казалось, не удержаться в одиночку. Я и спросила Стаса, почему с Вышеградским так строго обошелся тот уголовник, все-таки свой брат жулик!
— Ну, это все не так просто, вернее, не так линейно, — сказал Стас. — Ты напрасно думаешь, что между жуликами тишь да гладь. Они друг у друга за лишний кусок глотку вырвут, и все эти россказни о братской дружбе меж блатными — чистый фольклор. Тем более, если речь идет об аферисте.
— А почему об аферисте — тем более?
— Потому что если, ну, условно, конечно, признать у жуликов какую-то сословность, то аферист гораздо ниже вора по иерархии: его, конечно, уважают за быстроту ума, но недолюбливают за крайнюю — даже среди жуликов! — безнравственность, презирают за полное отсутствие сентиментальности и ненавидят за постоянную готовность ради денежки отступить от блатных законов.
— Стас, а как жулики понимают безнравственность?
— Само собой, когда карманник вытаскивает у тебя в троллейбусе всю получку, то о какой уж тут вроде нравственности говорить! Но некоторые представления о человечности есть и у них. Был такой жулик — Важа-седой, он из кавказцев, вот мне Важа про одного из аферистов сказал как-то: «Нэ человэк это, слушай, настоящий шакал! Он, дорогой, родного дедушку под виноградом похоронит. Зачэм, знаешь? Чтобы на удобрении сэкономить, вах!»
Севергин снял трубку, послушал, подозвал Стаса, тот записал что-то в свой блокнот и вернулся ко мне. Оказывается, Вышеградский лежал в больнице.
— Это осложняет дело, — сказал Стас. — Парни так уверенно опознали его… и все пустое. Алиби…
— Выходит, они ошиблись?
— Трудно сказать… — Стас покачал головой. — Уж больно они в него вцепились… Тут что-то не то. Пошли к нему?
— Куда — в больницу?
— Ну да. Ты мне как доктор можешь понадобиться, особенно если он «горбатого лепит».
— Горбатого лепит? — не поняла я.
— Ну да, это они так говорят.
— А что это такое?
— Ну, значит, «туфту гонят», — серьезно ответил Стас.
— Стас, не морочь голову, — рассердилась я. — Что это такое?
— Ну очень просто — это когда «фуфель заправляют»… — Здесь Стас не выдержал и расхохотался: — Чуден и непонятен язык наших клиентов. В данном случае меня интересует, не врет ли Вышеградский насчет болезни, не обманывает ли врачей и нас с тобой, не симулирует ли. Ясно?
— Вот теперь ясно. А куда надо идти?
— К счастью, рядом. Вернее, напротив — участковый сообщил, что он лежит в Екатерининской больнице. Так что машина нам не понадобится…
Отпустив дотерпевших пообедать и строго-настрого предписав им явиться минут через сорок в вестибюль больницы, Стас галантно взял меня под руку и вывел в Каретный переулок.
— Странный все-таки народ эти жулики, — сказал он, после того как мы прошагали минуты две молча. — Даже ученые сколько лет над ними бьются, а понять не могут…
— Чего не могут понять ученые? — спросила я. — Психологии или…
— Ну, всех этих проблем. Одни ученые формулируют так: «Преступление не вознаграждается».
— То есть не стоит овчинка выделки?
— Примерно. По всей, так сказать, сумме результатов. И не только тогда, когда вместо вожделенного кошелька карманник получает пять лет. Затраты нервов, постоянный страх и тому подобное…
Об этом стоило расспросить подробнее, но пока что я поинтересовалась:
— А что говорят другие ученые?
— Другие смотрят на это дело с меньшим оптимизмом. Англичанин один, Эйсенк, прямо заявил: для добывания денег преступление открывает куда более широкие перспективы, чем труд. Правда, мне кажется, что их английские жулики — ребята куда более основательные, чем наши, и «добывание денег» понимают как хороший счет в банке. А наши охломоны накопительством обычно не занимаются: все идет на пропой души… Вот и рассуди…