Последний раз оглянулась Инна… Сомнения если и теплились мизерные, то рассеялись в миг – он тоже бросился в чащу за ней! Инна дунула со всех ног, больше не оглядываясь. Она неслась, ловко огибая кусты, иногда хваталась за ветки, чтобы выбраться из липких комьев земли, к сожалению, в сквере не везде посеяли травку. Наконец выскочила на асфальт почти у самого дома. Естественно, оглянулась, присматривалась к скверу, но ни человека не увидела, ни характерных для погони звуков не расслышала. Он отказался от преследования? Видимо, так. Инна с облегчением вздохнула, повернулась и… врезалась в мужскую фигуру. От ужаса девушка вскрикнула…
* * *Доктор слишком скупо обозначил положение:
– Мне нечем вас обнадежить. Инсульт. Тяжелый. Надо ждать – это все, что могу посоветовать.
М-да, медиков в красноречии не упрекнешь. Нет, то, что плохо – Надежда Алексеевна усвоила еще дома, а насколько плохо? Доктору некогда, он перепоручил ее медсестре, которая дала команду идти за ней, сам же удалился.
– Успокойся, Надя, – утешал жену Болотов. – Вера Ефимовна жива, это уже обнадеживает.
– Всего несколько фраз… – хлюпала она носом. – Коротких. Неужели нельзя чуточку больше дать информации родным людям, которые сами близки к сердечному приступу? Хотя бы сказать, какие нужны лекарства, есть же суперсовременные препараты, мы в состоянии приобрести… Или какое следует организовать питание… уход…
– Тише, Нюша. Могло ведь быть хуже.
– Совершенно верно, могло, – подключилась медсестра, бодро шагая впереди. – Не сердитесь на доктора, у нас переполнено отделение, ему правда некогда. Знаете, я больше двадцати лет здесь работаю, могу сказать, что вас ждет, если желаете.
– Ну, ну? – подключился к диалогу Болотов.
– Ничего хорошего. Никто не знает, сколько времени ваша мать пролежала без помощи. Когда ее привезли, одежда на ней была насквозь мокрая, значит, она лежала под дождем, переохладилась. А ведь именно в первый час медицинская помощь наиболее эффективна. Препараты у нас есть, вы зря волнуетесь. Проведут обследование, тогда скажут, каких лекарств не хватает, вы приобретете. Но поймите: возраст! Сейчас все зависит от силы организма, захочет ли он жить.
Как образцовая дочь Надежда Алексеевна обожала свою мать, чего нельзя сказать о зяте – но это же классика жанра! Правда, Валерий Витальевич не то чтобы не любил тещу, точнее будет сказать, не доверял ей. Недоверие базировалось на слабой платформе: ну, воровала теща спиртное и тайком попивала – это небольшой грешок, ну, болтлива бывала, ну, немного раздражала глупыми советами. По большому счету ему и упрекнуть-то ее не в чем, а вот не питал он к ней доверия. Впрочем, было несколько эпизодов, когда теща вылезала из оболочки рафинированной барышни на выданье, перепутавшей века. Нечаянно милейшая теща перерождалась в злобную мегеру – это было что-то. Думала, никто из знакомых не видит ее, а Болотов случайно оказался вблизи. Он поразился двуликости и лицедейству тещи. Однако! Кто из нас в определенных обстоятельствах не бывал злым, несправедливым, грубым? Жену она, без сомнения, учила премудростям, почерпнутым из сериалов, Валерий Витальевич вмиг раскусывал, где жена пела под тещину дудку, ставил обеих на место. Однако в общих чертах его дом – царство мира, а по требованию – и благодати. В конце концов, теща доживала свой век в тепле, уюте и достатке с единственной дочерью и тремя внуками, имеет право на сладкую старость. Мешать не мешала – места в квартире хватит на пять тещ, стало быть, причины неприятия матери жены надуманны. Болотов попросту придирался, присвоив ей статус: посторонняя. Очень точное слово – посторонняя, именно так теща и вела себя в семье дочери, ей все пофиг, кроме собственной персоны. Удивительно эгоистичная старушка. Смерти Вере Ефимовне он, разумеется, не желал, но и переживать – не переживал за ее состояние.
На первом этаже больницы медсестра завела их в пустую, если не считать пары стульев, комнату с окошком. Пожилая женщина в белом халате и небрежно повязанном платке на голове выдавала вещи Веры Ефимовны, сверяясь с описью. Процедура нудная, Валерий Витальевич откровенно скучал, барабанил пальцами по подоконнику, насвистывал и получал замечания – кастеляншу (это, видимо, она) раздражал свист.
– Кукла… – назвала следующий предмет кастелянша.
– Кукла? – переспросила Надюша. – Это не наша…
– Ваша, ваша, – заверила кастелянша.
– У моей матери не было кукол… тем более таких…
– У меня все по описи, – рассердилась кастелянша. – Женщина, не задерживайте меня, за сверхурочные мне никто не платит. Тут горы всякого барахла, которое завтра рассортировать надо, а некоторые вещи и высушить, нам негде хранить ваше добро. Сделайте одолжение, заберите куклу и хоть выбросьте.
Странно, что медсестра не ушла по своим неотложным делам, а присутствовала при выдаче вещей. Скорей всего, она находилась здесь в качестве свидетельницы, чтобы родственники больной не предъявили претензий. А то бывает, орут, будто у их матери, помимо ободранного кроликового манто, в ушах болтались бриллиантовые серьги до плеч, которых нет в описи. Медсестра и внесла некоторые разъяснения:
– Ваша мама держала эту куклу обеими руками, когда ее нашли в парке. Медики «Скорой» пальцы не смогли разжать, это сделали только у нас, но с трудом. Ваша мама не просто держала куклу, она ее к груди прижимала. Так прижимают очень дорогую вещь… Неужели вы никогда не видели этой куклы?
– Никогда, – уверенно ответила Надежда Алексеевна.
Валерий Витальевич заинтересовался, что там за куколка, подошел ближе. Ничего особенного. Кукла оказалась непрезентабельной – тряпичной и весьма потрепанной, стало быть, игрушка старая, да и сшита кустарным способом. Всего сантиметров тридцать-сорок. Вышитые глазки, бровки и ротик, из желтых ниток сделаны волосы и разделены на два хвостика, есть и спутанная челочка. Носа не имелось, но он был когда-то, о чем свидетельствовала вмятина с остатками нитей – оторвали кукле носик. Ручки сшиты неплохо, да и ножки тоже, на одной сохранилась обувь – некое подобие ботинка. Одели куклу в веселенькое платье – зеленое в желтый горошек, украшенное множеством оборочек и рюшей. А новой игрушка была очень даже симпатичной и забавной. Нет, самоделка добротная, шила ее мастерица, тем не менее это самоделка. Безусловно, кукла – не тещина работа, эта мадам вряд ли держала в руках иголку хоть когда-нибудь. Болотов даже засомневался: а знает ли его дорогая теща, что на свете существуют иголки с нитками, что ими шьют платья или, например, таких симпатичных куколок?
– Заберите, – настаивала медсестра, обращаясь к Надежде. – Даст бог, мама ваша поправится, вы и спросите ее, что это за кукла.
Надежде Алексеевне ничего не оставалось делать – она брезгливо сунула тряпичную куклу в пакет с вещами матери и вдруг вспомнила:
– А зонт?
– Какой зонт? – спросила медсестра.
– Обычный. Мама пошла в парк, а погода с утра грозилась дождем, в таких случаях она обязательно берет зонт.
– Зонта не было, – заявила кастелянша.
– Не было, – подтвердила и медсестра.
– Я, видимо, кажусь вам мелочной, – залепетала в извиняющейся тональности Надюша, – но у моей матери особые зонты… эксклюзивные… авторские… она ими очень дорожит…
Медсестра смотрела на нее с жалостью, и Надюша осеклась, опустив глаза, соединив брови, ибо за жалостью читалось: пусть мама сначала выживет, потом будет зонтики считать.
– Я помогала раздевать вашу маму, – сказала медсестра, – сумка была, кукла была, газовый баллончик был…
– Газовый баллончик? – пожала плечами Надежда Алексеевна. – Зачем ей газовый баллончик?
– Для самообороны, – предположила медсестра. – Он находился в нагрудном кармане жилета. А зонта не было.
Махнув рукой, мол, и бог с ним, с зонтом, Надежда Алексеевна взяла два пакета в одну руку, но Валерий Витальевич забрал их. Поблагодарив медработников, оба вышли в длинный темный коридор. Шли молча. Между ними давно образовался вакуум, по негласному договору тема «почему у нас так?» находилась под запретом, оставшись наедине, он и она ощущали себя в разных точках галактики. И оба это понимали.
Выйдя из здания в парк, прилегающий к больнице, они с облегчением выдохнули сжатый больничный дух незаметно друг для друга. Болотовы стали скрывать и свои эмоции. Как чужие. А ведь конфликтных ситуаций у них будто бы и не было. Однако у кого рыльце в пуху? Кто час за часом исподволь сооружал эту разобщенность? Болотов и не отрицал бы вину, появись обвинитель, потому в данную минуту решился пойти на сближение с женой, а начинать лучше всего с шутки:
– Я и не знал, что моя любимая теща играется в куколки.
– Хочешь сказать, моя мать впала в маразм?
Надин голос напомнил «дворники», разгребающие воду на лобовом стекле, – такой же скрипучий, невыразительный, монотонный и действующий на нервы. Валерий Витальевич про себя признал, что шутка действительно неудачная, но, с другой стороны, Надя могла бы и смягчиться.
– Я и не знал, что моя любимая теща играется в куколки.
– Хочешь сказать, моя мать впала в маразм?
Надин голос напомнил «дворники», разгребающие воду на лобовом стекле, – такой же скрипучий, невыразительный, монотонный и действующий на нервы. Валерий Витальевич про себя признал, что шутка действительно неудачная, но, с другой стороны, Надя могла бы и смягчиться.
Остаток пути до машины, потом до дома прошел в натянутом молчании. Когда людям не о чем поболтать и уже ничто их не объединяет, время, проведенное вместе, отравляет обоих.
3 Любовница
– Пойми, я не мог ее добить… просто не мог, – винился Болотов утром, находясь у той, с которой хотел бы встретить старость, но при этом не хотел порвать с семьей.
– Я знаю, ты благородный человек, – тускло вымолвила Инна, опустив длинные ресницы, от которых тень упала на скулы. – Но почему-то твое благородство мало распространяется на меня…
– Да при чем тут благородство! – взорвался Болотов.
Он ходил, ходил… Это такая примитивная реакция на ситуацию, в которой внутреннее неудобство выражается в тупом движении. А она сидела в углу дивана, поджав под себя ноги, укрытые пледом, и слушала его с монашеским смирением. В сущности, Болотов пустился в путешествие вокруг дивана с Инной, прячась от ее глаз. Впрочем, это было лишним, ведь она на него не смотрела. Он взмахивал руками, приглаживал волосы, тер подбородок, нос… и понимал, что выглядит дерьмом. Себя со стороны сложно увидеть, еще сложнее – дать себе же честную оценку, а он успешно делал то и другое. И на собственной фальши ловил себя, кстати, по изворотливости Валерий Витальевич просто чемпион мира.
Инна – очаровательная шатенка с волнистыми волосами и бледно-серыми глазами, чистыми, как родниковая вода. Он обожал ее сдобные губы, молочную кожу, мягкие ладони с аккуратными ноготками на пальцах, упругое и богатое тело, которым Болотов упивался до самозабвения. А как ему льстило, что его, седовласого мэна, любит хорошенькая и молоденькая девочка – почти ровесница дочери! Но сегодня Инна ощущала себя обманутой, потому робко взбунтовалась, ее голос дрожал, в родниковой воде глаз просматривалось помутнение от обиды. Она уже не верила словам-пустышкам, как догадывался Болотов, и это беспокоило его.
– При чем тут благородство? – повторил он мирно, плюхнувшись рядом с ней на диван. – У нее (между собой они никогда не произносили имени жены Болотова) мать при смерти. Мать умирает! Ты не знаешь, что это такое, и желательно, чтобы не узнала как можно дольше. Кстати, ты забыла? У меня есть еще трое детей, я бы не хотел их потерять. Для них удар по матери в этой ситуации станет ударом по ним.
– Твои дети все равно будут на стороне матери, если ты решишь уйти.
– Будут. Конечно. Но обстоятельства не будут осложнены умирающей бабушкой. Прости, Инна, я не мог… ну, правда, не мог…
И что она? А ничего. Болотов взял ее за подбородок, заглянул в дивные глаза. Я твой, только твой, – красочно нарисовано на его лице. Но Инна не верила ему. Ему! Он столько лет заботился о ней, опекал ее, она ни в чем не нуждалась. Тем не менее ей хочется большего, чего он пока не готов дать, ну, не готов Болотов отфутболить семью ради нее. Однако бедняжка находится на той стадии, когда может взбрыкнуть и попросту сбежать от него.
– Прости… – заговорил он с жаром. – Пожалуйста. Пусть пройдет немного времени. Медсестра сказала, надо готовиться к худшему. А теперь представь, еще и я говорю: «Прощай, дорогая, ухожу к другой». Представила? Просто поставь себя на ее место. И как тебе двойной удар?
Инна молча склонила голову ему на грудь, это и был ее ответ, который означал – она простила. Почувствовав облегчение, Валерий Витальевич обнял ее за плечи и устало поцеловал в голову. При всем при том Болотову, одержавшему победу, не стало легче. Он опять обманул, когда показалось, что без Инны жизнь станет скудна, никчемна, однообразна. Он обманул ее, но и себя, разумеется. А это пренеприятный факт. Обманул потому, что не желал ничего менять в своей жизни, но и не хотел терять Инну, у которой терпение на исходе, а обещания надоели. Однако муки совести еще полбеды, проблема обозначилась куда хуже.
Осознав гнусность своего зависимого от двух женщин положения, Болотов внезапно потерял интерес к Инне. Вот так сразу! Нежданно-негаданно она очутилась на одной полке с женой Нюшей, даже как-то слилась с ней, став ее отражением или двойником. Да они же похожи, как сестры, как две капли. Надя требует к себе особого отношения по праву законной жены, Инна того же хочет, но сначала приобрести законное право домашней стервы… то есть жены.
Нелепо? Только что не знал, как уговорить Инну оставить их отношения в прежнем режиме, и тут же, без паузы, без длительного переосмысления понял, что лучше б она послала его подальше. М-да… Кто-нибудь способен объяснить, что с ним происходит? Анекдот. Только не про женскую логику, а мужскую. Наверное, устал. Он просто устал. Может, Богдаша прав: пора успокоиться и ходить на рыбалку вместо беготни по свиданиям? С этими метаморфозами необходимо, как говорится, ночь переспать, может, тогда прояснится в голове – что тут к чему. Болотов мягко отстранил Инну, встал:
– Все, милая… мне пора, пора, пора…
– Ты придешь сегодня? – не поднимая головы, спросила она.
И он угадал, шкурой прочувствовал: Инна ответ знает. То есть он еще не знал, что именно скажет, а она настолько изучила его повадки, что запросто считывала информацию.
– Сегодня? – переспросил Валерий Витальевич, нахмурил брови, якобы вычисляя остаток свободного времени после трудового дня, и обнадежил, точнее, солгал: – Постараюсь. Я немного запустил дела, но обязательно постараюсь вырваться на пару часиков. Пока, дорогая.
Едва за ним захлопнулась дверь, послышались тяжелые шаги. Инна не пошевелилась, не подняла низко опущенной головы, даже когда услышала насмешливый голос Прохора:
– Ну что? Вышла замуж?
– Отстань, – тихо выговорила девушка.
– Это он научил тебя грубить старшим?
Прохор вальяжной походкой прошел в комнату, плюхнулся на диван и, закинув руки за голову, покосился на Инну. Он старше на шесть лет, потому считал себя умнее. Блондины кажутся сладенькими вечными мальчиками, и Прохор казался эдаким гламурным парнем, каких представляют девочки-подростки, начитавшись модных журналов, обязательно на берегу океана среди пальм или на шикарной белой яхте. Но он далек от слащавых картинок. С детства Прохор умел постоять за себя, не отлынивал от армии, не брезговал любой работой, когда срочно нужны были деньги. К женщинам относился с осторожностью, так как ценил древние качества, а не толстый налет современности, за которым женщину не видно. Главный его недостаток – прямолинейность, а ведь не всем и не всегда нужно говорить то, что думаешь. Вот и сейчас его слова были лишними:
– Инна, ты хоть сегодня поняла, что не бросит он свою старуху? Никогда не бросит. Твоя мечта неосуществима, а положение банальное.
– Замолчи, – тихо выговорила девушка сквозь слезы, вставая. Потом она отошла к окну и смотрела вниз, где на площадке перед домом делал круг автомобиль Болотова, разворачиваясь.
– Могу и замолчать, – пожал плечами Прохор. – Но знаешь, я еле сдерживался, чтобы не выйти и не дать ему в морду.
– Еще чего, – мямлила Инна, чуть не плача. – Это моя жизнь, я имею право распоряжаться ею. Почему ты все время вмешиваешься и диктуешь, как мне жить и поступать?
Инна никогда не пользовалась категоричным тоном, и в данный момент ее фразы больше походили на просьбу, чем на защиту своих законных прав. У нее слишком мягкий характер, который Прохор считал безвольным, беспомощным, уязвимым, впрочем, он не был далек от истины. Прохор обнял несчастную за плечи и вздохнул:
– Глупая. Я же люблю тебя, потому и переживаю. А ты не ценишь.
– Я ценю, – всхлипнула Инна.
Она тихо плакала, уткнув нос в его грудь, а у Прохора от негодования и злости дергался глаз, иногда такое бывает. Обнимая крепкими руками Инну, он думал о чем-то не очень приятном и задумчиво произнес:
– Ладно, поступай как знаешь. Меня больше беспокоит вчерашний преследователь. Жаль, я не нашел его…
– Пьяный какой-нибудь решил пристать к одинокой девушке…
– Думаешь? По тому, как быстро тебя нагонял, пьяным он не был. У пьяного координация страдает, а этот быстро ориентировался. И ты была сильно напугана, вон сколько царапин.
– Ветки били по лицу…
– Странно, что твой Болотов о царапинах ни слова не сказал, как будто не заметил их.
– Ему не до того…
– Ай, брось защищать своего Болотова! Значит, ты бежала и не замечала, как лицо секли ветки. Потом врезалась в меня и даже не узнала. Это говорит о том, что твой испуг не на пустом месте возник.
Прохор говорил настолько задумчиво и обеспокоенно, что Инна отстранилась от него, забыв о своем разочаровании Болотовым.