— Хороший выбор. Давно уже не пил «Столичную».
Синюшная гражданка удивилась, увидев, что мною куплено всего три одноразовых стаканчика. Кажется, она даже представить себе не могла, что кто-то не дрожит от вожделения при виде водки.
Для затравки я налила троице по пятьдесят граммов. Теперь нужно быстренько все выяснить, пока мои собеседники не совсем еще утратили способность соображать.
— Когда вы в последний раз видели Павла? — обратилась я прямо к «интеллигенту», рассчитывая услышать от него наиболее внятный ответ.
Медленно пережевывая рыбу, он заговорил, оправдав мои ожидания:
— Мы пили в субботу вечером у него дома. Потом он пожаловался на боли в животе, и мы ушли. В последующие два дня мы к нему приходили, но нам никто не открывал. А вчера мы застали там новых хозяев.
— Хозяйка, налей еще, — заканючила беззубая «красотка».
Отцедив каждому еще по пятьдесят граммов, я опять обратилась к самому вменяемому из пьяниц:
— В котором часу в субботу вы ушли от него?
Этот совершенно обычный для нормальных людей вопрос вызвал у моих собеседников замешательство. Часов у них, естественно, не было — все, что можно, они уже пропили. И вообще следить за временем они давно перестали.
— Слышь, Академик, — обратилась красноглазка к «интеллигенту», — по телику футбол ведь был: из открытой форточки первого этажа, помнишь, слышно было, как мужик орал: «Гол, гол!» Ты нам еще долго потом надоедал своими воспоминаниями, как ты в детстве в футбол гонял.
— Она права, — важно кивнул Академик. — Было такое.
Уже что-то. А этой потасканной гражданке не откажешь в сообразительности. Значит, остатки разума иногда дают еще о себе знать.
— Я ж говорю, его прикончили, — не унимался второй. — Говорил ты ему: не связывайся с этим патлатым.
— Что ты каркаешь! — разозлился Академик и закинул голову от мойвы в бассейн.
— Так о чем вы предупреждали Павла?
«Интеллигент» нахмурился.
— Вы из милиции?
— Так точно.
— Знал я, что плохо все закончится. Павла уже нет в живых?
— Вполне возможно. Поэтому мне нужна ваша помощь. Кто это, патлатый?
— Был тут один… Предлагал Пашке одну комнату под склад отдать. Мол, тут недалеко на рынке он торгует бананами, а у Пашки первый этаж, квартира как раз под склад подходит. Дал этот тип ему задаток и предложил кое-какие бумаги подписать. Пашка, молодец, сообразил сказать, что подумает.
Мойва закончилась, и вся троица обтерла о свою верхнюю, и без того грязную, одежду жирные руки.
— Я сказал тогда Пашке, чтоб не вздумал ничего подписывать. Подсунут генеральную доверенность, и прощай, квартира. Когда мужик еще раз пришел, Пашка ему отказал. Патлатый стал требовать деньги назад, угрожая расправой. Денег у Пашки уже не было — мы их пропили. Мужик обещал вернуться. Что стало с Павлом — не знаем. Жаль только, что квартиру потерял.
— Ой, только не строй из себя благодетеля, — вмешалась красноглазка и обратилась ко мне: — У него на Пашкину квартиру свои виды были. Сколько раз ему предлагал поменяться на однокомнатную, а доплату пробухать.
Академик зло сверкнул глазами на женщину:
— Молчи лучше! Если б он меня послушал, то хоть в однокомнатной на выселках жил. А так — где он теперь? Никто не знает. С такой квартирой в центре его все равно в покое бы не оставили.
Красноглазка решила выдать свою версию:
— Ой, да небось продал втихую квартиру и пропивает где-нибудь деньги, сука. С друзьями даже не поделился! А вы уж страху нагнали!
— Были ли у Павла какие-нибудь родственники? — задала я новый вопрос, пытаясь направить собеседников в нужное мне русло разговора.
Ответил Академик, которого не переставала терзать злость, ведь его планы в отношении квартиры собутыльника Пашки были с такой легкостью открыты постороннему человеку, да еще сотруднику милиции.
— Жена развелась с ним три года назад и уехала с сыном в Прибалтику, к матери. Больше он ни о каких родственниках не упоминал.
Задав еще несколько вопросов порядком осоловевшей троице, я вернулась к машине. Сюжет требовал дальнейшего развития событий, причем незамедлительно. Мини-компьютер, служивший мне записной книжкой, послушно выдал телефонный номер городского морга. Может быть, труп Павла Логинова уже обнаружили? Трудно поверить в такое везение, но все же… На прикосновения моих пальцев мобильник ответил тональными переливами.
Когда мне ответили, продиктовала приметы: мужчина лет сорока — сорока пяти, алкоголик, со жгуче-черными волосами, невысокого роста, худой, со следами насильственной или естественной смерти, наступившей либо двадцать четвертого октября, либо немного позже.
— Есть похожий, — хриплым голосом сразу же сообщил служитель морга и добавил: — С воскресенья лежит, вас ждет.
Смешок, раздавшийся после этого в трубке, засвидетельствовал своеобразное чувство юмора у работника печального заведения.
Значит, я не ткнула пальцем в небо. Есть надежда, что напала на верный след. Если в морге меня «ждет» действительно Павел Логинов, то цепочка событий обретает законченность.
* * *Морг встретил меня устойчивым специфическим запахом, отдающим формалином и сыростью. Я прошла мимо столов с мертвецами в конец помещения, надеясь встретить хоть кого-нибудь живого. За перегородкой я наткнулась на сотрудника, державшего в руке большой шприц.
Услышав мой кощунственный вопрос о том, кто здесь командует парадом, медик усмехнулся.
— Он вышел, скоро придет. Это не вы насчет Везунчика звонили?
— Насчет кого? — переспросила я.
Но сотрудник со шприцем, видимо, и ставил своей целью привести меня в недоумение. Молодой, сильно загорелый и крепкий, он совершенно не обращал внимания на окружающую обстановку и завлекательно улыбался.
— Это я так убитого бомжа прозвал. Ну сама посуди, — резко перешел он на «ты», — удар ножом в самое сердце, смерть мгновенная, человек не мучился… Везунчик, одним словом.
— Что медэксперты говорят? Когда смерть наступила?
Загорелый медик, с любопытством сверля меня лукавыми глазами, поинтересовался:
— Ты, как я понимаю, не родственница?
Выдавать себя за родственницу убитого я не собиралась, а известие, что у трупа, похожего на погибшего Пашку, зафиксирован удар в сердце, вселило уверенность в правильности моих предположений.
— Я здесь по поручению матери пропавшего без вести Павла Логинова. Она очень плохо себя чувствует и попросила меня приехать вместо нее. По описанию ваш Везунчик очень похож на Павла.
Медик сделал вид, что поверил, кивнул головой, не переставая улыбаться, но на мои вопросы отвечать не стал. Он отложил шприц, вытер о сомнительной чистоты тряпку руки и указал в сторону стены:
— Пойдем покажу.
Петляя между столами, он подвел меня к самому крайнему, находящемуся в углу. Моему взору предстало бледное лицо, говорившее о беспорядочной жизни убиенного. Сине-желтые губы, раздувшийся от бальзамирования нос произвели бы неизгладимое впечатление на какую-нибудь нежную особу, но во мне ничего не дрогнуло. Я давно научилась относиться к таким вещам как к издержкам профессии.
Быстро вынув из сумочки фотоаппарат, я навела объектив на лицо убитого и щелкнула два раза.
— Это еще зачем? — удивленно вскинул бровь медик. Его улыбка, как у чеширского кота в сказке про Алису в Стране Чудес, не исчезала с лица, наверное, никогда.
— Я плохо помню Павла, а последнее время он к тому же много пил и сильно изменился. Фотографию я покажу матери.
Парень подошел ко мне вплотную и небрежно облокотился рукой на стену, как бы преградив мне тем самым путь к выходу.
— Кто ты, прекрасное создание, может, назначишь мне свидание?
Кажется, он всерьез рассчитывал тронуть меня подобными поэтическими изысками. Бывает же такое…
— Обязательно позвоню тебе сюда, в морг, и назначу здесь свидание, — пообещала я медику, решительно отодвинув нехилый торс медика в сторону. На то, что он поймет всю нелепость сочетания слов «морг» и «свидание», я и не рассчитывала.
* * *Прошло полтора часа с того времени, как я покинула городской морг. Мой старинный знакомый, работающий в одном из центральных фотоателье, уже успел отпечатать мне фотографии, и теперь я возвращалась к дому, где когда-то жил Логинов.
Тьма уже сгустилась над городом, и порывистый ветер, гонявший по небу тучи, не предвещал хорошей погоды на завтра. Кривая дверь подвала, которую местные власти пытались неоднократно закрывать на замок, хранила следы многочисленных взломов. Если бомжам негде переночевать, то навесной замок для них не преграда.
Слегка приоткрыв дверь, я попыталась разглядеть очертания людей в кромешной тьме, но безуспешно. Меня в который раз выручил «дальнобойный» фонарик, который давно был причислен ко всякой необходимой мелочи в моей сумке.
Слегка приоткрыв дверь, я попыталась разглядеть очертания людей в кромешной тьме, но безуспешно. Меня в который раз выручил «дальнобойный» фонарик, который давно был причислен ко всякой необходимой мелочи в моей сумке.
Помимо многочисленных труб и большого количества мусора, где-то между этими неутилизированными останками когда-то нужных вещей, я разглядела жалкие клочья того, что осталось от матраца, и на нем едва распознаваемую человеческую фигуру, которую легко можно было спутать с грудой тряпок. По всем признакам это был Академик. Он спал. Задыхаясь от жуткой вони и подолгу размышляя куда ступить, чтобы не испачкать свои кроссовки, я подобралась к бомжу. Дотронуться до его плеча и потрясти за него стоило больших усилий — я и не предполагала, что настолько брезглива.
Академик сначала вздрогнул, затем принялся махать в мою сторону руками, давая этими жестами понять, чтобы от него отстали. Наконец, обуреваемый негодованием, он выстроил многоэтажную матерную конструкцию и сел, обхватив голову руками.
Долго же ему пришлось соображать, кто и зачем его потревожил. Наконец, до него дошло.
— А… — протянул он, вспомнив меня, как будто последний раз мы разговаривали с ним не меньше недели назад. — Что там у вас? Фотография?
Взяв снимок в руки и поднеся его вплотную к фонарику, академик не затруднил себя долгим разглядыванием покойника.
— Да, это он. — Голос его звучал обреченно, как будто и для себя в дальнейшем он усматривал подобную участь. — Его убили?
Объяснив Академику, от чего скончался его бывший собутыльник, я поинтересовалась, где находятся двое других жителей этой «ночлежки».
— За горячительным пошли, еще светло было. Теперь шляются где-то, могут и поздно ночью прийти…
— Вы точно уверены, что это Павел Логинов?
Не проспавшись до конца, при свете одного фонаря бомжу могло и померещиться…
Надо будет показать фотографию еще и соседям убитого.
— Ну что ты! Я хоть и опустился «на дно», но с памятью пока дружу. «Беляк» меня тоже пока ни разу не посещал, что тоже показатель. И что ты на меня так смотришь? — вдруг ни с того ни с сего завелся «интеллигент». — Да, я не моюсь, у меня вши и блохи, но не это же главное в жизни, в конце концов! Не важно, где я живу и на чем сплю, главное — какой я человек! Главное — что я из себя представляю как личность!
Бомж в раздражении сплюнул.
— И что же вы из себя представляете как личность? — с налетом жалости в голосе эхом повторила я.
Давно, видно, не приходилось этому утомленному жизнью образованному человеку исследовать глубину подобного вопроса. Он замолчал. Решив, что мой собеседник ушел в себя, я сочла нужным ретироваться, как вдруг услышала:
— Вы правы. Я сам втоптал себя в это дерьмо, и мой дух почти разложился. Несмотря на то, что я никем не был понят, мне не следовало этого делать.
Понуро опустив голову, бомж скорбел над разбитым корытом своей жизни.
Я почувствовала себя священником, на чью совесть легла тайна исповеди. У выхода я задержалась на несколько секунд.
— Я не психоаналитик, но скажу, что в вашей жизни не хватает цели. Без нее вам не подняться.
Быстро шагая по дорожке под начавшимся дождем, я вспомнила слова своего отца: «Северный ветер создал викингов». Сколько же ветров должно обрушиться на человека, чтобы он мог стать подобным викингу? Жаль, что под жестким напором северных ветров вот этот конкретный человек не удержался на ногах. Очень жаль.
* * *Мы ехали по трассе навстречу солнцу, которое наконец обласкало своими лучами землю, и небо приятно радовало глаз глубокой синевой.
Степанида Михайловна первой нарушила молчание.
— После того, как сына увезли в морг, я так и не решилась переступить порог его квартиры. В тот день, когда мы с вами впервые встретились, я ездила туда, открыла дверь и… Запах одеколона, которым он пользовался, до сих пор стоит в воздухе. На обувной полке лежат его ботинки, возле зеркала — его расческа. Мне стало плохо. Я просто захлопнула дверь и убежала оттуда. Когда вы меня подобрали, я как раз пыталась дойти до остановки. Хорошо, что теперь я войду туда не одна.
Запах дорогого французского одеколона действительно ощущался при входе в квартиру — как говорится, качество гарантировано. На полу повсюду грязные следы. В тот день, когда работали оперативники, на улице была слякоть, с тех пор никто здесь не убирал. Я незаметно покосилась на Коврину, исподволь наблюдая за ее реакцией и действиями.
— Делайте все, что считаете нужным, я буду в комнате, — сообщила она нетвердым голосом и прошла в зал.
Первым делом меня, конечно, интересовала кухня, где и произошло убийство, хотя я понимала: после оперов здесь делать нечего. Так и оказалось.
Я прошла вслед за Ковриной в зал. Скрестив руки на впалой груди, она смотрела невидящим взглядом в окно.
— Двадцать второго октября я поздравляла его с днем рождения, а двадцать четвертого его отравили…
Обстановка как на кухне, так и в комнате была новой, современной и дорогой, что составляло резкий контраст с убогостью квартиры Степаниды Михайловны. Словно прочитав мои мысли, Коврина сказала:
— Когда Леня покупал себе мебель, то долго меня уговаривал сменить обстановку и в моей квартире. Мне же не хотелось, чтобы он так сильно на меня тратился. Я немолода, зачем мне это? Он очень сердился. Наконец решил открыть на меня счет в банке, с которого я в любой момент могу снять деньги. Он был очень заботливый.
Милиция оставила следы не только на дорогом паласе в комнате, но и повсюду — обыск производили серьезно, только толку от этого… Коврина поймала на себе мой напряженный взгляд и нахмурила брови.
— Почему вы на меня так смотрите?
— Скажите, зачем вы сочиняете небылицы и вводите меня в заблуждение относительно ваших отношений с сыном?
Степанида вздрогнула и растерянно посмотрела вокруг.
— Я вас не понимаю, — плотно сжав губы, процедила она.
— Конечно. Раз вы так упрямы, я попробую выдвинуть свою версию. Сын ваш действительно был болен. Я справлялась, он стоял на учете у психиатра. Но в Москву вы с ним не ездили, вместо этого вы запихнули мальчика в специнтернат для детей с умственными отклонениями. Лене повезло. Там им занялся талантливый врач-психиатр, который в то время писал диссертацию. Он хотел доказать общественности, что такое заболевание, как у Леонида, не фатально, что можно многое поправить, главное — не упустить время. Врач действительно сотворил чудо — Леня стал обычным мальчиком. Вы немедленно изобразили раскаяние и взяли сына обратно, но сын все хорошо запомнил и вас не простил. Предательство вообще простить очень сложно, а предательство матери — вдвойне.
Лицо Ковриной сделалось прозрачно-бледным, руки затряслись.
— Я не знала, что с ним делать! — выкрикнула она. — Никто не может ставить этот поступок мне в вину!
А я в этот момент подумала: не зря Гай Юлий Цезарь предпочитал воинов, которые в критических ситуациях краснели, а не бледнели. Бледность — это страх. Банальный, липкий страх.
— Но многие родители боролись сами за своих детей, — не удержалась я заметить. — Леня это знал и видел, как на консультацию к его лечащему врачу приходили любящие мамы и папы за ручку со своими чадами. Вы представляете себе, что должен был чувствовать мальчик, имевший все задатки быть здоровым, среди полных неизлечимых дураков? В конце концов, вы действительно могли поехать в Москву и показать сына светилам в области психиатрии. Но в столицу ездили другие, а вы только слушали их рассказы и ничего не делали. После смерти Леонида, впрочем, как, наверное, и при его жизни, вам хотелось, чтобы хоть кто-нибудь поверил в этот миф о вашей взаимной любви с сыном. Теперь некому стало опровергнуть тот факт, что сын всю свою взрослую жизнь вас отвергал.
Я высказалась совершенно искренне, но сразу же после этого мне показалось, что я слишком жестока по отношению к старой и, наверное, не очень здоровой женщине. Не все же могут быть сильными. Не каждый может устоять под напором северных ветров.
— Ладно, — смягчилась я, — меня это мало касается. Скажите лучше, зачем двадцать пятого октября вы пришли к сыну домой? Вы ведь не виделись несколько лет, почему же именно в тот день вы решили его посетить?
— Я видела его все время, — возразила мне женщина. — Караулила возле подъезда, в местах, где он обедал, проводил время. Иногда даже подходила к нему. Но его реакция всегда была одинаковой — произносил всего два слова: «Иди домой».
Коврина долго молчала, пытаясь справиться с собой. А после паузы с трудом заговорила снова:
— Накануне смерти сына я видела ужасный сон. Леня с совершенно черным лицом, в черной одежде звал меня, протягивая ко мне руки. Его глаза были такими умоляющими. Проснулась я в холодном поту, меня колотило от ужаса. Весь последующий день я раздумывала, ехать к нему или нет, и под вечер все же решилась. Пусть он лучше опять выставит меня за дверь, но зато я смогу узнать, что он жив и здоров, и успокоиться. Так я решила. Сон оказался в руку.