— Накануне смерти сына я видела ужасный сон. Леня с совершенно черным лицом, в черной одежде звал меня, протягивая ко мне руки. Его глаза были такими умоляющими. Проснулась я в холодном поту, меня колотило от ужаса. Весь последующий день я раздумывала, ехать к нему или нет, и под вечер все же решилась. Пусть он лучше опять выставит меня за дверь, но зато я смогу узнать, что он жив и здоров, и успокоиться. Так я решила. Сон оказался в руку.
Теперь все слова, сказанные Ковриной, я ставила под сомнение, но этот ее рассказ сопровождался таким безграничным ужасом в глазах, что невольно пришлось поверить. Теперь Коврину ждало еще одно разочарование — от раскрытия очередной ее тайны. И я произнесла четко и твердо:
— Вам придется вернуть деньги, которые вы взяли в тайнике сына. У них есть хозяин.
Ее серые глаза медленно округлялись. Ну конечно, подумалось мне, сейчас начнет изображать из себя только что распустившийся одуванчик. Как это мне знакомо. Пока не ударишь фактами, не сознается ведь, упрямая старуха.
— Как вы можете меня в этом обвинять? — с придыханием, патетически воскликнула Степанида Михайловна.
Ах, сколько негодования в голосе! Если бы она знала, как много раз я это уже проходила… Придется разложить все по полочкам, как говорится.
— Хорошо. Раз так, тогда по порядку. В тот день, когда я посадила вас на улице в свою машину, вы действительно были в квартире сына. Только ваши слова о том, что, постояв на пороге, вы не смогли преодолеть себя и войти, — легенда. Вы не только вошли, но и залезли в тайник, находящийся под полом, откуда извлекли две тысячи долларов. О существовании тайника вы знали благодаря своей подруге, продавшей квартиру вашему сыну. Мне же вы мило поведали о счете в банке, который сын якобы открыл на ваше имя. От меня не ускользнуло, как крепко при нашей первой встрече вы прижимали к себе сумку, боялись за ее сохранность, и все это несмотря на ваше предобморочное состояние. А сумма в банке, названная вами, поразительно совпадает с суммой, занятой перед смертью вашим сыном у одного не очень хорошего человека.
— Ваши домыслы не имеют ничего общего с действительностью, — резко вскинулась Коврина.
Подозреваю, что в этот момент на моем лице появилось выражение обреченности. Обреченности не на провал, а на бесполезную трату времени. Все равно будет по-моему, но старуха этого до конца не осознала и еще не оставляла надежду на то, что выкрутится.
— Слушайте внимательно, — начала я убеждать ее. — Существует некий человек — бандит! — у которого Леонид занял деньги. Если вы не отдадите денег мне, то он придет за ними сам. Вам этого хочется?
На моих глазах Степаниде Михайловне становилось все хуже и хуже. От ее уверенности и апломба не осталось и следа.
— Эти деньги… Я не для себя их взяла, хотела следователю дать, чтобы быстрее убийцу нашли, а потом вот вас встретила…
— Я все понимаю, но деньги необходимо вернуть.
Находясь в полной растерянности, Коврина, запинаясь, произнесла:
— Как же… Мне ведь нечем будет вам заплатить, и значит, убийца не будет найден…
Она прикрыла глаза и, тяжело дыша, сидела так несколько минут. Потом, четко выговаривая каждое слово, сказала:
— Это моя последняя возможность сделать что-либо для Леонида: пусть хотя бы после его смерти. Больше такой возможности у меня не будет.
— Что ж, у вас есть эта квартира. После смерти сына она ваша, — ответила я. — Продадите — будут у вас деньги.
— А вы не откажетесь от расследования, ведь по закону я смогу продать квартиру не раньше чем через полгода? — с недоверием обратилась ко мне Степанида Михайловна.
— Нет, — отчеканила я. — А сейчас мы поедем к вам домой и возьмем деньги.
— Да, хорошо.
Женщина поднялась с дивана и подошла к репродукции картины Левитана «Над вечным покоем», висевшей на стене.
— Это его любимый художник, — пояснила она. — Еще с детства. Возьму себе на память.
Коврина приподняла массивную рамку, и в тот же момент какой-то предмет, высвободившись, скользнул на пол.
— Что это? — растерянно пробормотала она, не выпуская картины из рук.
Я нагнулась и подняла небольшую книжку в кожаной обложке.
— Паспорт на имя Коврина Леонида Викторовича.
— Не может быть! Паспорт сына в милиции…
— Как видите, у запасливых людей всегда можно найти дубликат документа, — невесело пошутила я, листая паспорт.
Дойдя до графы «семейное положение», я округлила глаза. На листке была оттиснута печать ЗАГСа города Краснодара, из которой следовало, что 11 января 1995 года гражданин Коврин Л.В. зарегистрировал брак с гражданкой Белоярченко С.Г., 1968 года рождения. Я перелистнула страничку. Графа «дети» тоже не пустовала. В ней было вписано имя — Коврина Полина Леонидовна, родившаяся 30 декабря 1995 года. Вот это новости! Теперь понятно, почему этот документ лежал так далеко от посторонних глаз. Да… Сказав, что Коврина является теперь хозяйкой этой квартиры, я явно погорячилась.
Степанида Михайловна взяла из моих рук паспорт, прочла все то, что так меня удивило, и принялась судорожно искать рукой опору. Я усадила ее на диван и, дав ей время, чтобы прийти в себя, спросила:
— Леонид жил в Краснодаре?
— Да, — выдавила она.
— Когда?
— Он уехал туда сразу после окончания техникума. У его друга в Краснодаре жили родители, отец работал прорабом на стройке, он обещал хорошо их обоих устроить, дать высокий заработок, обучить всему, что нужно. Леня и поехал. Прожил там три года, потом вернулся. Я и знать ни о чем не знала. Он ни единым словом не обмолвился…
Такому взаимному «доверию» можно было только позавидовать. Коврина пустыми стеклянными глазами уставилась в пол и сделалась неподвижной, как скульптурное изваяние. Выждав немного, я задала женщине последний интересующий меня вопрос:
— Скажите, кем могла быть в жизни Леонида женщина в возрасте пятидесяти пяти — шестидесяти лет, с коротко стриженными седыми волосами, в сером плаще, черных туфлях…
Длинная пауза и страх — море страха! — в глазах Ковриной.
— Почему вы спрашиваете? — еле слышно произнесла она.
— Не исключено, что описанная мной женщина находилась в квартире Леонида незадолго до его смерти.
Коврина тряхнула головой, пытаясь отогнать мысли, посетившие ее. Она сумела справиться с собой, и в ее голосе снова появились металлические нотки. Железная старуха.
— Ничего нового не могу вам сказать. Кто эта женщина, не знаю и не имею никаких предположений, — отрубила она, четко давая понять, что все последующие вопросы на эту тему бесполезны.
— Вы могли бы мне рассказать о вашей прошлой жизни? Где и кем вы работали?
Опять полное неприятие.
— К делу это не имеет никакого отношения.
Что-то она скрывает. И чего-то очень сильно боится. Что за фобии терзают эту «железную леди»? Стоит хорошенько разобраться, почему она ведет себя так странно.
Глава 4
Часы фирмы «Омега», служившие мне верой и правдой несколько лет, показывали уже пять минут третьего. В три часа у меня самолет на Краснодар, а мужчина, которому я назначила свидание, никак не хотел осчастливить меня своим появлением. Все, что ему скажу, я знала до малейших деталей. Главное сейчас — убедить собеседника в своей правоте. Пусть поверит мне хотя бы на короткий срок, иначе весь мой план может сорваться.
Когда дверь моей «девятки» приоткрылась, я медитировала с закрытыми глазами под неспешный вальс, который выдавал радиоприемник. Николай Свитягин, как всегда, попытался оправдаться за опоздание, ссылаясь на неотложные дела. Затем, поймав мою снисходительную улыбку и последовав моему примеру, опер откинул голову на подголовник и многозначительно на меня посмотрел.
— И что у тебя за привычка, Иванова, вечно на трупы натыкаться, — со вздохом произнес он. — Надо с этим завязывать.
Сам-то он прекрасно понимал, что уголовное дело, заведенное на Павла Логинова, имеет все шансы с моей помощью перейти из разряда безнадежных в раскрытое. Подыгрывая ему, я ответила:
— Трупы меня так любят, что сами находят.
Капитан ничего не ответил, только уголки его губ тронула легкая улыбка.
— Логинов твой был убит ударом ножа в сердце двадцать четвертого октября между десятью и одиннадцатью вечера. Смерть наступила мгновенно. Труп нашли утром следующего дня на городской свалке. Упакован он был в большую спортивную сумку. — Свитягин проводил взглядом длинноногую большегрудую блондинку. Лихо виляя бедрами, она прошла совсем близко от машины. — Что ты мне скажешь интересного?
В который раз посмотрев на часы, я постаралась изложить липовую версию как можно короче.
— Подружка Коврина, Фречинская, показала, что Леонид за день до смерти сильно поругался со своим дядей Егором Столяровым. Пьяница Павел Логинов, которого они обрабатывали на предмет подписания доверенности на квартиру, отказался что-либо подписывать. Столяров предложил его убрать, но Коврин отказался и даже пригрозил сообщить куда следует, если тот на это решится. Таким образом, мотив для убийства у Столярова был налицо.
— Так, — кивнул головой Свитягин. — Согласно твоей версии, Коврин и Логинов были убиты Столяровым друг за другом в промежутке между десятью и одиннадцатью вечера?
— Сначала был убит Логинов, после того, как под страхом смерти все-таки поставил подпись на генеральной доверенности. От его дома до дома Коврина двадцать минут неспешной езды. Вероятно, предлогом для встречи с племянником стало предложение Столярова заключить перемирие. Вдвоем они распивают бутылку вина от Пиччини. В один из бокалов дядюшка незаметно подсыпает яд. Убедившись, что племянник мертв, он заметает следы: для того, чтобы запутать следствие, подсыпает яд также и в бутылку. Калигула, овчарка Коврина, кроме хозяина признавала только Столярова. Тот факт, что собака не была заперта на балконе, как делалось в присутствии других гостей, а находилась в помещении, подтверждает мою версию. Кроме Столярова и хозяина, никто не мог не быть покусанным Калигулой.
— Стройно, — подметил Николай. — Как-то уж очень даже.
«Мне и самой нравится, — думала я, пока он размышлял над предложенной версией. — Только Столяров в убийстве Коврина не принимал никакого участия, дорогой мой капитан. Футбол, который шел тем вечером, закончился в 22.30, единственный гол был забит на последней минуте матча. Отсюда следует, что в половине одиннадцатого Логинов был еще жив. Значит, Коврина отравили первым. Нелогично это, очень нелогично. Конечно, Логинова убрал Столяров, но за смерть Коврина должен ответить кто-то другой. Однако тебе, капитан, лучше пока об этом не знать».
— Ладно, — Николай хлопнул себя руками по коленкам. — Столярова я объявлю в розыск, пусть сам нам расскажет кого убивал, а кого — нет.
— Да, и еще, — как бы невзначай заметила я. — Деньги, которые Коврин занял у Жиги и которые последний в свою очередь пытался выколотить из Фречинской, наверняка тоже присвоил дядя Егор.
Опер согласно кивнул и выставил правую ногу на асфальт.
— Ладно, отдыхай пока. Новости будут, я сообщу.
Болванчик, висевший в роли украшения в салоне моей «девятки», от хлопка двери смешно закачал головой.
— Осуждаешь? — улыбнулась я и щелкнула его по носу, спровоцировав тем самым еще более бурную реакцию со стороны игрушки.
А меня совесть, в общем-то, не мучила. Пусть теперь Жига выколачивает свои денежки из Столярова. Вот и будут и волки сыты, и овцы целы. Меня же на данный момент ждал город Краснодар.
* * *Как и в любом городе, таксисты, припарковавшие свои машины около аэропорта, ломили тройную цену. Поторговавшись и проявив в этом вопросе знание дела, которое наглый водитель тут же оценил, я назвала районное отделение ЗАГСа, куда меня нужно было доставить. Лихач с большим стажем, пренебрегая дорожными знаками и сигналами светофоров, быстро домчал меня по указанному адресу.
Серое унылое здание ЗАГСа больше напоминало казарму, нежели дворец бракосочетаний, где в радостном порыве соединяют свои судьбы влюбленные люди.
После некоторого препирательства с сотрудницей этого заведения, всей своей дюжей массой придавившей ветхий скрипучий стул, мне удалось выудить то, что хотела узнать, а именно: брак Коврина и Белоярченко не расторгался.
Двухэтажное строение, в котором должна была, судя по прописке, проживать жена Коврина, выглядел гораздо привлекательнее здания ЗАГСа — розовый домик, находившийся в самом центре города, на тихой уютной улочке, с резными балконами и буйной растительностью вокруг. На мои настойчивые звонки никто не отвечал, пришлось потревожить соседей. Прыщавый юноша, открывший дверь, скользнул по мне безразличным взглядом и крикнул куда-то в сторону:
— Мам, иди сюда, проконсультируй.
Появившаяся на пороге дородная женщина в засаленном зеленом халате сообщила, что ее соседка Светочка в данный момент находится не на работе, как я предполагала, а в больнице.
— Несчастье у нее — дочка тяжело больна. Она уже вторую неделю дома практически не живет.
Я спросила координаты больницы и получила подробные объяснения.
До городской клиники доехала за пятнадцать минут. Отделение онкологии располагалось в левом крыле, отдельно от остальных. Выяснив номер палаты, я собралась подняться на третий этаж, но не тут-то было. Два омоновца в камуфляжной форме, приняв грозную стойку, давали проход только посетителям в белых халатах, со сменной обувью и без лишней поклажи в руках. Мой умоляющий взгляд и разглагольствования о необходимости посещения больного ребенка не пошевелили ни один мускул на их каменных, равнодушных лицах. Мне в двух скупых фразах объяснили, в каком виде можно являться в палату. Все дальнейшие переговоры с контингентом без обязательной униформы, к каковому относилась я, закамуфлированные стражи свели к нулю.
Был самый разгар посещений: в холле находились больные со своими друзьями и родственниками, из-за чего в помещении стоял непрерывный гул. Мое внимание привлекла пожилая санитарка, безуспешно пытавшаяся втиснуть каталку с лежачим больным в узкие двери служебного лифта.
— Давайте я вам помогу, — небескорыстно предложила я.
Прежде чем створки лифта сомкнулись, я проскользнула в кабину и мило улыбнулась бабульке-санитарке.
— Что, первый раз, что ли? — с напускной строгостью спросила она.
Я покосилась на больного с совершенно бледным, лишенным всякого выражения лицом.
— Самый первый. Но мне очень надо.
— Ладно уж… — в голосе бабульки сквозили снисходительные нотки. — Ну давай, выкатывай.
Оказав ей помощь, я спустилась на лифте с пятого этажа на третий. Прошла по коридору, глядя на нумерацию на дверях, нашла нужную мне десятую палату и заглянула. Запах лекарств, стоявший и в коридоре, в маленьком помещении, чувствовался намного сильнее.
Из трех коек в палате были заняты только две. Подходящей по возрасту оказалась одна девочка — как раз лет шести. Она спала, повернув голову набок и широко раскинув руки. У окна спиной ко мне стояла белокурая женщина.
— Здравствуйте. Коврина Светлана — это вы? — стараясь говорить потише, спросила я.
Женщина резко повернула голову в мою сторону.
— Да, я, — еле слышно произнесла она.
— Мы могли бы поговорить?
Светлана бросила тревожный взгляд на спавшую дочь и молча вышла, бесшумно прикрыв дверь.
— Пойдемте туда, — она указала рукой на специально отведенное место для посетителей, где стояли два мягких дивана и на стене висела картина неизвестного, потому что абсолютно бездарного художника, довольно нелепо изобразившего морской пейзаж. Мы расположились на одном из свободных диванов, и я поспешила объясниться.
— Леонид Викторович Коврин, 1973 года рождения, проживавший в городе Тарасове, являлся вашим мужем?
— Почему вы говорите в прошедшем времени? — встревожилась Светлана. — Он что, переехал в другой город или с ним что-то случилось?
Я сделала многозначительную паузу.
— Его убили.
Производить предварительную подготовку в данном случае я посчитала излишним. Даже если эта женщина не замешана в убийстве своего мужа и мое сообщение будет для нее новостью, пусть узнает обо всем сразу, без длительных томлений и предчувствий. Светлана так сильно стиснула пальцы, что они издали неприятный хруст. Лицо выразило непереносимую боль и смирение одновременно. Было видно, что эта женщина подготовила себя ко всему в этой жизни.
Вскоре оцепенение сменилось всплеском естественных в таком случае эмоций. Губы ее задрожали, ресницы часто заморгали, и из глаз полились слезы.
— Кто? За что? — выдавила Светлана, еле шевеля губами.
— Следствие еще не закончено, поэтому ничего определенного сказать пока не могу. От вас требуется помощь. Я буду задавать вопросы, а вы с максимальной точностью и откровенностью попытайтесь на них ответить. Договорились?
Светлана молчала. Ее взгляд застыл, остановившись на одной точке. Мне пришлось тронуть женщину за плечо, от чего она вздрогнула.
— Да, спрашивайте.
— Почему вы с Леонидом жили отдельно друг от друга?
Вопрос был для нее неожиданным, и она долго собиралась с мыслями.
— В двух словах этого не объяснишь… Леня на самом деле неплохой человек… был… Но иногда им овладевали какие-то навязчивые состояния, которые доходили до мании. Сначала, до рождения дочери, ему мерещилось, что у меня есть кто-то на стороне. Он следил за мной, приходил домой с работы раньше обычного, думая застать меня с другим, устраивал сцены. Такая необоснованная ревность была неприятна, но постепенно он успокоился. Потом родилась дочь, и в поведении Леонида появилась другая странность. Малышка еще не умела говорить, но муж обвинял меня в том, что я настраиваю ее против него. Полина дичилась отца, что вполне объяснимо: Леня работал, приходил поздно, девочка видела его редко, поэтому ко мне относилась с гораздо большей привязанностью. Так и должно было быть, но Леня думал иначе. Когда и это прошло, ему стало мерещиться, будто я собираюсь его бросить. В конце концов после трех лет совместной жизни я действительно решила уйти от него. Сил не хватало терпеть все эти странности.