– Он спрашивает, на кой мы тебе сдались, – неожиданно сказал объект моей внезапной магнетической привязанности – один из пленных назвал его Хэхэльфом, и я решил, что это и есть его имя.
– Ты понимаешь их язык? – обрадовался я.
– А, было бы что понимать, етидрєный хряп! – неопределенно отмахнулся он. И скромно добавил: – Конечно, я не великий знаток их лопотания, но несколько слов связать могу…
– Тогда скажи им, что я так хочу… Или еще лучше: скажи, что Вурундшундба мне велели обзавестись слугами… Одним словом, придумай что-нибудь убедительное. Я не знаю, что это за народ, и какие байки им по душе!
– Так тебя к ним Мараха Вурундшундба пристроили? – уважительно уточнил он. И растерянно хмыкнул: – Ну и шутники, нечего сказать!
Потом он что-то сказал капитану, который заранее присмирел, услышав слово Вурундшундба. Капитан внимательно выслушал перевод, задумчиво почесал в промежности и уставился на меня с почти благоговейным восхищением, покивал и нерешительно что-то промямлил.
– Дело сделано, – спокойно сообщил мне Хэхэльф. – Теперь капитан с тобой торгуется. Он не хочет развязывать нам ноги, пока мы не прибудем на Халндойн. Боится, что мы начнем бузить… Ладно, пусть себе боится! До Халндойна всего-то три дня пути, можно и потерпеть.
– Ну, раз ты так говоришь, значит можно, – улыбнулся я. – Скажи ему, что я согласен, пусть только оставит нас в покое… А ноги я вам и сам развяжу – какие проблемы? Только ночи дождемся…
– А зачем? – лениво возразил он после того, как капитан пиратов послушно удалился, обрадованный исходом переговоров. – Толку-то… Здесь особо не погуляешь: шагу ступить некуда, вплавь до берега добираться глупо – если уж и так отпустят. Зачем нам лишние неприятности?
– Легко тебе говорить, Хэхэльф! – с упреком сказал другой пленник. Его глаза сверкали праведным гневом. – Это ведь не твой корабль разграбили поганцы… Перерезать бы им глотки ночью, когда напьются – и дело с концом…
– Ну, положим, мой корабль они бы и не догнали, – снисходительно ухмыльнулся Хэхэльф. – А даже если бы и мой… Знаешь, Бэгли, корабль – дело наживное. Его можно построить, или купить, а можно и украсть. А тело у меня всего одно и я предпочитаю не совать свою голову под топор пьяного страмосляба: неблагородное это оружие, да и смерть – глупее некуда!
– Не спорьте, – с досадой сказал им я. – Я рад, что могу вам помочь, ребята, но у меня в этом деле свой интерес: мне нужно как можно скорее добраться до Халндойна. Поэтому еще одна драка мне даром не нужна.
Сердитый Бэгли приуныл – понял, что праведная месть ему не светит. Остальные пленники поглядывали на меня с благодарностью и упреком одновременно: дескать, хороший ты парень, но мог бы проявить больше чуткости…
– Ну что, давай познакомимся, старый приятель! – весело предложил мой новый друг. – Я – Хэхэльф Кромкелет из Инильбы, что на Халндойне.
– Кромкелет? – невольно улыбнувшись переспросил я. Дословно это словцо означало дырка в шлеме, но в устах Хэхэльфа оно прозвучало, как фамилия.
– Ага. Был у меня в свое время дырявый шлем, над коим весь Халндойн потешался. Вообще-то я от него уже давно избавился, а вот имя в море не утопишь… С другой стороны, все к лучшему: на Халндойне кроме меня имеются еще два Хэхэльфа из Инильбы – надо же хоть как-то отличаться от прочих! Ладно, со мной, вроде, все ясно, а как тебя-то звать?
Я чуть было не брякнул, что меня зовут Макс, но вовремя прикусил язык.
– Ронхул, – я немного подумал, решил, что демонический имидж мне не повредит, и добавил: – Ронхул Маггот.
– Вот оно что! – присвистнул Хэхэльф. – А я-то гадал: как ты там на рее разлегся?.. Ну, если демон, тогда ладно… И откуда ты такой взялся, если уж на то пошло?
– Это долгая история, – вздохнул я. И выразительно посмотрел на него: дескать, заснут твои спутники, тогда и поговорим. Он сразу понял, заговорщически улыбнулся мне краешком своего мрачного рта и с деланым равнодушием отвернулся, словно все уже было сказано.
Разумеется, на мачту я больше не полез: меня сейчас туда можно было загнать разве что под дулами автоматов. Наваждение рассеялось, я снова стал обыкновенным человеком, который отчаянно боится высоты и совершенно неспособен балансировать на тоненькой рее дольше нескольких минут кряду – а уж любоваться закатом, или сладко дремать под пение полосатых рыбок – и подавно! Впрочем, я не испытывал сожалений: теперь я знал, что наше путешествие подходит к концу, а страмослябские пираты, общество которых пугало меня, как компания старых зеков гимназистку, теперь сами старались обходить меня стороной, и даже лже-свиней своих предупредительно отгоняли… И вообще, у меня наконец-то появились хорошие предчувствия – впервые с того момента, как я обнаружил себя в камине этого чертова волхва, Таонкрахта. Мне очень понравился мой новый знакомец, этот Хэхэльф, бывший обладатель дырявого шлема. И самое главное: я был совершенно уверен, что наконец-то нашел человека, который сможет – и, в отличие от всех этих странных могущественных ребят, гордо именующих себя людьми Мараха, захочет! – мне помочь. До наступления ночи мы оба почти все время молчали, порой лениво обмениваясь репликами с остальными пленниками, которые не умолкали ни на минуту, поскольку считали своим гражданским долгом обстоятельно высказываться о манерах, привычках, внешнем облике и поведении страмослябских пиратов – грех не присоединиться к такой дискуссии!
В ходе импровизированного семинара, посвященного этому удивительному народу, я узнал много нового и интересного. В частности, я с изумлением выяснил, что у страмослябов совсем нет женщин – не только на отдельно взятом пиратском корабле, а вообще нет. Мой закономерный вопрос о том, как они размножаются, спровоцировал длинную лекцию о скотоложстве, изобилующую натуралистическими подробностями. А когда я робко заметил, что эта версия не дает ответа на вопрос, откуда у них берутся дети, мне задумчиво ответили: а кто их знает… Общее мнение было таково, что страмослябы – вообще не люди, а очередное колдовство Мараха Вурундшундба, за которыми, оказывается, закрепилась слава самых мрачных шутников в этом мире… И еще я узнал, что судьба пленников – в том случае, если бы на их жизненном пути не встретился такой замечательный полезный парень, как я – была бы, конечно, весьма печальна, но отнюдь не столь ужасна, как я полагал. Рабство у страмослябов существовало и приветствовалось, но к работе по хозяйству пленников обычно не допускали (чтобы чего не испортили), а к участию в групповом пьянстве на многочисленных страмослябских праздниках, которых, если верить моим новым знакомцам, было чуть ли не больше, чем дней в году – тем более (чтобы недовольными рожами праздник не портили), так что жизнь страмослябских рабов представляла собой праздное размеренное существование. Собственно говоря, их и держали-то только для того, чтобы хозяин мог похвастать перед соседями своей зажиточностью – дескать, вон сколько ртов кормлю! – и еще для того, чтобы они принимали участие в организованном обжорстве во время Снусова тыженя[17]. Насколько я понял, Снусовым тыженем называли некий загадочный обряд поминовения усопших предков, во время которого хозяин дома и его домочадцы должны были сожрать как можно больше продуктов, поскольку страмослябские суеверия гласили, что вся пища, съеденная за эти дни в доме, неким мистическим образом отправится к покойным прародителям его хозяина, и тем прийдется обходиться этим пайком до следующего года. Понятное дело, что ради благополучия любимых покойников страмослябы шли на любые жертвы, вплоть до заворота кишок. Поэтому прожорливые чужестранцы были на вес золота, а скромных ребят с умеренным аппетитом после нескольких лет вышеописанной сладкой жизни обычно отпускали на волю и даже помогали выбраться из Страмодубов – так называется большое (и, насколько я понял, единственное) поселение страмослябов – на большую дорогу: чтобы места зря не занимали, никчемные…
Господа пираты то и дело появлялись в поле нашего зрения, как живые иллюстрации к рассказам моих спутников. Теперь, когда между мной и этими чудесными людьми встала невидимая, но непроницаемая стена моего демонического авторитета, который не позволял им приближаться ко мне на расстояние вытянутой руки и вообще не допускал никакого панибратства, они наконец-то показались мне смешными и нелепыми персонажами, словно специально извлеченными из старинного лубочного анекдота. Даже на пике своего ежевечернего бурного веселья они не попытались наладить со мной душевный контакт, и вообще вели себя так, словно ни меня, ни их пленников нет на судне – я почти полюбил их за это! Правда, моя любовь подверглась серьезному испытанию, когда эти милые люди занялись хоровым пением.
– Куляймо, хрюги[18],
– Куляймо, хрюги[18],
куляймо брады,
ибьтую мэмэ!
Куляй, Лабысло,
тудой и сюдой
к ибуты мэмэ…
Я попытался закрыть уши руками, но голосовые связки пиратов были сильнее моих жалких попыток укрыться от реальности.
– У-га-га-га,
йоханый хряп,
ибьтую мэмэ! – дружно вопили они. И проникновенно повторяли:
– У-га-га-га,
йоханый хряп,
ибьтую мэмэ!
Этот незамысловатый текст мне пришлось выслушать раз восемьдесят, и только после этого испытания небо сжалилось надо мной и даровало мне вожделенную передышку.
– Ну что, Ронхул Маггот, теперь поболтаем? – неожиданно спросил меня Хэхэльф, когда на палубе стало почти тихо: пиратские крики и пение сменились душераздирающим храпом, который, впрочем, вполне мог сойти за тишину – все познается в сравнении… Мне-то казалось, что и Хэхэльф давным-давно задремал, как и все его спутники, донельзя утомленные – не то давешним морским сражением, не то собственными бесконечными колкостями в адрес страмослябов. Я и сам уже начал было клевать носом, но услышав голос Хэхэльфа тут же встрепенулся: меня давно распирало – не то от многочисленных вопросов, не то просто от желания рассказать свою историю и как следует пожаловаться на судьбу. Черт, я отлично знаю, что нет занятия более глупого и недостойного, чем жаловаться, но у меня была минута слабости: мне просто позарез требовалось выговориться! И меня понесло. Моя минута слабости продолжалась часа два, не меньше. Хэхэльф слушал меня внимательно и почти не перебивал. Я чувствовал, что он верит каждому моему слову – не потому что этот дядя был доверчивым дурачком, конечно. Просто он чувствовал, что я говорю правду, и только правду – словно поклялся на библии в суде присяжных. Я действительно выложил ему все как есть – давно уже мне не доводилось говорить столько правды о себе за один присест, не разбавляя ее художественным вымыслом.
– Да, влип ты, Ронхул! – сочувственно подытожил он, когда я замолчал и уставился в темноту, опустошенный собственной словоохотливостью.
Я молча кивнул и глупо улыбнулся от облегчения: наконец-то хоть кто-то оказался способен оценить НАСКОЛЬКО я влип.
– Ничего, выкрутишься! – оптимистически пообещал мне Хэхэльф.
Я уставился на него с некоторым недоверием.
– Твоими бы устами, дружище!
– Ты представить себе не можешь, как тебе повезло, – серьезно сказал он. – Я – не какой-нибудь там могущественный Ург и, уж тем более, не Вурундшундба, но я могу помочь тебе куда больше, чем все они вместе взятые. У меня, знаешь ли, полно добрых приятелей, которые запросто встречаются с Варабайбой, которого ты ищешь.
– Что?! – я ушам своим не поверил.
– Что слышал, – невозмутимо подтвердил он. – Для того, чтобы познакомиться с Варабайбой, не нужно быть таким уж великим героем. Достаточно быть своим человеком на острое Хой. А я там вырос.
– А говорил, что ты – из Инильбы на Халндойне, – улыбнулся я.
– Так оно и есть. Я – четвертый из сыновей бывшего владельца замка на острове в центре озера Инильба, так что можно сказать, что я и все мое семейство – дважды островитяне… Сейчас замок вместе с островом и озером впридачу перешел к моему старшему брату. А я там родился и жил, пока мне не исполнилось восемь лет. А потом я попал на Хой, к людям бунаба. Мой отец просто оставил меня у них в качестве заложника: так ему было нужно. Он заключил с ними какой-то дурацкий договор. Полагаю, когда у человека больше десятка сыновей, ему уже почти все равно, что с ними случится: одним больше, одним меньше… Впрочем, все к лучшему! Я вырос среди бунаба, стал там своим, и могу сказать тебе, положив руку на сердце: когда я смотрю на своих братьев, выросших в родительском доме, я понимаю, как мне повезло!
– Пока я не оказался в камине у Таонкрахта, я тоже всегда полагал, что абсолютно все, что со мной когда-либо случалось – к лучшему, – печально сказал я.
– Эй, Ронхул, я уже понял, что тебе хреново, и ты хочешь вернуться домой, – мягко сказал Хэхэльф. – И хватит на эту тему. Тебе еще не надоело сидеть с такой унылой рожей?
– Надоело, – невольно рассмеялся я.
– Ну вот и не сиди, – предложил он. – С таким настроением, как у тебя, хорошо вешаться, а не дела делать! Ты меня здорово выручил: насколько я знаю, из Страмодубов быстро не сбежишь, разве что уж очень повезет… Я застрял бы там на несколько лет, так что теперь могу считать себя богачом: словно получил эти несколько лет в подарок. Будет справедливо, если я потрачу небольшую долю этого богатства на твои дела, а потом займусь и своими – ничего, все успеется! Доставлю тебя на Хой, поработаю твоим переводчиком. Вот увидишь, все будет хорошо! Старый ндана-акуса Вару-Чару, один из тамошних правителей, принимает меня, как родного сына. Да оно почти так и есть: я вырос в его семье, и старик сам учил меня держать в руках и палицу гуки-драбаки, и лук со стрелами, и флейту ута… Узнаешь, что такое бунабское гостеприимство. Вообще-то, бунаба – народ суровый и своеобразный: одни считают их жестокими и бесчеловечными вояками, другие – лукавыми торгашами, третьи и вовсе – вздорными суеверными варварами… Но поверь мне: бунаба – удивительные существа. Можешь представить себе людей, которые живут в дружбе с сотворившим их богом?
– Не могу, – честно признался я.
– Ну вот, – веско сказал Хэхэльф. – А они так и живут. Именно в дружбе, заметь! Варабайба не требует от них ни поклонения, ни даже послушания, ни каких-то жертв. А иногда на досуге он учит их замечательным вещам. Каждый бунаба – немножко колдун, а каждый бунабский колдун – непременно поэт, а каждый бунабский воин способен прослезиться, услышав печальную мелодию. Варабайба научил их не просто ходить по земле, а каждый день заново удивляться красоте мира… а они научили этому меня, и я им по сей день благодарен.
– Замечательный он мужик, этот твой Варабайба, хоть и бог! – искренне сказал я. – И бунаба, если верить твоим словам – лучшие из людей.
– Ну вот, и я о том же… Знаешь, я часами могу расхваливать своих друзей бунаба и сотворившего их бога, но лучше воздержусь. Сам все увидишь.
– Увижу, – согласился я. А потом решил, что могу задать ему совершенно бестактный вопрос, и у меня даже есть шанс рассчитывать на ответ. – Слушай, дружище, скажи мне только одно: ты ворожил, когда смотрел на меня, или это я сам купился на твою харизму?
– На мою… чего? – изумился он.
– Ох! Считай, что я имел в виду простое человеческое обаяние, – вздохнул я.
– Ну… На что ты купился – тебе самому решать. Я, конечно, поворожил маленько, – невозмутимо признался Хэхэльф. – Только это и ворожбой-то не назовешь. Просто дружеское приветствие, принятое у бунаба. Самый короткий путь к чужому сердцу. Ты еще убедишься, что бунаба – ребята неулыбчивые, лица у них мрачные от природы. С таким лицом захочешь – не улыбнешься! Поэтому им пришлось изобрести незримую улыбку, ее еще называют сердечной улыбкой – потому, что доброе чувство передается прямо от сердца к сердцу, минуя рожу.
Я невольно рассмеялся: минуя рожу – это надо же!
– Одним словом, я намеренно пробудил в тебе дружеские чувства: ты был моей единственной надеждой. С этой бунабской ворожбой одно плохо, – невозмутимо добавил Хэхэльф, – на примитивных людей, вроде тех же страмослябов, эта ворожба не действует. Я уже пробовал – бесполезно. А с тобой этот номер прошел. Но я собираюсь честно расплатиться за твою услугу – я же сказал, что помогу тебе добраться до Варабайбы. Тот, кто платит по всем счетам, живет дольше…
– На что-то в таком роде я и рассчитывал, – честно признался я. – То есть, мне, конечно, и в голову не приходило, что ты – свой человек на Хое, но я надеялся, что ты знаешь местные обычаи, или, по крайней мере, поможешь мне договориться с каким-нибудь капитаном, который собирается плыть на Хой… Денег-то у меня нет!
– Ну вот, значит от моей ворожбы ты только выиграл, – заключил Хэхэльф. – По крайней мере, капитана, который не станет требовать у тебя денег, ты уже нашел.
– А почему, в таком случае, ты плыл куда-то на чужом корабле? – полюбопытствовал я.
– Ну, не все же на своем сиднем сидеть! – ухмыльнулся он. – Должно быть в жизни хоть какое-то разнообразие!
Хэхэльф с сочувствием посмотрел на мою разочарованную рожу: я-то ждал от него большой и интересной истории! – и примирительно добавил: – Это не моя тайна, Ронхул. Скажу одно: в земле Нао мой корабль знают все мореходы, а мне требовалось, чтобы никто не догадался, что я к ним пожаловал.
– Ясно, – кивнул я. И с удивлением подумал, что в этом прекрасном мире наверняка имеют место всяческие шпионские страсти и прочие интригующие вещи…
– Я посплю, пожалуй, – зевнул Хэхэльф. – И тебе советую. Что еще тут делать, если не спать?
Его совет был чудо как хорош. Я завернулся в волшебное одеяло Урга – все это время оно служило мне своего рода плащом – и уснул так крепко, что ни солнечный свет, ни утренняя активность страмослябских пиратов, ни их полуденная попойка, ни даже визит Плюхая Яйцедубовича с настойчивым предложением очередной порции хряпы не заставили меня вернуться в мир бодрствующих людей. Я проснулся уже под вечер, катастрофически ослабевший – не то от голода, не то от сна на солнцепеке – но совершенно спокойный и почти счастливый. Мне кружило голову замечательное ощущение, что мои скитания подходят к финишной прямой – хотя, никаким финишем в то время еще и не пахло, конечно…