А впереди ждали Его еще две горы: Масличная (Елеонская) с терзаниями и с молениями о миновении чаши и Лобная (Голгофа), на которой распяли Его, и после которой Тайна Иисуса Христа приоткрылась уже всем желающим зреть и понимать. «Ибо тайна бытия человеческого, – рассуждает Великий Инквизитор, – не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить. Без твердого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить и скорей истребит себя, чем останется на земле, хотя бы кругом его все были хлебы». Совершенно справедливо, и многие даже атеисты эти слова восторженно цитируют. Но для чего все-таки жить? Ни ваш Великий Инквизитор, ни сами вы, Иван Федорович, как автор на этот вопрос не отвечаете. Так что не посетуйте, если я предоставлю слово Владимиру Соловьеву: «Человеческое начало, поставив себя в должное отношение добровольного подчинения или согласия с началом божественным как внутренним благом, тем самым получает вновь значение посредствующего, единящего начала между Богом и природою, и эта последняя, очищенная крестного смертию, теряет свою вещественную раздельность и тяжесть, становится прямым выражением и оружием Божественного духа, истинным духовным телом. В таком тело воскресает Христос и является Церкви Своей». Вот для этого и жить! Для единения с природой, с людьми и человечеством, с Богом, за Христом, со Христом и во Христе, преображающем и обоживающем и нас, и космос, и саму смерть превращающем в жизнь вечную. А для чего другого жить? Для того, чтобы, как предлагает Инквизитор, подчинившись сатане, тихо и незаметно перейти в небытие? Да ведь это не только не цель жизни – это и не жизнь вовсе! Кому нужна такая цель? И Тайна тут в чем? Нет тут никакой тайны! – как воскликнул Алеша Карамазов.
Добрый, милый, наивный Алеша. Прав он был. Но не совсем прав. Тайны, разумеется, нет. Но есть секрет. Я бы даже сказал целый секретный «пакет», как любят выражаться современные политики и дипломаты. И этим пакетом секретов Великого Инквизитора мы сейчас и займемся.
Секрет первый, но лишь для тех, кто не читал Евангелия. «Есть три силы, единственные три силы на земле, могущие навеки победить и пленить совесть этих слабосильных бунтовщиков, для их счастия, – эти силы: чудо, тайна и авторитет. Ты отверг и то, и другое, и третье и сам подал пример тому». – обвиняет Инквизитор. Да нет же, не отвергал! Едва отогнал от Себя дьявола, тотчас и приступил к творению чудес: воду превратил в вино, изгонял бесов, исцелял больных, воскрешал мертвых, тысячи людей кормил несколькими хлебами и немногими рыбами, ветру запретил свирепствовать на озере Тивериадском, – да чуть ли не каждая евангельская страница о чуде повествует и чудом светится. От авторитета отказался? Но почему все больше и больше людей убеждалось, что Он действует и учит «как власть имеющий»? И как Он мог отказаться от Тайны, когда Сам Он Тайна, превыше всех мелких истин, доступных человечеству, и Власть, и Чудо, ежедневные, ежесекундные, от момента Своего воплощения и до страшного и великого часа смерти Своей и воскресения Своего; и являл Он ее каждым Своим словом, каждым жестом; и некоторые, те, которые способны были, видели эту Тайну воочию, в неприкровенном, преображенном виде: трое апостолов на горе, которую называют Фаворской; Церкви Своей явился по воскресении и вознесся на глазах тех, кто веровал и видел.
Были чудеса, был авторитет и сияла Тайна, однако не для того, чтобы «пленять совесть слабосильных бунтовщиков». Этого Иисус действительно никогда не делал. Ибо знал, что чудо может лишь помочь вере, укрепить ее, но заменить ее, создать и как бы подкупить – не может и не должно. Вера, основанная на знамениях и чудесах, это и не вера вовсе, и даже не наука, потому что и та не на одних экспериментах основывается. «Ибо человек ищет не столько бога, сколько чудес» – вот такому человеку, этакому наркоману чуда Иисус всегда в чудесах отказывал, а также тем книжникам, которые предлагали совершить чудо для удовлетворения «научного» любопытства.
Ибо и чудо, и тайна, и авторитет – не цели, а суть лишь средства для достижения конечной христианской цели – теосиса, как говорят греки, или обожения, как говорим мы, русские. Поверивший в Христа будет вооружен и чудом, и авторитетом, и Тайной, чудом своего нравственного преображения, авторитетом своей добродетели и Тайной своего грядущего воскресения и обожения. Возжелавший же одного только чуда вместо него обретет разве что фокус, вместо авторитета – рабство страху и насилию, вместо Тайны – секретное свое сотрудничество, сексотство свое со злом, ложью и – в конечной перспективе – со смертью и небытием.
Ибо это второй секрет Великого Инквизитора. «Искуситель», «лукавый», «обманщик», «убийца» – одни уже эти прозвания сатаны в христианстве намекают на то, как «шеф» расплачивается со своими секретными сотрудниками. И простые люди, творящие так называемый демонический фольклор, и богословы со святыми практиками предупреждают: дьявол, как правило, обманывает людей, пообещает, а потом не выполнит – такая вот русская у него черта характера. Иногда же ведет себя более по-восточному: щедро раздает своим поклонникам деньги, драгоценные камни, убирает стол дорогими яствами, но потом оказывается – сухие листья, уголь, помет или что-нибудь еще хуже. Когда мо2рок спадает, одаренные дьяволом всегда видят себя одураченными и попадают в скверные истории. Не так ли и вас, Иван Федорович, обманул ваш собственный черт. Помните, он говорил вам: «Ты, я вижу, решительно ждешь от меня чего-то великого, а может быть, и прекрасного. Это очень жаль, потому что я даю лишь то, что могу…» А может дать он вам лишь клетчатого господинчика, интеллигентствующего приживальщика, да к тому же черт его разберет: сам ли он по себе или только плод вашего воображения, как вы изволили выразиться, подлая часть вас самих. Не так ли и Россию нашу обманули разные великие и мелкие инквизиторы и инквизиторишки?.. Повторяю: не от чуда, тайны и авторитета отказался Иисус, а, во-первых, от того, чтобы демонстрировать их по дьявольскому наущению, унижать их на потребу того, кто все извратит, опошлит и испохабит. А во-вторых…
Христос любит людей. Он грешных и слабых любит, может быть, больше, чем сильных и праведных. И десятки раз об этом повторено в Евангелиях. Для Инквизитора же слабый значит подлый, и порочный, и бунтовщик. И откуда Инквизитор ваш взял, что Христу «дороги лишь десятки тысяч великих и сильных, а остальные миллионы, многочисленные, как песок морской, слабых, но любящих тебя, должны лишь послужить материалом для великих и сильных?» Вроде бы в поэме есть намек на Апокалипсис. Но ведь такой дичи нет и в Апокалипсисе, и в нем, туманнейшем из христианских сочинений, даже при всей изощренности толкования нельзя такого вычитать, точнее – вчитывать такое в Апокалипсис стыдно для ученого богослова. Ваш Инквизитор боится этих миллионов простых и слабых, брезгует ими, тщится вознестись над ними, над их физическими страданиями, их потребностью в подчинении, в руководителе, их невежеством и ненавистью ко всякому просвещению, ко всякой им недоступной истине, а тем более Тайне, даже святыми апостолами не понятой до конца. Инквизитор над ними возносится – Христос к ним нисходит. Инквизитор даже перед Богом гордится – Христос же унизился не только до человека: в милосердии Своем он снизошел до общения с сатаной, дабы всему человечеству преподать урок общения с тем, с кем избежать общения для человека, увы, невозможно.
И вот еще, с позволения сказать, секретик. Ваш Инквизитор утверждает, что «пятнадцать веков уже минуло с тех пор, как прекратились залоги с небес человеку…» Что значит «залоги прекратились»? Благодать перестала действовать и животворить? Таинства святые перестали быть таинствами?.. Христос, дескать, права не имеет ничего прибавлять к тому, что уже прежде сказано. Но как быть с Вечным Евангелием, которое всегда творится, и по сей день, и ангел Божий перед Страшным судом явится с этим Вечным Евангелием; – если уж намекать на Апокалипсис, то как об ангеле этом забыть, о том, что ежегодно рождается Христос в человечестве, благовествует, исцеляет и животворит, распинается и воскресает на Пасху и с Пасхой, и если не Сам Он, то Дух Святой добавляет к тому, что прежде сказано, в соборном постижении Истины и Тайны Церковью Своею и каждым верующим через эту Церковь; неужто не добавил ничего апостолам Павлу и Иоанну, святым отцам и учителям Церкви Василию Великому, Григорию Богослову, Григорию Нисскому, Максиму Исповеднику, Иоанну Дамаскину, Григорию Паламе, нашему святому Серафиму Саровскому и несвятому, едва не отлученному от церкви Владимиру Соловьеву?
Но если Вечное Евангелие, стало быть, вечно и искушение человеческое. Еще в самом начале рода людского Ева искусилась и искусила Адама. Вроде одно искушение было, но если внимательно вчитаться… Еще никаких храмов не было, а уже прыгнула, захотев стать «яко бози». Еще никаких царств не существовало, но уже, по замечанию Ефрема Сирина, «поспешила вкусить прежде мужа, чтобы стать главою того, кто был ее главою, сделаться повелительницею того, от кого должна была принимать повеления…» Не в пустыне была, а в сладостном раю, но взалкала единственного запрещенного плода, – вишь ты, «приятно для глаз и вожделенно» (Быт. 3–6). Трижды, выходит, поклонилась и согрешила и почти так же, как дьявол предлагал искуситься Иисусу.
Но если Вечное Евангелие, стало быть, вечно и искушение человеческое. Еще в самом начале рода людского Ева искусилась и искусила Адама. Вроде одно искушение было, но если внимательно вчитаться… Еще никаких храмов не было, а уже прыгнула, захотев стать «яко бози». Еще никаких царств не существовало, но уже, по замечанию Ефрема Сирина, «поспешила вкусить прежде мужа, чтобы стать главою того, кто был ее главою, сделаться повелительницею того, от кого должна была принимать повеления…» Не в пустыне была, а в сладостном раю, но взалкала единственного запрещенного плода, – вишь ты, «приятно для глаз и вожделенно» (Быт. 3–6). Трижды, выходит, поклонилась и согрешила и почти так же, как дьявол предлагал искуситься Иисусу.
Троелико искушался Израиль в пустыне. Троеобразно испытывались святые апостолы. И после Воскресения без исключения все: люди, семьи, города, государства, церкви. Не могли не искушаться, если Сам Богочеловек искушения не избегнул.
Троелико искушение потому, что, грубо говоря, из трех частей состоит человек и человечество. Замечательный ученый и природный философ, психофизиолог Павел Симонов (тоже, кстати, поклонник вашей, Иван Федорович, поэмы) называет эти части тремя группами потребностей: биологическими (или витальными), социальными и духовными (или идеальными). Я их для более удобного приложения к обществам, странам и церквям назвал бы экономическими, социально-политическими и гностическими (то есть потребностями познания). Смею утверждать, что именно эти группы потребностей, эти три составляющие человеческой личности и испытывались в сорокадневье евангельского искушения; причем в той последовательности, в которой они перечислены у Симонова. Или у апостола Луки.
Нет, я не против последовательности апостола Матфея и мнений большинства толкователей, ее придерживающихся. Но думается мне, что оба апостола рисуют одну и ту же картину как бы под различными углами зрения. Дьявол – и тут все толкователи сходятся – искушает Иисуса как бы по возрастающей. Но у Луки мы словно поднимаемся по онтологической лестнице человеческой личности. А у Матфея – по лестнице эмоциональной тяжести искушения и не для отдельной личности, а как бы для большинства человеческих существ. Допускаю, что для большинства людей политические потребности (подчинения или господства) самые сильные и мучительные. С этой точки зрения Матфей прав, хронологически делая искушение властью последним. Но для богословов, философов, ученых и художников храмовое, гностическое искушение сильнее будет, чем искушение властью. Доказать свое интеллектуальное превосходство над другими умами и над природой; полетом творческого воображения преодолеть время и пространство, сотворить новые образы, доныне не существовавшие в людском представлении; силой своей святости и мощью богопознания воспарить над земным храмом к храму небесному, – это ли не пик искусительный для всех, с позволения сказать, разнообразных родов интеллектуального войска. И именно с храма сигануть, то есть попытаться воспарить, с храма непременно, так как с других возвышенных точек (дворцов, башен, небоскребов и даже гор) не так духозахватывающе, не так дерзновенно-самоутвердительно, не так… вот-вот, не так сатанински! Лука это знал, ведь он был не только богословом и священнослужителем, но также ученым (врачом) и художником. Не палестинская топография, а топография души его и жизненного пути, полагаю, подсказали Луке именно так расположить искушения: экономическое сперва, затем социально-политическое и лишь затем, как венец всем трем испытаниям, – храмовое, гностическое.
Впрочем, и на палестинской карте эти три искушения вполне можно, так сказать, привязать к местности. Иордан, впадающий в Мёртвое море, – нулевая отметка. Затем первая станция, Иудейская пустыня: там много возвышенностей и много камней, по виду своему похожих на хлебы. Выше и следом – гора Сион: там некогда был дворец Соломона, а затем великолепный дворец Ирода. И третья – гора Мориа: место иерусалимского храма. Вот станции (или стадии, вершины, стоянки, «макамы», как говорят суфии), на которые последовательно восходил Иисус, преодолевая искушение за искушением.
Видятся мне теперь на трех из этих гор по искусителю. На храмовой горе прозреваю Люцифера, на дворцовой – Веельзевула, на хлебной – Асмодея, а в Мертвом море угадываю страшные очертания гигантского змея Левиафана. Это, так сказать, олицетворения искушений. Они нам пригодятся, если мы попытаемся проследить, каким образом и какими путями происходит человеческое нисхождение, а лучше сказать, низвержение; как низвергаются люди, народы, церковные иерархии, искушений и испытаний не выдерживающие.
Помните, ваш Инквизитор говорит: «В этих трех вопросах (то есть искушениях – Ю. В.) как бы совокуплена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на земле». Вот я и предлагаю вам, Иван Федорович, проследить путь исторический… Но сперва придется, наверное, определить самое общее правило движения.
Горы эти – Хлебная, Властная и Тайная – последовательно преодолевались не только Иисусом, но и человечеством. И если мы взглянем на ветхозаветную, например, историю, то увидим следующую картину: Моисею удалось преодолеть лишь гору Хлебную. Вернее, сам Моисей и до Тайной горы добрался, но Моисеева эпоха, народ, за Моисеем шедший, на Хлебной горе остановились, ибо прежде всего искали «земли, где текут молоко и мед». На Дворцовой горе или на горе Власти история утвердилась лишь с эпохой Давида. И только пророки достигли горы Тайны: Бог есть любовь, не жертвы хочу, но милости, – вот что там им открылось. Но далее ни сами пророки, ни тем более человечество эпохи пророческой не продвинулись, на Крестную гору не восходили; и лишь самые боговдохновенные умы предчувствовали, что такая гора есть, что к ней весь путь человеческий должен быть устремлен и что некогда родится Тот, Который на гору эту взойдет и спасет тех, кто не взошел и пока взойти не мог.
Две тысячи лет назад на нее взошел Иисус Христос, Спаситель и Искупитель. И вот, если до Него религиозное движение текло в общем-то вверх, то после Него обозначились два направления: вверх за Христом в направлении богочеловечества, но также и вниз – от Христа и как бы назад в историческое прошлое. Это очень важно осознать, что поддающиеся искушению различных темных начал не только совершают нравственное падение, но и в историческом отношении как бы сползают вниз. И это, заметьте, при неуклонном, как считают, научно-техническом прогрессе.
Несколько путей ведут вниз. Я обозначу лишь два из них. Один путь – условно назову его Восточным – в сущности, уже знакомый нам ветхозаветный путь, только при обратном чередовании гор и стоянок. Другой же – назову его опять-таки приблизительно Западным – сперва ведет на север, в Малую Азию, а там, вступая в Европу, разветвляется на несколько просек или проспектов. Там тоже горы, одна ниже другой, но демоны, на этих горах искушающие, имеют свои собственные имена, и хотя это все те же Люцифер, Веельзевул и Асмодей, но на греческом проспекте их чаще именуют, скажем, Прометеем, Аполлоном, Дионисом, на римском – Юпитером, Марсом и Вакхом, а на германо-скандинавском – Одином, Тором и… ну, скажем, Бальдром, хотя Бальдр для «хлебного» искусителя, на мой взгляд, чересчур уж романтично и поэтично.
Когда-то эти древние языческие боги были и вправду хороши, ибо помогали человечеству восходить. Но после Христа они должны были утратить свою власть над человеческим религиозным сознанием: преобразились ли они в ангелов, примкнув к светлому Христову воинству, или с самого начала только ангелами были и лишь человек по невежеству своему принимал их за богов, – сие есть тайна, и мне в нее не проникнуть. Но после воплощения Христа они, безусловно, утратили свою возводящую силу, стали скорее фантомами, чем духами, и в каком бы обличье они нам теперь ни являлись, суть все те же три горных искусителя, а именно: Люцифер, от Тайны отвращающий и тщащийся подменить ее миражем; Веельзевул, вместо авторитета любви предлагающий насилие и хлыст и все человечество норовящий превратить в муравейник (недаром один из переводов его имени означает «Повелитель мух», то есть тот, кто из человека хочет сделать послушное насекомое) и Асмодей, вместо хлебов подсовывающий камни и вместо чуда – фокус. Так что получается, что путь вниз один и лишь в зависимости от национальных проспектов притоны греха разные носят названия.
Ну как, Иван Федорович, приступим теперь к религиозной истории? И при этом обопремся на русских философов. Не возражаете? Ну, тогда извольте…
«Новорожденная церковь, – свидетельствует Владимир Соловьев, – одинаково победоносно прошла через искус гонений и через соблазн ложного знания. Уже в колыбели своей она поборола двух змей: внешней силе языческого государства противостала нравственная сила мучеников; над лжеименным знанием мнимых избранников восторжествовала истинная вера апостолов». То есть, восходя за Христом, и Церковь Его доблестно выдерживала Веельзевулово и Люциферское искушения, преодолевая и гору Власти и гору Тайны. Но до конца они покорены не были.