— Утрись, — Булгаков бросил салфетку в лицо бандиту. — Как из голодного края!.. По-человечески есть не можешь, что ли?
Моисей, задыхаясь от бессильной ярости, стирал с лица овощи. Куда ни кинь, везде клин! Этот мент знал воровские понятия лучше, чем он сам! Разговор со Степным был отличным подтверждением этого факта. Но пуще всего Моисей бесился от понимания, что он далек от истинного воровского мира.
Кто он? Бывший спекулянт, случайно поднявшийся на волне демократических лоховских преобразований в не до конца еще разворованной стране, по воле того же случая выбившийся в авторитеты при поддержке мелких групп молодых сутенеров да наркоманов.
Кто он? Любой законник, решивший подмять тему Заболоцка под себя, даже не спросит, кто такой Моисей. Если соблаговолит, то выделит пару ларьков для сбора денег или позволит стать директором автосалона, чтобы продавать там угнанные тачки.
Кто он? В натуре, картонная корона!
— Саша, давай так сделаем, — предложил Булгаков. — Раз Моисеев не желает здесь разговаривать, пусть посидит у нас и подумает. Он пьян, поэтому лучше всего будет, если мы сейчас отвезем его на экспертизу, а после в суд. Именно в том виде, в котором он сейчас есть. В салате. В нетрезвом виде устроил драку с двумя мужчинами, избил их, потом стал приставать к женщинам. Весь ресторан видел, какая драка была!
— Правильно, — подал голос один из телохранителей, сидевших на полу. — Менты и дрались!
— А кто сказал, что мы менты?
— А кто сказал, что мы менты? — спросил Мишка. — Просто была драка между мужиками. Так что по пятнадцать суток вы заработали честно.
— Хорошая мысль, — похвалил Никитин. — Будешь говорить, Моисеев? Или работаем по второму варианту?
— Плевал я на тебя! — Моисей наклонился и сплюнул на пол. — А в твои петушиные сказки никто не поверит. Ты мент. Только сука менту поверить может. Если и суждено мне за что сидеть, то я отмотаю срок при своем положении, а не так, как ты того хочешь. А тебя мои пацаны за мой позор из-под земли достанут. Понял?
— Понял, — не задерживаясь ответил Никитин. — Сообразил, что ты дурак. Ребята, поднимайте этих страшилок и везите на экспертизу.
— Веник! — заорал через зал Моисей, поставленный на ноги заботливыми руками Саморукова, как упавший забор. — Позвони моим адвокатам! Пусть срочно в прокуратуру едут!
— Веник! — вторил ему Булгаков. — Ко мне! — Он подождал, когда тот подбежит, и отдал еще одну команду: — Дыхни!
Веник так и сделал и через мгновение оказался в группе личностей, отправляемых на экспертизу. Булгаков успокаивающе похлопывал его по спине и говорил что-то о нахождении в общественном месте в нетрезвом виде, оскорбляющем человеческое достоинство.
— Ну, суки! — рычал Моисей, выбрасывая устойчивые выхлопы «Арарата». — Завтра все — слышите, суки легавые?! — все будете зубами свои погоны срывать!
Отправив клиентов на экспертизу, Никитин остался в ресторане ждать возвращения друзей. Он сидел за столиком, курил одну сигарету за другой и думал о том, что было бы очень кстати позвонить Марченко. У Саши не раз были в жизни моменты, когда ему казалось — все, он исчерпал себя. Нельзя дважды выпить один и тот же стакан воды. На душе становилось пакостливо и неуютно.
Марченко обладал какой-то никому не понятной силой убеждения. Он никогда не давал советов, лишь разваливался в кресле, снимал очки и говорил, не глядя на собеседника, словно того не было вовсе. Складывалось впечатление, что он беседовал сам с собой.
В прошлом году руководителю следственного комитета исполнилось шестьдесят, и уже мало кто сомневался в том, что его карьере пришел конец. Никитина старик любил по-отечески и все отдал бы для того, чтобы тот работал у него. При этом он прекрасно понимал, что посадить Никитина за бумаги никак нельзя. Это то же самое, как если бы гончую собаку заставили на цепи охранять дом. Она, конечно, несла бы сторожевую службу, но недолго. Через два года животина отказалась бы от перловки с мясом, заскулила, облезла и умерла бы от тоски. Так же и Никитин.
Сейчас Саша чувствовал, как ему не хватало простого смеющегося взгляда Марченко.
Набирая номер, Никитин ловил на себе косые, но уважительные взгляды публики, возвратившейся в зал. Подобного они не наблюдали давно. Локальные конфликты происходили в «Фудзияме» ежедневно, но никто до сих пор не видел Моисея с зеленым горошком на лице. Одни перешептывались за столиками, мол, новый авторитет в городе объявился, другие давали слово, что через пару дней Земля натолкнется на небесную ось, третьи матюкались — лангет остыл.
После пятого или шестого гудка трубку сняли, и женский голос сообщил Никитину, что он дозвонился в приемную Марченко.
— День добрый. Моя фамилия Никитин. Мне необходимо услышать Николая Николаевича.
— По какому вопросу?
— По служебному.
— А сюда звонят только по служебным, — раздался недовольный голос секретарши.
Она не любила опера. Из-за одного только появления этого майоришки в комитете ей приходилось бегать заваривать чай и раскладывать в вазочке печенье.
— По какому именно?
— Я знаю, кто заказал Александра Второго.
— Положите трубочку, Ольга Андреевна, — раздался голос Марченко по параллельному телефону.
Едва стих грохот трубки, брошенной секретаршей, старик весело спросил:
— И кто же?
— Понятия не имею! — рассмеялся Саша. — Кажется, теракт? Чеченцы, ей-богу.
— Нет, народовольцы. Сто двадцать лет назад. Ты опоздал с раскрытием, Саша. Приговоры уже приведены в исполнение. Александр, ты когда в последний раз в Слянск звонил?
— Давненько дело было, — усмехнулся Никитин. — Вы уж простите, тут события такие происходят, что времени перекусить нет. Правда, ничего определенного. Такое впечатление, что хожу по кругу. Чувствую, почти осязаю: вот оно. Только руку протяну — все исчезает как мираж. Замкнутый круг, выхода из которого не видно.
— Значит, ты не в курсе, что здесь произошло?
— Конечно, нет, — насторожился Александр. — Что случилось?
— Черников человека задержал. При определенных обстоятельствах. Точно ничего не знаешь?
— Да нет же!
— Саша, он взял типа, на которого собраны доказательства, говорящие о том, что он совершил убийства, из-за которых ты сейчас не можешь выйти из лабиринта. Это точно, Саша.
— Что?! — Никитин вскрикнул так, что люди, сидящие в зале, как по команде повернулись в его сторону. — Где Сергей его задержал?!
— В подвале.
— В каком подвале?
— Одного дома…
— Николай Николаевич! — Саша чувствовал, как садился его голос. — Черников задержал человека в подвале моего дома? Что с Таней и Машкой?!
— Все в порядке! Не кричи! Это я тебе говорю: все в порядке!
Чтобы не задохнуться, Никитин потянулся к воротнику рубашки. Пуговица была расстегнута, но воздуха все равно не хватало.
— Серые плащ и брюки, желтые с прожилками глаза, тонкие узловатые пальцы…
— Ты откуда знаешь? — удивился Марченко.
— Я видел его в восемьдесят четвертом, в Арманском. Это животное искромсало ножом мою девчонку. Подозревали меня, пока не нашли человека, давшего показания. В восемьдесят пятом его приговорили и исполнили, хотя я и на допросах, и в суде сообщал, как выглядел настоящий убийца. Меня никто не слушал.
— Это был ты… в суде?..
— А в чем дело?
— Ни в чем. — Марченко вздохнул и тут же заявил: — Говори, какие у тебя затруднения.
— Я сейчас ищу Степного. Знаете такого законника?
— Мать моя женщина! — воскликнул Марченко так, что у Никитина зазвенело в ушах. — Он-то тебе почем сдался?!
— Он ищет Шостака, опережая мой график. — Опер усмехнулся. — Боюсь, ему повезет быстрее, чем мне.
— Степной… Позвони-ка мне через часа четыре, Саша, хорошо? Есть тут человечек один. Давно уже он у меня на примете, лет этак с тридцать. Главный редактор моего журнала «Хочу все знать». Тоже дедушка, как и я. Только я сорок лет в следствии, а он… Как бы правильнее выразиться? Короче, если бы не такие, как он, то следствие было бы не нужно.
Саша уже распрощался, хотел отключить телефон, как вдруг снова услышал голос Марченко:
— «Если вы его не найдете, то его найду я, и тогда не ваш суд судить его будет, а мой».
Саша как тогда, в детстве, почувствовал, как резиной перетянуло его спину. Страх вернулся из далекого детства, пронзая время, как игла материю. Эти слова он сказал шестнадцать лет назад в суде, глядя в беззащитные открытые глаза человека, сидящего за решеткой.
— Как вы об этом узнали? — едва слыша самого себя, спросил Никитин.
— Я был на этом процессе государственным обвинителем, Саша. А тем мальчиком был, оказывается, ты. Как обычно, держишь слово, данное однажды?
— Как вы об этом узнали? — едва слыша самого себя, спросил Никитин.
— Я был на этом процессе государственным обвинителем, Саша. А тем мальчиком был, оказывается, ты. Как обычно, держишь слово, данное однажды?
Никитин на мгновение растерялся, не зная, что сказать. Если бы в его власти было повернуть время вспять, он сделал бы это и ни за что не стал бы звонить Марченко. Саша молчал, не в силах произнести ни слова.
— Поговорим дома, Саша. А через четыре часа обязательно позвони.
В трубке уже давно слышались короткие гудки, а Никитин сидел, держа в дрожащих пальцах тлеющую сигарету.
Едва ночь прохладным дыханием приблизилась к городу, закрыла собой свет и опустилась на землю, Шостак открыл глаза. Несколько секунд он лежал неподвижно, пытаясь понять, где находится, потом вдруг резко вскочил и бросился рукой к изголовью. Сумка!
Она была на месте, но это не успокоило его. Врач, превозмогая боль в плече, расстегнул молнию и на ощупь стал проверять содержимое. Вещи были на месте. Он даже не понимал, что некому их было взять, рылся и рылся, пытаясь обнаружить главное. С каждым мгновением его движения становились все нервознее. Наконец Шостак захватил пальцами небольшой мешочек и осторожно вытянул наружу.
Камни были здесь. В пригоршне этих бесполезных сейчас алмазов таилось его будущее. Все было на месте. Сколько же он проспал? Шостак с сожалением вспомнил о золотых часах, оставленных в спешке на квартире, и почувствовал, как к нему возвращается гнев.
Никитин, этот Никитин!..
Витольд Романович отдал бы сейчас один камень… нет, треть этих алмазов за то… Черта с два! Он отдал бы сейчас все эти бриллианты за один только взгляд, брошенный на труп Никитина! Безжизненный, изуродованный, обескровленный труп человека, который перечеркнул все, что годами создавалось им, Витольдом Шостаком!
Еще будучи на вокзале, он заметил около десятка частников, встречающих всех прибывших пассажиров одним и тем же вопросом: «Куда едем?»
А не это ли самый удобный и незаметный путь исчезновения из города? С удовлетворением отметив, что сон пошел ему на пользу, Шостак закинул на плечо ремень сумки и стал осторожно выбираться из дома. Та же дорога, только наоборот — окно и тропка вверх, к вокзалу.
— Скучаем? — прозвучал вдруг совсем рядом женский голос.
Шостак остановился, оторопело рассматривая вульгарно одетую особу с не менее вызывающим макияжем. Для провинциального городка это был явный перебор. Двадцать лет, короткая юбка, открытая грудь, во рту жвачка. Белые туфли, черные колготки, красная майка. Русскую шлюху и шотландскую колли никогда ни с кем не спутаешь.
— И сколько возьмешь? — подумав о чем-то, спросил Шостак.
Проститутка тоже о чем-то поразмыслила, надула огромный пузырь, который лопнул и лохмотьями повис на носу, потом ответила:
— Минет — полтинник, по полной программе — две сотни. — Девица поглядела на его сумку и добавила: — Командировочным скидка десять процентов.
Услышав ее хохот, Шостак захотел вскочить ей на спину и ускакать из города.
— Делаем так, красавица, — решил доктор. — Приводишь ко мне того человека, который согласится увезти меня прямо сейчас в сторону Твери, и получаешь свои две сотни.
— А не кинешь, дядя?
Вместо ответа Шостак протянул ей купюру в пятьдесят рублей. Заболоцк — очень дешевый город.
Через десять минут Шостак уже ехал в машине, закрыв глаза и держа на коленях сумку.
— Значит, в Тверь? — еще раз уточнил водитель, выезжая на трассу.
— Нет, в Слянск.
— Не понял.
— В Слянск, я сказал, — жестко повторил врач. — Плачу столько же, как до Твери.
Чтобы стать невидимым, нужно не заходить в темноту, а выйти на свет. Его будут искать где угодно, но только не в Слянске.
Водитель хмыкнул, развернул машину посреди трассы и поехал в обратном направлении.
Глава 27
Степному понадобилось много времени на то, чтобы принять решение. Копаясь в закоулках своей памяти, он пытался вспомнить фамилию человека, назначившего ему встречу в дорогом ресторане Слянска. Марченко. Услышав эту фамилию от своего человека, Степной почувствовал, как что-то зазвенело струной в его памяти. Он не забыл, что судьба сталкивала его с неким Марченко, но это было так давно, что, перелистывая год за годом в обратном порядке, Степной даже чувствовал, что молодеет.
Его человек сказал:
— Степной, если ты согласишься встретиться с ним по делу, которым занимаешься сейчас, то перезвони мне. Если не помнишь его, я о нем расскажу. Только перезвони обязательно, если не хочешь попутать масти.
Последнее означало, что человек, ищущий встречи, — «красный». ФСБ, уголовка, военный — не важно. Он в погонах, значит — мент. Что нужно менту от вора-законника? Тем более по тому самому делу? Кто еще знает о харьковских камнях? Макей раскололся на смертном одре или с погоста маляву прислал?
Марченко…
Степной еще не решил, стоит ли соглашаться на встречу, но уже мчался в Слянск на заднем сиденье «Мерседеса», идущего в колонне из трех машин. Вор сознательно не перезванивал своему человеку, пытаясь заставить память работать.
Марченко, Харьков, камни…
— Остановись! — громко сказал, почти крикнул он водителю.
От неожиданности мужчина сорока с лишним лет резко увел машину с трассы, и колеса зашуршали по щебенке.
Следователь по особо важным делам прокуратуры города Харькова — Марченко Николай!
Степной откинулся на кожаную спинку сиденья и рассмеялся. По-стариковски глухо, с покашливанием.
Почти сорок лет носить корону — это не заводской или полицейский стаж. В ментовке тебе простят глупость, ошибку и слабость. А в потустороннем мире за те же самые грехи враз лоб зеленкой намажут. Сначала пощечина на толковище, а в другой раз палками забьют, как собаку! Раньше, во всяком случае, было так. Степной еще помнил те дни. Сегодня проще: двести граммов тротила под задницу в «Мерседес» или девять в лоб. И полетела воровская заблудшая душа куда-то вверх, то ли в рай, то ли мимо. Раньше крестили по-человечьи, целый сходняк собирался, чтобы вора короновать! А сейчас, как в этих импортных шопах, — кэш энд кэрри. Пришел, обслужился, ушел. Двое воров в Крестах или Бутырке порешили по-свойски да короновали третьего! А он, сука, у мусоров на подсосе десятилетку уже, или статей кровавых за ним с версту. Куда Россия катится? В беспредел.
Души, загубленные им, Степной в расчет не брал. Ходил исправно два раза в месяц в храм божий, там просил отпущения грехов оптом, сразу за весь список. Заодно молил и сил ему дать на низвержение врагов своих и сокрушение демонов, вызывающих всяческие немощи.
Тот, кто много времени носит над головой нимб, не небом данный, порой начинает веровать в то, что Всевышний — это он сам. Поэтому Степной частенько пачкал руки чужой кровью, не сомневаясь в том, что раз пришло такое решение, значит, по-другому и быть не могло. Недюжинный авторитет легендарного вора заставлял смиряться любого недовольного.
Что старому в голову придет? Ему до смерти один шаг, а у других вся жизнь впереди. Вот только не торопился Степной делать такой шаг, в последнее время стал верить в то, что ему вовсе не суждено открыть эту дверь.
Почти четверть века он искал свои алмазы. За себя и за Макея валил вековые кедры в Сибири, молчал, терпел и ждал. Но ему были нужны не камни, не то несметное богатство, которое они в себе таили. Степной и без них имел все, что хотел, даже больше. Он искал свою правду. Вор не имел права умереть, не вернув себе то, что у него несправедливо отняли.
Он искал свою правду.
И вот теперь, сквозь годы, через время и суету, в его сознание снова вернулась эта фамилия. Марченко. Следователь по особо важным делам прокуратуры города Харькова.
Сейчас с ним искал встречи важняк, сумевший сшить дело, по которому его, Степного, двадцать два года назад приземлили на строгий режим под Салехардом. Ювелир в Харькове, антиквар в Чернигове, музей в Коврове. Доказухи у Марченко не хватало, но имелось чересчур много уверенности в своей правоте.
Может, и не придавил бы он Степного тогда ни очными ставками, ни парой непроданных картин, что в адресе вора нашли, да вот какая-то сука в это же время две церкви под Ковровом обнесла. Для мента что музей, что храм — один закон. Статья сто сорок четвертая, часть третья старого УК. А для законника церковь обнести все равно что ребенка убить. Лучше застрелиться. Но бесы из харьковской уголовки накопали дерьма по закоулкам, да и снесли эту шнягу Марченко. Эпизоды для оперов все равно что воздух для водолаза. Чем их больше, тем дольше плаваешь.
Честь и хвала Марченко за то, что не поверил он в вину Степного. Но мусор — он и в Африке мусор. Выкупил тогда вор у Марченко обе церкви за большую цену. За ювелира в Харькове, антиквара в Чернигове да за музей в Коврове. А что было делать? Нельзя с таким грузом на зону. Молод тогда еще был, а такое не прощается. За мать и за церковь больше одной ночи на нарах в бараке тебе спать не дадут.