— Бывают и хорошие вещи, — сказал он.
— Ты слушаешь «Клуб 17»? Да, ты, кажется, говорил. До прошлой недели слушал.
— Рейчел нравится.
— Правда ведь это, пожалуй, лучшая дневная музыкальная программа для ребят?
Он кивнул.
— Как насчет танцевальных залов? Туда тоже только после двадцати одного года пускают?
— Нет.
— Вот вспомнила старые мелодии, и танцевать захотелось. Но уже поздно. Может быть, в другой раз. Джима на танцы было не затащить. Стесняется вечно. А у вас в школе были танцы?
— Были, — сказал он.
— Каждую неделю?
— Да.
— По пятницам?
— Да.
— И парни выстраивались по стеночке?
Они уже подъезжали к дому. Он притормозил и собирался припарковаться.
— Что, приехали? — удивилась Пэт. — Жаль.
— Почему?
Она пожала плечами:
— Рано еще. Хочется зайти куда-нибудь, посидеть. Послушать, может быть, маленький ансамбль какой-нибудь, что-нибудь спокойное. Ритм-энд-блюзовую группу, например. Или фолксингера. Мы с Бобом Поенном собирались на Джун Кристи сходить… Она сейчас в городе. Раньше она со Стэном Кентоном выступала. Мы с Джимом ходим послушать Кентона, когда он приезжает. Вернее, ходили.
Он припарковался и выключил двигатель.
— Ну, — насмешливо произнесла она, — вот и все, наверное.
— Ну ты и переменчивая, — удивился он.
— Неужели?
Она постукивала ногтями по металлу машины, ритмично отбивая барабанную дробь.
— Ты же понимаешь, что я не могу сводить тебя в такое место, — сказал он.
— А жаль.
Открыв дверцу, она ступила на тротуар. Когда он обошел машину, она уже медленным шагом направилась ко входу в дом. Она казалась взволнованной — он только не мог понять отчего.
Из подъехавшей машины просигналили. Пэт обернулась.
Машина остановилась рядом с «Доджем». Окно было опущено, и в него, наклонившись, высунул голову мужчина.
— Где ты была? — крикнул он. — Я сегодня вечером уже два раза заезжал.
Сделав шаг в его сторону, она сказала:
— Ну, я выходила.
— Кто это с тобой? Секунду. — Мужчина поставил машину на ручник и вышел. — Я уже начал беспокоиться. В последний раз, когда мы виделись, ты сказала, что заболела. Я уж подумал, не отравилась ли — может, съела чего.
— Боб, это Арт Эмманьюэл, — сказала она.
Мужчина протянул руку. Все так же обращаясь к Пэт, он сказал:
— Знаешь, где я был весь день? Разговаривал с продавцами пива «Бюргермайстер». Может быть, возьмут по целому часу каждый вечер — с одиннадцати до двенадцати. Это уже кое-что, а?
— Поп или классика будет?
— Что-то среднее. «Бостон-попс»[52] и Мортон Гулд[53]. Не слишком серьезное. — Он поднял бровь. — А ты уже небось умоталась?
— Да нет, не особенно.
— Хочешь… — повел он рукой.
Она бросила взгляд на Арта.
Поморщившись, Боб сказал:
— Как насчет того, чтобы поехать в «Скобис»? Там Ральф Саттон[54] играет. Посидели бы часок.
— Можно, — согласилась она.
— Тогда поехали.
— Ты ведь не можешь с нами? — обратилась она к Арту. — У тебя потребуют предъявить документ.
Всматриваясь в Арта, Боб Посин спросил:
— А я ведь, кажется, видел тебя на станции после обеда? Часа в четыре?
— Арт слушает «Клуб 17», — пояснила Пэт. — Во всяком случае, слушал. До скандала.
— А, понятно, — кивнул Боб. — Ну что, поехали? — и предложил Арту: — Тебя куда-нибудь подвезти?
Арт достал из кармана куртки складной нож, который он прихватил из кучи оружия на чердаке. Пэт увидела сверкнувшее лезвие.
— Боб… — едва слышно, сдавленным голосом произнесла она и подняла руку, как бы ставя преграду. — Поезжай. Я никуда не хочу.
— Как это? — Он открыл и тут же закрыл рот, не находя слов от раздражения. — Что такое, черт возьми, между нами произошло?
— Поезжай, поезжай, — сказала она. — Пожалуйста.
И она снова пошла к дому.
— Ничего не понимаю, — сказал он и, покачав головой, сделал шаг с тротуара к машине. — Ты точно не заболела?
— Точно, — сказала она. — Все хорошо. Увидимся завтра на станции. Пожалуйста.
Сжимая рукоятку, Арт двинулся вслед за Посином. Он никогда еще не носил с собой такого большого ножа, а в действиях Организации это оружие было ни к чему. Не зная, насколько близко нужно подойти для удара (на то, чтобы метнуть нож, его не хватало), он шагнул к Посину, открывавшему дверцу машины, и остановился. Складки спортивной куртки скрывали оружие. Пэт стояла в дверях дома, закрыв лицо рукой, и наблюдала за происходящим через полуразведенные пальцы.
— Рад был с тобой познакомиться, парень, — с кислой миной процедил Боб Посин. — Думаю, увидимся.
Арт ничего не сказал. Он не знал даже, смог ли бы он что-нибудь выговорить. Горло у него сдавило, он едва дышал.
— Ну, спокойной ночи, — попрощался Боб Посин, захлопнул дверцу, пролез за руль и помахал Пэт.
— Спокойной ночи, — ответила она.
Боб Посин уехал.
Подойдя к ней, Арт сказал:
— Чем хочешь заняться?
Он сложил нож и спрятал его в карман. Под его весом карман куртки оттопырился, а пола провисла.
— Ничем, — почти беззвучно произнесла Пэт.
— Давай войдем, — предложил он.
Они поднялись по лестнице к ее квартире. Отперев дверь, она спросила:
— Что бы ты сделал с ним?
— Мне просто хотелось избавиться от него.
— Ты бы что-то с ним сделал?
Он закрыл за собой дверь.
— Я помолвлена с ним, — сказала она. — Я выхожу за него замуж.
— Ну и что? Мне-то какое дело?
Он отошел от нее, раздраженный и злой.
— Во что же я влипла! — воскликнула Пэт высоким дрожащим голосом.
Она ушла на кухню и, сжав руки, встала у раковины. Лицо ее было бледно.
— Разрешишь остаться на ночь? — спросил он.
— Я… нет, наверно, нет.
— Но почему?
Она повернулась к нему.
— Ты спятил. Ты ничем не лучше своего чокнутого дружка. И угораздило же меня с тобой спутаться! Боже. — Она закрыла лицо руками. — Сбрендивший мальчишка. Какого черта меня с Джимом занесло к вам! Но что толку его винить.
— Я просто хочу остаться, — сказал он. — Что тут такого? Мы ведь уже с т-т-тобой…
— Послушай… — Она направилась было к нему, но, передумав, подошла к стулу. Сев, она сказала: — Я устала, я неважно себя чувствую, и я ни за что не смогу повторить прошлую ночь. А ты что, готов начать все сначала? — Она глубоко, с дрожью вдохнула. — Я ведь всего лишь хотела сходить за бутылкой. Да я даже и идти не хотела, я надеялась, что ты сходишь.
Вдруг она встала.
— Оставайся, если хочешь, — сказала она. — А я уйду.
Не оглядываясь, она направилась к двери.
Он догнал ее, схватил за плечо и с размаху ударил в глаз. Не издав ни звука, Пэт, раскинув руки, повалилась, упала на стену и осела на пол, ударившись головой. Глаза ее были закрыты, одна рука подогнулась, ноги вытянулись. Из раскрывшейся сумочки высыпались на ковер губная помада, карандаши, зеркальце. Его немного удивило, что ее оказалось так легко сбить с ног. Он поднял ее и отнес на диван.
Ее обмякшее тело было неподвижно, она потеряла сознание. Как только Арт отпустил ее, она подалась вперед, подбородок уперся ей в ключицу, на лоб упали локоны темных волос. У глаза начинало набухать — будет синяк. Когда Арт был маленьким, отец несколько раз избивал его мать. Однажды она ходила с подбитым глазом целую неделю. Стоя у дивана и глядя на Патрицию, он вспомнил, как один раз соседи вызвали полицию. Не проходило и месяца, чтобы родители не погрызлись.
Патриция пошевелилась и простонала. Подняв руку, она поднесла ее ко лбу, хотела пощупать глаз.
— Не трогай, — посоветовал он.
Наконец она открыла глаза. Они были стеклянными, пустыми. Казалось, она не видит его. И так длилось долго.
— Тебе что-нибудь нужно? — спросил он.
Глаза ее все еще смотрели в никуда. Из носа потекло. Он наклонился и вытер его указательным пальцем. Потом отправился на кухню и набрал в полотенце кубиков льда, чтобы сделать компресс. Когда он вернулся, она уже пришла в себя. Приподнявшись, она сидела, закрыв лицо руками.
— Боже мой, — произнесла она дрожащим, едва слышным шепотом.
Он сел рядом с ней и приложил полотенце со льдом ей к глазу. Через некоторое время она взяла его сама.
— Ты ударил меня? — сумела спросить она.
— Да, — сказал он. — Т-т-ты собиралась удрать.
Она откинулась назад и неподвижно лежала. Оба молчали.
— Арт, — наконец сказала она.
— Что?
Она положила компресс на подлокотник дивана.
— Арт, нельзя бить женщину.
Он промолчал.
— Принеси мне зеркало, — попросила она. — Пожалуйста. Из ванной.
Взяв у него зеркало, она осмотрела лицо, потрогала, надавила на глаз.
— С-с-синяк будет, — сказал он.
Она откинулась назад и неподвижно лежала. Оба молчали.
— Арт, — наконец сказала она.
— Что?
Она положила компресс на подлокотник дивана.
— Арт, нельзя бить женщину.
Он промолчал.
— Принеси мне зеркало, — попросила она. — Пожалуйста. Из ванной.
Взяв у него зеркало, она осмотрела лицо, потрогала, надавила на глаз.
— С-с-синяк будет, — сказал он.
Она положила зеркало.
— Как ты мог ударить женщину?
— Ты собиралась уйти.
— Меня никогда в жизни не били. Поверить не могу. — Она приподнялась, села и отодвинулась от него. — Нет, не могу в это поверить. Господи, Арт, ты ударил меня.
Она в изумлении смотрела на него, не отводя взгляда.
От неловкости он встал и стал расхаживать по комнате.
— Не понимаю, как ты мог, — сказала она. — При мне никто никогда не ударял женщину. Разве такое вообще бывает?
Она снова взяла полотенце со льдом и приложила к глазу. Все с той же дрожью от невозможности поверить, она допытывалась:
— Неужели ты на это способен? А жену ты бил? Или это уже вошло в привычку?
— Нет, — сказал он.
— О боже! Боже мой, — только и смогла произнести Пэт.
15
Она проснулась от звонка будильника. Неясные формы спальни серели в свете раннего утра. Она с трудом приподнялась, нашла будильник и выключила звонок.
У нее все болело, ныли все мышцы, все суставы. Поморщившись, она застыла в неподвижности — было такое чувство, как будто переломаны ребра. Потянувшись вниз, она помяла рукой живот. К коже было больно прикасаться. Они не останавливались всю ночь. Сбросив одеяло, она приложила руку к лицу — кожа вокруг глаза опухла и затвердела.
Рядом, зарывшись лицом в одеяло, спал Арт Эмманьюэл. Первые лучи солнца совсем осветлили, дочиста омыли его белокурые волосы.
Встать у нее не было никаких сил. Она как села, так и сидела на кровати, не трогая больше синяк, стараясь не думать о нем. В восемь часов она наконец выскользнула из постели, накинула халат и доковыляла до ванной. Болели даже подошвы. Все в ней пересохло, стало хрупким, отказывалось слушаться. Как высохший кукурузный початок, подумала она о себе.
В ванной она осмотрела в зеркале глаз. Кожа вокруг него была иссиня-черной и распухла так, что он почти закрылся. Она смочила глаз холодной водой, и он затянулся совсем. Ей стоило большого труда приоткрыть его. Глаз невыносимо жгло. Так вот каково это, подумала Пэт. Теперь она знает.
О том, чтобы идти на радиостанцию, не было и речи. Когда же синяк и опухоль пройдут? Через два дня? Через три? Вдобавок упорная, беспрерывная ночная любовная схватка напрочь обессилила ее. Когда-то в школьные годы она с двумя подругами отправилась в поход на вершину горы Тамалпайс. Тогда она очень устала, но сейчас устала больше. Это было полное, окончательное изнеможение.
Она поставила варить кофе и закурила. Когда кофе был готов, ей стало лучше. Она съела немного домашнего сыра с сухариком, выпила кофе и помыла посуду. Стоя босиком, в халате у раковины, она проглотила две таблетки аспирина, чтобы заглушить головную боль. И вернулась в спальню.
Арт все спал, выпростав руку, раскрыв ладонь пальцами вниз. Рядом в куче на стуле лежала его и ее одежда. Вид у него был совсем не усталый. Да, об этом она и говорила, об этой жизненной силе.
Ну вот, подумала она. Вот я ее и заполучила. Лежит теперь, спит вот в моей постели.
Взяв кое-что из кучи, она стала одеваться. Но сил никаких не осталось. Часы показывали восемь тридцать. Она прошла в гостиную и позвонила на радиостанцию.
— Алло, — сказала она. — Это Патриция.
— Что случилось, Патриция? — спросил Тед Хейнз.
— Можно я не выйду сегодня? — У нее был такой хриплый голос, что не нужно было притворяться. — У меня, кажется, грипп. Можно? В этом году я еще ни одного дня не пропустила.
Хейнз надиктовал ей целый список лекарств, которые нужно купить, велел, пока не поправится, соблюдать постельный режим, пожелал выздоровления и повесил трубку.
Соблюдать постельный режим. Забавно. В самом деле смешно.
Вернувшись в спальню, она бросила халат к остальной одежде на стул и забралась под одеяло, под бок к спящему юноше.
В полумраке спальни, опершись локтями о подушку, она склонилась над ним лицом к лицу. Коснувшись его губами, она взяла его голову руками с двух сторон и приподняла, не отрывая от него взгляда. Потом подняла одеяло и опустилась на Арта. Ее тело покоилось на его груди, лице, бедрах, ногах. Какой он теплый. Слышно, как бьется его сердце — отдаваясь в ее груди, из самой глубины его существа, не спящее, неугомонное. Она слушала, как он дышит, припав ухом к его груди, да так и задремала.
Некоторое время спустя, когда в комнате стало уже совсем светло, ее разбудили его объятия. Он смотрел на нее и широко улыбался. Обхватив, он крепко держал ее, сдавливая те места, где болело, саднило сильнее всего.
— О, нет, — простонала она. — Мы больше не можем… Хватит.
— Конечно, — сказал он.
Она попробовала выскользнуть из его объятий, но он не отпускал ее.
— Ты должен был бы совсем вымотаться, — с восхищением сказала она. — Ты уже умереть должен был бы.
— Ты вставала? — спросил он. — Н-н-недавно — тебя не было.
— Я позавтракала.
— Глаз у тебя — жуть.
— Я не могу идти на работу. Я вообще не могу выйти в таком виде.
Разжав его пальцы, она села и приложила руку к лицу, ощупывая его у носа, у лба.
— Спадает?
— Немного.
— Что мне делать?
— Ждать, — сказал он. — Тебе что, н-н-никогда глаз не подбивали?
— Никогда.
Она снова легла, подтянув колени, чтобы он не приставал к ней.
— Оставь меня в покое, — попросила она.
Приподнятое им одеяло царапнуло ей щеку — он укрывал ее. От этого ей стало лучше.
— Спасибо, — поблагодарила она.
— Ты все равно хорошо выглядишь, — сказал он. — Даже с синяком.
— Помнишь, когда мы поднялись на Твин-Пикс… Ты сказал, что любишь меня.
— Ну да, — подтвердил он.
— Это правда?
— Ну да, — сказал он, — конечно, люблю.
— Тогда как же ты мог ударить меня? — Она подвинулась, чтобы посмотреть ему в лицо. — Разве можно так с тем, кого любишь? Арт, никогда больше так не делай. Обещай мне.
— Ты хотела уйти.
— Я хотела выйти. Уходить я не собиралась.
— А что я д-д-должен был делать, просто стоять?
— И нож этот… Где ты его взял? У своего дружка этого гадкого? Арт, не нужно со всем этим связываться. Ты сам разве не понимаешь?
— У меня в первый раз такое, — пробормотал он.
— Выброси эту чертову штуковину.
— Хорошо, — согласился он.
— Обещаешь? Если ты хочешь встречаться со мной, забудь все это. Сам ведь понимаешь, Арт.
Он ничего не сказал.
Лежа рядом с ним, она ждала ответа. Но он все молчал. Тогда она протянула руку и положила ее ему на грудь. А ведь все не так уж и плохо. Жаловаться не на что. Так она лежала в постели, время шло, проходили часы. Солнце поднялось высоко, согрело и ярко осветило комнату. Стало душно.
— Слушай, я есть хочу, — сказал Арт. — Сколько можно валяться? Давай вставать.
— Арт, когда еще можно будет вот так полежать! — ответила она.
Он беспокойно заерзал в постели.
— Уже, наверно, двенадцать.
— Да, — сказала она. — Полдвенадцатого.
Она перевернулась, легла рядом с ним. Потом подложила под него руку, и он теперь всем своим весом опирался на ее запястье и локоть. Она прильнула к нему сверху, но только головой и плечами. Рукой она отстранила его.
— Нет, — сказала она. — Я хочу просто смотреть на тебя.
Ему это, похоже, было неприятно — он не хотел, чтобы на него смотрели, и смутился.
— Что случилось? — спросила она.
— Не знаю, здесь так светло.
— Светло? — Она приподнялась. — А, тебе не нравится, что я на тебя смотрю. Да?
— Я просто не понимаю, как это можно — вот так валяться и ничего не делать.
Но она так и сидела: на пятках, подняв голые коленки, положив ладони на бедра. Он пришел в еще большее смятение.
— В этом нет ничего плохого, — успокаивала она его. — Ты что, стыдишься меня? Или себя?
Она сбросила с него одеяло. Оно упало на пол, оставив их обнаженными.
— У тебя прекрасное тело. Ты можешь гордиться им.
Он встал, нашел свои вещи и оделся. А она так и не отводила от него взгляда.
— Давай поедим, — предложил он.
— Мне хочется просто лежать, — сказала она, оставаясь в постели.
— Ну, хватит, — угрюмо проговорил он.
— Полежи со мной, — попросила она. Раскинувшись на кровати, она подняла руку и потянулась к нему. — А я думала, ты ненасытный.
Неловкость, которую он чувствовал, показалась ей забавно-нелепой.
— Надо же, теперь, когда я вот так лежу, тебе не хочется. Или, по-твоему, для этого годится только ночь?