– В понедельник приходи с дипломом и паспортом.
Пьер растерялся:
– Паспорт есть. И вид на жительство оформляется. А вот диплом – в Ленинграде. До понедельника не пришлют…
Она махнула рукой:
– Ладно. По факсу копию отправят – покажешь. Ну и я о тебе справки наведу – позвоню на твой филфак.
Домой он летел, подпрыгивая от радости как Пятачок с шариком в руке из известного мультфильма. Позвонил родителям в Ленинград:
– Мама, я на работу устраиваюсь!
– Опять грузчиком?
– Преподавателем! Университета!
– Сынок, да ты – карьерист. Из грузчиков сразу в профессора. Когда приедете с молодой женой?
Пьер нахмурился:
– Да все пока сложно, мама. Вид на жительство надо оформить, на работе закрепиться…
– А живете все с родителями Мели?
– Пока с ними. Но будем снимать что-нибудь в Загребе – поближе к университету.
* * *
13.05.1990. Загреб
Во время утренней пары в аудиторию заглянула Барбара.
– Зайди ко мне после обеда. Дело есть, – прохрипела она, пряча сигарету за спиной, чтобы дым не попадал в аудиторию.
– Хорошо.
Пьер повернулся к студентам. Половина группы пришла в синих шарфах, на которых красовались бульдоги и надписи «Dinamo ja volim». Сегодняшнего матча с «Црвеной звездой» ждали давно. У Мели с Небойшей тоже были такие шарфы, но за те пять лет, что он прожил в Загребе, в стан болельщиков они его так и не затащили. И футбол его не очень интересовал, и болели здесь как-то зло – скорее, не за загребское Динамо, а против соседей-сербов.
– Какие прогнозы на сегодняшний матч? – вежливо поинтересовался он.
– Ajmo plavi! (Вперед, Синие! ) – вскочил один из студентов в майке с логотипом «Bad Blue Boys». – Srbi – na vrbi! (Сербов на вербы! )
Пьер предпочел дальше не развивать эту тему.
Кабинет Барбары находился в соседнем здании. Мощеная камнем дорожка проходила через большой газон, на котором в хорошую погоду любили посидеть на солнышке и студенты, и преподаватели. Демократизм здешних нравов импонировал Пьеру. Он был ненамного старше своих учеников и не отказывал себе в удовольствии поболтать с ними на отвлеченные темы, а иногда и выпить пива в кафе неподалеку от университета. Пьер вспомнил, как в свой первый рабочий день пришел на кафедру в костюме и галстуке. Коллеги тогда решили, что он собрался на похороны. «Формально» здесь одевались только по торжественным поводам, а в остальные дни ходили в свитерах и джинсах. Сегодня газон пестрел синими шарфами. Развернув на траве длинное полотнище, несколько человек выводили на нем краской: «Ajmo plavi!» и пытались изобразить бульдога. Нестройный хор распевал динамовский гимн на мотив «Лили Марлен».
Поднявшись на второй этаж, он толкнул дверь в кабинет Барбары. В кресле напротив начальницы сидел посетитель. Пьер хотел закрыть дверь и подождать снаружи, но она, увидев его, замахала рукой:
– Заходи, заходи. Познакомься – это Йосип Блажевич из министерства образования.
Пьер протянул руку:
– Очень приятно.
Чиновник внимательно посмотрел ему в глаза:
– Так это вы у нас кириллицу преподаете?
– Я преподаю русский язык.
– Да-да, конечно… А латиницей русские не пользуются?
– Ну почему же, пользуются. Например, когда иностранные названия пишут.
– Понятно. А вы хорошо говорите по-хорватски!
– Наверное, по-сербскохорватски?
Барбара за спиной чиновника делала предостерегающие знаки. Блажевич даже привстал:
– Вы, конечно, иностранец, но должны были уже разобраться – нет такого языка! Есть хорватский и есть сербский.
– Наверное, вы правы, – благоразумно согласился Пьер. – Мне, как иностранцу, сложно заметить разницу.
– Поверьте, она есть. Собственно, об этом я и хотел поговорить с вами. Вы ведь православный?
– Сложно сказать… Я не хожу в церковь.
– Но вы приехали из страны с православной традицией и кириллическим письмом. Как вы относитесь к новому хорватскому руководству?
– Очень хорошо отношусь. Можно сказать, одобряю и поддерживаю новое руководство.
– Замечательно! Тогда вас не затруднит подписать этот документ? – Блажевич протянул ему отпечатанный на машинке текст.
– «Лист лояльности»… Что это такое?
– Хорватское руководство ценит труд православных сотрудников, работающих в государственных учреждениях, если они, в свою очередь, лояльны к хорватскому руководству. В чем и расписываются. Многого от вас не требуется – просто исключите кириллицу из официальной переписки. Все ваши коллеги-сербы уже подписали.
– Хорошо – оставьте. Я после работы ознакомлюсь и подпишу.
– Договорились. Только сильно затягивайте – через неделю я должен доложить в министерство о том, что Университет, оплот хорватской культуры, полностью лоялен. Приятного дня.
Чиновник поднялся и вышел.
– Барбара, что это было?! – Пьер был в бешенстве.
– Я ничего не могу поделать, – развела руками она. – На философском факультете два преподавателя отказались подписывать – их уволили! Слушай, лучше не спорить. Ты же видишь, что творится. А тебе надо вид на жительство продлевать…
* * *
Съемная квартира находилась в десяти минутах ходьбы от университета. Пьер с удовольствием ходил пешком по старым улочкам. Купленный в Италии Fiat был в полном распоряжении Мели – работа гида-переводчика требовала мобильности.
Сегодня прогулка удовольствия не доставляла. Настроение было испорчено встречей в кабинете Барбары. К тому же на обычно пустынных улицах то и дело попадались группы возбужденных молодых людей в синих майках. Пьер благоразумно переходил на другую сторону, предпочитая не реагировать на крики: «Ajmo plavi!»
Обсудить с Мели то, что произошло на работе, не удалось – на кухне сидел тесть в синем шарфе. Они с дочерью собирались на стадион. Незадолго до их ухода позвонила Вера. Сказала, чтобы были осторожны – в городе начались драки между Bad Blue Boys и приехавшими из Белграда Делије (фанатами Звезды).
– Успокойся, дорогая, – ответил Небойша. – Мы сидим не в фанатском секторе.
Оставшись в одиночестве, Пьер попытался отвлечься, переключая каналы на телевизоре, но из головы не шел сегодняшний разговор с чиновником. Пришлось прибегнуть к испытанному средству – горячему чаю с ромом. Он несколько раз подливал в чашку и того, и другого, пока глаза не начали слипаться. Сопротивляться Пьер не стал и с удовольствием завалился спать.
После звонка Мели он не сразу смог проснуться. Долго соображал, где могут быть ключи от машины, вспоминал, где находится Университетская клиника. Потом пришлось поплутать по улицам Нижнего города – на многих перекрестках стояли полицейские и отправляли всех в объезд, чтобы машины не пересекались с колоннами фанатов.
Запарковаться во дворе клиники оказалось невозможно – постоянно подъезжали машины скорой помощи и дежурившие там полицейские освобождали для них проезд. Оставив Fiat в двух кварталах, Пьер почти бегом рванул к пандусу приемного отделения, где уже росла толпа родственников и друзей пострадавших. Не сумев протолкнуться к входу, он стал слушать рассказы очевидцев. Выходило, что побоище на Максимире началось практически сразу после начала матча. Все в один голос обвиняли гостей из столицы и полицию, состоявшую, в основном, из сербов. Капитан Динамо Звони Бобан даже поучаствовал в драке с полицейскими, защищая хорватских фанатов. Напряжение росло. Слышались крики: «Srbi – na vrbi!» Когда из стеклянных дверей выходил очередной человек в синей майке с забинтованной головой или рукой, люди бросались к нему, ожидая увидеть родственника или друга.
Мели сама разыскала его в толпе. Постояла, уткнувшись заплаканным лицом ему в плечо, потом сказала:
– Он уже в сознании. Думали, будет хуже…
* * *
Небойшу выписали через неделю. Блестящую лысину здоровяка теперь украшали пятнадцать швов. Выяснилось, что озверевшие фанаты били его по голове оторванными пластиковыми сиденьями, пока он не потерял сознание.
– Но вы же сидели не в фанатском секторе, – удивился Пьер.
– Мы сидели между фанатскими секторами. Через нас все и прокатилось…
Через день Мели возила отца на обработку швов и перевязку. Потом Вера научилась делать это сама. Страсти понемногу утихли, а газеты перестали печатать фотографии со стадиона. Новый всплеск эмоций произошел, когда стало известно о дисквалификации капитана Динамо Бобана, ударившего полицейского. На территории университета появились его портреты с надписью «Национальный герой».
За всеми этими событиями Пьер как-то забыл о пресловутом «листе лояльности», но Барбара сама напомнила ему:
– Подписал?
– Нет. И не буду. Почему только сербы подписывать должны? Может, потом еще повязки на рукав оденут, как евреям в гетто!
– Подписал?
– Нет. И не буду. Почему только сербы подписывать должны? Может, потом еще повязки на рукав оденут, как евреям в гетто!
Барбара затянулась сигаретой, глядя в окно.
– Ладно. Можешь не подписывать. Все равно это не помогло бы.
– Что, теперь и «лояльных» увольняют?
– Нет, – развела руками она. – Просто приняли решение с нового семестра сократить курс русского языка.
– А что взамен?
– Немецкий учить будут. Слушай, ты понимаешь, что сейчас не лучшее время для иностранца в Хорватии?
Пьер кивнул:
– Понимаю… А куда мне деваться? В Союзе сейчас то же самое творится. Только еще и продуктов не купить. Мать говорит, макаронами и крупой, как в войну, запасаются.
– У меня есть друзья в ACTR. Могу дать рекомендацию.
– Это что за партия такая?
– Это не партия. ACTR – American Council of Teachers of Russian. Американский совет преподавателей русского языка. У них бывают гранты для учителей. Деньги невеликие, но ты – парень умный, два учебника за пять лет написал, методичек куча. Зацепишься…
– Спасибо. Я поговорю с женой.
* * *
– А как же моя работа? – озабоченно сказала Мели.
– Эти копейки ты и в Штатах заработаешь. Там тоже переводчики нужны.
– Да я научную работу имею в виду.
– А в США библиотеки хуже?
– Все архивы здесь и в Белграде…
Вот уже два года жена писала диссертацию по истории Русского Охранного Корпуса. Он был создан осенью 1941– го бывшими врангелевскими офицерами на территории оккупированной немцами Югославии. По всей стране тогда прокатились нападения коммунистических партизан Тито на православных священников и русских, которых они считали пособниками Гитлера. Своя логика в этом была – среди белоэмигрантов были сильны позиции «пораженцев», то есть тех, кто считал, что надо выступить на стороне Германии и помочь разгромить Сталина. Под эгидой защиты местных русских от коммунистов и объединил белое офицерство бывший генерал-майор Скородумов.
Материалов в архивах было предостаточно, но, пока был жив Тито, такие исследования не поощрялись. К тому же почти все документы были на русском, реже на немецком, языках. Мели в удачный момент взялась за эту тему – судя по формулярам, с конца сороковых годов никто ими не интересовался. Пьер помогал жене чем мог – помогал разбирать длинные донесения, написанные с дореформенными «ерами» и «ятями», выписывал на карточки имена и звания, копировал фотографии и наградные листы. Казавшаяся поначалу скучной, эта работа постепенно увлекла его словно детектив.
Выяснялись интересные подробности. Члены Корпуса носили форму Югославской армии с царскими знаками различия. На головных уборах – старые русские кокарды. А вот Уставы гарнизонной и караульной службы взяли у РККА. Скородумова, рвавшегося воевать в Россию, немцы быстро заменили на генерал-лейтенанта Штейфона – личность весьма примечательную. Сам из крещеных евреев, он был ярым монархистом и видным деятелем Добровольческого движения. Гестапо было отлично осведомлено о его происхождении, но именно на Бориса Штейфона немцы сделали ставку при выборе командующего. Под его умелым руководством Корпус боролся с коммунистами Тито, с 57– й советской армией, с болгарами, перешедшими на сторону СССР. Вот только с четниками, доставлявшими немало неприятностей немцам и считавшими СССР своим союзником, он держал твердый нейтралитет. Складывалась странная ситуация – к концу войны Корпус от несения гарнизонной службы перешел к активным боевым действиям, Штейфон даже требовал переброски на Восточный фронт, но при этом встречался с представителями «Дяди Дражи» – лидера четников Драголюба Михайловича. А немцы за голову Драго объявили награду в 100 000 золотых марок.
Вот тут и начиналось самое интересное. 29 апреля 1945 года Борис Александрович прибывает в Загреб. Делает смотр русским частям, после этого проводит ревизию кассы. Надо сказать, что бюджет Корпуса был совсем не детский. Воины неплохо питались и получали солидное денежное вознаграждение. Кроме внушительной суммы в рейхсмарках, в ведомости перечислены швейцарские франки и, в графе «пожертвования», огромное количество золотых царских червонцев, собранных русскими эмигрантами. В тот же вечер в отеле «Esplanada» у него происходит встреча с эмиссарами четников. Протокол встречи не сохранился, а может и не велся. А на следующий день Штейфон, что называется «почил в бозе». Причинами смерти в разных источниках указаны: болезнь печени, сердечный приступ, самоубийство и даже неизвестная инъекция.
Полковник Рогожин, принявший командование Корпусом, проверил, как полагается, и кассу. Рейхсмарки в новой ведомости на месте, а вот ни франков, ни червонцев в этом документе уже нет. Вместо них – две расписки с подписями Михайловича и Раковича (командующего вторым Равногорским корпусом четников), датированные 29 апреля 1945– го. Кроме того – лист бумаги с написанным от руки странным набором букв и цифр: «I&E4EIV9P-GATEE1C – N6TCE3». Внизу листа – подпись Штейфона и печать Корпуса. Пьер, сам не понимая зачем, тщательно скопировал это документ.
События весной 45– го развивались стремительно. Уже 12 мая, после спешного отступления, Корпус сдался англичанам на территории Австрии. СМЕРШ точил на него зубы, но британцы, до этого выдавшие Советам казаков Казачьего Стана, этих интернированных решили оставить себе. До 1951 года Рогожин сидит в лагере, потом эмигрирует в США.
Вождь четников, Драго Михайлович, со своими соратниками продолжал борьбу до марта 1946– го. Был пойман коммунистами Тито и расстрелян.
На то, чтобы раскопать все это, у Мели ушел почти год работы. Надо было свести воедино сведения, добытые в трех загребских архивах. Попутно удалось протолкнуть несколько публикаций в университетском сборнике. Большого интереса эти статьи не вызвали – всех теперь больше занимал вопрос, будет ли Хорватия независимой и на каких условиях. Зато когда одну из них перепечатал (на кириллице) белградский «Мешовита Грађа Miscеllanea», резонанс был куда больше. У Мели завязалась переписка с сербскими историками и она даже получила приглашение поработать в белградских архивах. Грех было не воспользоваться этой возможностью, тем более, что помимо основной темы диссертации, появилась возможность открыть неизвестные страницы четнического движения.
Во времена Тито четников, или Југословенска војска у отаџбини (Югославские войска на родине) величали не иначе, как «союзниками гитлеровцев» или «эсэсовцами» и ставили их в один ряд с хорватскими усташами. После открытия архивов стали выясняться интересные подробности. Оказывается, четники в 1942 году контролировали большие районы, очистив их от немцев. Югославское правительство в изгнании признало Михайловича командующим югославской армией, а в декабре присвоило ему чин бригадного генерала, в январе 1942 дивизионного генерала, в июле 1942– армейского генерала. Немецкое командование предпринимало много крупных операций для уничтожения движения и его руководства. Но эти операции потерпели неудачу. В июле 1943 года оккупанты назначили за голову Михайловича 100 тыс. золотых марок. Мало того – в феврале 1943 лидер французского движения Сопротивления генерал Шарль Де Голль наградил Михайловича Военным крестом. При штабе четников всю войну находились офицеры американской миссии. Когда пленившие Драго коммунисты приговаривали его к смерти, их показания просто не стали принимать во внимание. Уже после расстрела, в марте 1948 года, президент США Гарри Трумэн наградил Драголюба Михайловича американской медалью «Легион почёта» (посмертно).
Теперь новое сербское руководство всячески поощряло публикации, реабилитирующие движение, и у Мели вышло несколько статей в белградских журналах. За них даже платили какие-то гонорары, но их хватало только на покрытие расходов на поездки в Белград. Принимали ее там радушно. Приглашали на исторические семинары, было короткое интервью на телевидении и даже встреча с основателем Сербской демократической партии Радованом Караджичем, чей отец, Вук Караджич, был соратником Михайловича и после войны много лет провел в тюрьме.
Пьер был рад за жену – у нее горели глаза от азарта и по вечерам она с удовольствием рассказывала об интересных фактах, которые удавалось нарыть в архивах.
Неприятности начались в конце мая. Придя домой, Мели долго сидела в прихожей, глядя в одну точку. Поняв, что что-то произошло, Пьер подошел, сел рядом на корточки и, взяв за руку, спросил:
– Что стряслось?
– Меня сегодня вызывали в ректорат…
– Учебную нагрузку увеличили?
– Если бы… Сказали, чтобы я занималась своей диссертацией. Им не нравятся мои публикации в сербской прессе. В противном случае тему могут закрыть.
– Серьезное предупреждение… – нахмурился Пьер. – Может и правда – подождать с публикациями до защиты?